– Что там у нас? – с тем выражением, с каким потирают руки, и занялся докладной.
Слотов сообщал о мыслях Романа Вальца о государстве. Как нередко случалось, Вячеслав один работал в его кабинете, и тут, увлечённо разговаривая, вошли Роман Маркович и физик Даниил. Они упоминали академика Ландау. Тот, по словам Даниила, не считал, что в стране построен социализм.
Вальц высказался:
– У нас ничто иное, как государственный капитализм! Государство – единственный монополист. Реализована заветная мечта монополиста – чтоб никаких конкурентов! Отчего и отсталость такая.
Даниил, сообщал Слотов, промолчал, а Вальц спросил его, Слотова, как идёт дело (он писал очерк). К прежнему не возвращались.
Борис Андреевич для порядка уточнил: записали всё так, как прозвучало, не корректировали? Вячеслав подтвердил, что нет. Оперработник, выдержав паузу, произнёс:
– К нам приходят, просятся в помощники – мы отвечаем отказом. Работа у нас серьёзная, и нужно, чтобы человек был с чувством ответственности, с хорошей памятью, эрудированный, способный разбираться и правильно, точно излагать, – он взял со столика отчёт, подержал в руке как нечто весьма и весьма важное. – Я думаю, мы будем продолжать.
Слотов не выразил восторга. Сосала тоска. Но как бы он себя чувствовал, если бы ему пресекли карьеру журналиста?
– Я повторяю, что дело добровольное, – Борис Андреевич, приглашая в свидетели, взглянул на коллегу, севшего на стул поодаль.
– Понимаю, – обронил Слотов.
– Пишите! – услышал он. Перед ним положили лист бумаги и стали диктовать: – В Комитет Государственной Безопасности. Я, такой-то, время, место рождения, добровольно беру на себя обязательство содействовать органам госбезопасности в разоблачении антисоветской пропаганды, клеветы на существующий строй и всяких иных подрывных действий, берусь оказывать и другую помощь органам в их борьбе с врагами Советской власти. Советской – с большой буквы, – предупредил Борис Андреевич. – Написали? Дальше: «Обязуюсь моё сотрудничество с КГБ держать в строгом секрете. С сего дня мои сообщения буду подписывать...» – оперработник улыбнулся, – выберите себе какой-нибудь псевдоним.
В уме Слотова колыхнулось прочитанное и увиденное о подпольщиках, разведчиках, и привязчиво задержалось: «Сосна! Сосна! На связи Ольха!»
– Клёнов? – сказал он.
– Сойдёт, – кивнул Борис Андреевич. – Распишитесь своей нормальной подписью, поставьте число. И сообщения теперь всегда начинайте словами: «Как стало известно от источника...» или: «Источник сообщает...»
– От третьего лица, – отметил Слотов, – понятно.
* * *
В один из первых дней морозца и снегопада Борис Андреевич получил, на той же квартире, отчёт, написанный по форме. Накануне Слотов, после занятий в университете, зашёл в редакцию к Вальцу: он обещал дать новое задание. Заговорили о деле, и тут принесло Виктора Пчелина с сумкой, в которой что-то побрякивало.
– Как съездил? – воскликнул Вальц, когда отзвучали приветствия.
Пчелин, оказалось, вернулся из туристической поездки в Польшу. Доставая из сумки бутылки с пивом, поведал:
– Условия отличаются не в нашу пользу. Изображать жизнь в формах самой жизни – там не закон для художников. Мне дали понять, не без чувства превосходства: для них нетерпимо то, что терпим мы.
Вальц вставил:
– Не знают ошейника с шипами.
– Тебе ответят, у них это немыслимо, народ не такой! – Пчелин гмыкнул.
– Не любят нас, – Вальц поставил на стол чайные чашки. – В Академию наук приезжал профессор-поляк, мы с ним разговорились тет-а-тет... Когда немцы Польшу захватывали и наши перешли её границу, у нас в плену оказалось много поляков. Хотя с Польшей мы вроде как не воевали... Профессор напомнил: весной сорокового в урочище Катынь под Смоленском наши расстреляли тысячи польских офицеров. А позднее свалили на немцев.
Пчелин проговорил сожалеюще:
– Попала Польша меж двух прессов. – И добавил: – Там при нас о войне не вспоминали. А кто-то из наших вспомнит – молчат. Хотя варшавяне коснулись войны: какая Варшава была разрушенная и какая теперь красивая. – Он налил пиво в чашки и, протянув одну Слотову, стал описывать Варшаву...
Вячеслав до того не слышал о Катыни, и, когда оперработник читал отчёт, подумывал: спросить? Они сидели в креслах друг против друга.
– Образчик грязной клеветы! – объявил Борис Андреевич, сделав вопросы излишними. – Но нужно, чтобы это было неоспоримо! – продолжил он сурово. – Вальц скажет, он этого не говорил, Пчелин, конечно, его не опровергнет, а вас в качестве свидетеля мы не можем засвечивать.
Слотов решился выявить реакцию на одно своё предположение.
– Извините, Борис Андреевич, – начал преувеличенно смущённо, – в кабинете... э-ээ... нет приборчика?
Сотрудник КГБ одарил студента снисходительной усмешкой.
– Хочется, чтобы всё, как в кино про шпионов? Но мы имеем дело не с агентами разведок, и, если в каждом кабинете технику устанавливать, фиксировать всё, что скажут... В какие это вылетало бы суммы? Нет необходимости. О настроениях мы и так узнаём, а когда нужно проверить... – он замолчал, раскрыл блокнот и, подумав, спросил: – У вас что-то будет опубликовано в ближайшее время?
Через два дня, ответил Слотов, должен выйти очерк о молодых рационализаторах завода ВЭФ.
– Тогда позвоните мне в первой половине дня, и мы встретимся, – оперработник черкнул в блокноте. – Вы с Вальцем ещё не обмывали ваши публикации? Надо обмыть.
Вячеслава пощипывало и любопытство и беспокойство. Чего от него потребуют? Подпоить Вальца, подсыпать ему что-то в стакан?.. Стоило вообразить, и, как ни глубоко он уже увяз, становилось не по себе. Фактически то, что будет сделано, сделает государство, думал он, – таково оно! таковы условия в этом обществе! Сколько людей включено в сеть, постоянно загруженную сигналами... На него самого капал не кто-то один. Словом, оставалось только мысленно развести руками.
Когда он вновь позвонил в знакомую квартиру, открывший ему Борис Андреевич сказал приглушённо: – Хозяева дома... – и, кивнув на притворённую дверь комнаты, провёл гостя в другую, с письменным столом и стеллажом с книгами. Глаз приметил трёхтомник Константина Симонова, собрание сочинений Ярослава Гашека. Оперработник вынул из портфеля и положил на стол что-то вроде мыльницы серого цвета и моток тонких проводов. Слотов догадался.
– До рубашки, – гэбэшник дополнил слова жестом, и Вячеслав снял пальто, пиджак.
Борис Андреевич вооружился перочинным ножичком, велев Слотову вывернуть правый карман брюк, а также задний карман. В дне того и другого появились отверстия. Вячеслав подвергся ряду манипуляций. Портативный магнитофон был помещён в задний карман, в боковом оказался выключатель; соединительный провод скрывался под материей брюк. Борис Андреевич объяснил:
– Кнопка утоплена – включён, выступает – выключен.
Другой провод, прилегая к торсу, оканчивался крошечным звукоулавливающим устройством, прикреплённым к майке на груди специальной булавкой. Под рубашкой его не было видно.
– Работает пять часов, – пояснил сотрудник КГБ, когда Слотов облачился в пиджак. – Ну-ка, руку в карман – включили, выключили. Только будьте осторожны, не привлекайте к руке внимания. Сами решайте, когда включать: болтовня не по делу нам не нужна. – Борис Андреевич, сменив тон, добавил с ехидцей: – Но не надо и в доброту играться, обрывать, пропускать. Вам же хуже. Если запись не подтвердит вашу информацию, останутся сомнения. Наговоры у нас не приветствуют.
Перспектива попасть в клеветники вызвала у Слотова ассоциацию с поговоркой: «Нас ..., и мы же педерасты!» Оперработник дал ему напутствие, вручив двадцать рублей и взяв расписку:
– Купите бутылку коньяка, что-нибудь заесть – и посидите... Потом звонок мне – вернёте вещь.
Вячеслав посетил ликёро-водочный отдел универмага. Армянского коньяка, который хотелось попробовать, увы, не было, и он выбрал грузинский с маркировкой «коньяк выдержанный высшего качества», истратив двенадцать рублей с копейками. Купив в кондитерском отделе пару плиток шоколада, к концу рабочего дня появился в редакции.
* * *
Вальц дописывал статью. Сказав: – Привет, Слава, мне три минуты... – вновь склонился над рукописью, худощавый брюнет с курчавой шевелюрой и бородищей. Вячеслав, повесив пальто на вешалку, не садился. Когда Вальц, пробежав глазами лист, размашисто расписался и бросил авторучку на стол, Слотов извлёк из кармана пальто обёрнутую бумагой бутылку.
– Очерк, который сегодня вышел, очень важен для моей дипломной работы... – студент помялся, – её тему дали мне вы и столько со мной возились...
Вальц не был изумлён:
– О чём говорить, спрыснем! Отнесу только в машбюро... – он взял рукопись и, выходя, обернулся: – Давайте Куличова пригласим для компании?
Слотов ответил «конечно!» и, когда остался один в кабинете, притронулся к заднему карману брюк под полой пиджака, осторожно ощупал выключатель в другом кармане. Посмотрел на руки: дрожат? Вероятно, покраснело лицо, блестят глаза. Он не мог сидеть спокойно и, разломав плитки шоколада на кусочки, разложил их на бумаге, потом нашёл в ящике стола штопор, стал откупоривать бутылку, пробка крошилась. Вошедшие Вальц и Куличов поспешили к нему на помощь, пробка была удалена.
Роман Маркович поднял, за отсутствием рюмок, чашку с коньяком:
– Слава, вы у меня не первый практикант, и, сравнивая, я говорю, как оно есть. Вы пока – лучший! У вас вырабатывается свой стиль – с такой чертой, как гибкость. И главное: вы умеете взять материал. Ну – за то, чтобы вы стали профессионалом, каких поискать!
Трое выпили. Вячеслав сказал – благодаря Роману Марковичу он понял, какой роскошью может быть общение...
– Ну-ну, не будем, – остановил Вальц.
Приняли по второй порции, и Слотов рассказал безобидный анекдот о пьянице, которому пришлось пить рюмками чай, чтобы заполучить чашку водки. Настроение поднималось. Александр Куличов сообщил: сегодня Бутейко поделился анекдотом, привезённым из командировки.
– Он ездил в Куйбышев. Это бывшая Самара, в тридцатые годы её переименовали в честь деятеля Куйбышева, – пояснил Куличов.
Вячеслав откинулся на спинку стула, запустил руки в карманы и утопил кнопку выключателя, меж тем как Александр начал:
– На похороны деятеля съехались делегации со всего Союза. Делегат с какой-то национальной окраины очень плохо говорил по-русски, коверкал слова. Хотел произнести: «Умер Куйбышев. Но ничего. Вырастет новое поколение». А получилось: «Умер ... большой. Но ничего. Вырастет новый по колено».
Вальц усмехнулся в бороду. Куличов сказал:
– Анекдот плоский, но для подростков в самый раз, – он положил в рот кусочек шоколада. – Правда, трудно представить, что молодёжь тридцатых сочиняла такое.
– А что мы о ней знаем? Что её вдохновляли лозунги? – насмешливо возразил Вальц.
– Теперь молодёжь, когда нельзя изъясняться на жаргоне, сыплет штампами, набирается их ещё в школе... – Куличов пустился в рассуждения об истоках формализма в общественной жизни. – Всю лучшую пору шаблон держит в тисках, а потом, как в спорте: возраст! уходи...
– А наоборот не бывает? Из рядов молодёжи – в спорт? – шутливо прервал Вальц, и оба заговорили о Стефаненко, ответственном секретаре «Советской молодёжи», которого пригласили на должность собкора центральной газеты «Советский спорт».
Переключились на других коллег. Слотов скромно безмолвствовал, ждал. Беседа текла безалаберной струйкой, не задевая тлеющих углей, а коньяка в бутылке оставалось всего ничего. В этот час в магазинах уже не продавали спиртное, но в ста метрах от редакции располагалось кафе «Лира».
– Схожу в кафе за вином? – сказал Слотов просительно, из чего следовало: общество старших коллег для него радость, которую ему очень хочется продлить.
– Ещё б вы для нас бегали! Все вместе сходим, – заявил Вальц.
Они отправились в «Лиру», вернулись с напитком в кабинет, и Вячеслав, напряжённо думавший, как незаметно подсунуть нужную тему, заговорил об очерке, о сборе материала для него на заводе ВЭФ.
– Сказали мне, конечно, о знаменитом суде, который у них во дворце культуры проходил...
– Суд над пособниками фашистов, в шестьдесят пятом году, – подхватил Куличов и стал критиковать заводское комсомольское собрание по случаю десятилетия суда. Газета напечатала отчёт с собрания, выступления некоторых участников. Александр проговорил со вздохом: – Всё по шаблону. Зверства предателей, гнев и возмущение советских людей... Я искал очевидца, который что-то своё бы рассказал, и зарёкся. – Порозовевший от выпитого, он добавил, слегка морщась, словно преодолевая неохоту: – Один ветеран, он Латвию освобождал и в сорок четвёртом был там, где всё случилось, сказал мне... творили.
– Творили! – повторил многозначительно Вальц.
Слотов догадался, о чём это. О произошедшем ему говорил отец, передавая услышанное от других лиц, не зная полной правды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Слотов сообщал о мыслях Романа Вальца о государстве. Как нередко случалось, Вячеслав один работал в его кабинете, и тут, увлечённо разговаривая, вошли Роман Маркович и физик Даниил. Они упоминали академика Ландау. Тот, по словам Даниила, не считал, что в стране построен социализм.
Вальц высказался:
– У нас ничто иное, как государственный капитализм! Государство – единственный монополист. Реализована заветная мечта монополиста – чтоб никаких конкурентов! Отчего и отсталость такая.
Даниил, сообщал Слотов, промолчал, а Вальц спросил его, Слотова, как идёт дело (он писал очерк). К прежнему не возвращались.
Борис Андреевич для порядка уточнил: записали всё так, как прозвучало, не корректировали? Вячеслав подтвердил, что нет. Оперработник, выдержав паузу, произнёс:
– К нам приходят, просятся в помощники – мы отвечаем отказом. Работа у нас серьёзная, и нужно, чтобы человек был с чувством ответственности, с хорошей памятью, эрудированный, способный разбираться и правильно, точно излагать, – он взял со столика отчёт, подержал в руке как нечто весьма и весьма важное. – Я думаю, мы будем продолжать.
Слотов не выразил восторга. Сосала тоска. Но как бы он себя чувствовал, если бы ему пресекли карьеру журналиста?
– Я повторяю, что дело добровольное, – Борис Андреевич, приглашая в свидетели, взглянул на коллегу, севшего на стул поодаль.
– Понимаю, – обронил Слотов.
– Пишите! – услышал он. Перед ним положили лист бумаги и стали диктовать: – В Комитет Государственной Безопасности. Я, такой-то, время, место рождения, добровольно беру на себя обязательство содействовать органам госбезопасности в разоблачении антисоветской пропаганды, клеветы на существующий строй и всяких иных подрывных действий, берусь оказывать и другую помощь органам в их борьбе с врагами Советской власти. Советской – с большой буквы, – предупредил Борис Андреевич. – Написали? Дальше: «Обязуюсь моё сотрудничество с КГБ держать в строгом секрете. С сего дня мои сообщения буду подписывать...» – оперработник улыбнулся, – выберите себе какой-нибудь псевдоним.
В уме Слотова колыхнулось прочитанное и увиденное о подпольщиках, разведчиках, и привязчиво задержалось: «Сосна! Сосна! На связи Ольха!»
– Клёнов? – сказал он.
– Сойдёт, – кивнул Борис Андреевич. – Распишитесь своей нормальной подписью, поставьте число. И сообщения теперь всегда начинайте словами: «Как стало известно от источника...» или: «Источник сообщает...»
– От третьего лица, – отметил Слотов, – понятно.
* * *
В один из первых дней морозца и снегопада Борис Андреевич получил, на той же квартире, отчёт, написанный по форме. Накануне Слотов, после занятий в университете, зашёл в редакцию к Вальцу: он обещал дать новое задание. Заговорили о деле, и тут принесло Виктора Пчелина с сумкой, в которой что-то побрякивало.
– Как съездил? – воскликнул Вальц, когда отзвучали приветствия.
Пчелин, оказалось, вернулся из туристической поездки в Польшу. Доставая из сумки бутылки с пивом, поведал:
– Условия отличаются не в нашу пользу. Изображать жизнь в формах самой жизни – там не закон для художников. Мне дали понять, не без чувства превосходства: для них нетерпимо то, что терпим мы.
Вальц вставил:
– Не знают ошейника с шипами.
– Тебе ответят, у них это немыслимо, народ не такой! – Пчелин гмыкнул.
– Не любят нас, – Вальц поставил на стол чайные чашки. – В Академию наук приезжал профессор-поляк, мы с ним разговорились тет-а-тет... Когда немцы Польшу захватывали и наши перешли её границу, у нас в плену оказалось много поляков. Хотя с Польшей мы вроде как не воевали... Профессор напомнил: весной сорокового в урочище Катынь под Смоленском наши расстреляли тысячи польских офицеров. А позднее свалили на немцев.
Пчелин проговорил сожалеюще:
– Попала Польша меж двух прессов. – И добавил: – Там при нас о войне не вспоминали. А кто-то из наших вспомнит – молчат. Хотя варшавяне коснулись войны: какая Варшава была разрушенная и какая теперь красивая. – Он налил пиво в чашки и, протянув одну Слотову, стал описывать Варшаву...
Вячеслав до того не слышал о Катыни, и, когда оперработник читал отчёт, подумывал: спросить? Они сидели в креслах друг против друга.
– Образчик грязной клеветы! – объявил Борис Андреевич, сделав вопросы излишними. – Но нужно, чтобы это было неоспоримо! – продолжил он сурово. – Вальц скажет, он этого не говорил, Пчелин, конечно, его не опровергнет, а вас в качестве свидетеля мы не можем засвечивать.
Слотов решился выявить реакцию на одно своё предположение.
– Извините, Борис Андреевич, – начал преувеличенно смущённо, – в кабинете... э-ээ... нет приборчика?
Сотрудник КГБ одарил студента снисходительной усмешкой.
– Хочется, чтобы всё, как в кино про шпионов? Но мы имеем дело не с агентами разведок, и, если в каждом кабинете технику устанавливать, фиксировать всё, что скажут... В какие это вылетало бы суммы? Нет необходимости. О настроениях мы и так узнаём, а когда нужно проверить... – он замолчал, раскрыл блокнот и, подумав, спросил: – У вас что-то будет опубликовано в ближайшее время?
Через два дня, ответил Слотов, должен выйти очерк о молодых рационализаторах завода ВЭФ.
– Тогда позвоните мне в первой половине дня, и мы встретимся, – оперработник черкнул в блокноте. – Вы с Вальцем ещё не обмывали ваши публикации? Надо обмыть.
Вячеслава пощипывало и любопытство и беспокойство. Чего от него потребуют? Подпоить Вальца, подсыпать ему что-то в стакан?.. Стоило вообразить, и, как ни глубоко он уже увяз, становилось не по себе. Фактически то, что будет сделано, сделает государство, думал он, – таково оно! таковы условия в этом обществе! Сколько людей включено в сеть, постоянно загруженную сигналами... На него самого капал не кто-то один. Словом, оставалось только мысленно развести руками.
Когда он вновь позвонил в знакомую квартиру, открывший ему Борис Андреевич сказал приглушённо: – Хозяева дома... – и, кивнув на притворённую дверь комнаты, провёл гостя в другую, с письменным столом и стеллажом с книгами. Глаз приметил трёхтомник Константина Симонова, собрание сочинений Ярослава Гашека. Оперработник вынул из портфеля и положил на стол что-то вроде мыльницы серого цвета и моток тонких проводов. Слотов догадался.
– До рубашки, – гэбэшник дополнил слова жестом, и Вячеслав снял пальто, пиджак.
Борис Андреевич вооружился перочинным ножичком, велев Слотову вывернуть правый карман брюк, а также задний карман. В дне того и другого появились отверстия. Вячеслав подвергся ряду манипуляций. Портативный магнитофон был помещён в задний карман, в боковом оказался выключатель; соединительный провод скрывался под материей брюк. Борис Андреевич объяснил:
– Кнопка утоплена – включён, выступает – выключен.
Другой провод, прилегая к торсу, оканчивался крошечным звукоулавливающим устройством, прикреплённым к майке на груди специальной булавкой. Под рубашкой его не было видно.
– Работает пять часов, – пояснил сотрудник КГБ, когда Слотов облачился в пиджак. – Ну-ка, руку в карман – включили, выключили. Только будьте осторожны, не привлекайте к руке внимания. Сами решайте, когда включать: болтовня не по делу нам не нужна. – Борис Андреевич, сменив тон, добавил с ехидцей: – Но не надо и в доброту играться, обрывать, пропускать. Вам же хуже. Если запись не подтвердит вашу информацию, останутся сомнения. Наговоры у нас не приветствуют.
Перспектива попасть в клеветники вызвала у Слотова ассоциацию с поговоркой: «Нас ..., и мы же педерасты!» Оперработник дал ему напутствие, вручив двадцать рублей и взяв расписку:
– Купите бутылку коньяка, что-нибудь заесть – и посидите... Потом звонок мне – вернёте вещь.
Вячеслав посетил ликёро-водочный отдел универмага. Армянского коньяка, который хотелось попробовать, увы, не было, и он выбрал грузинский с маркировкой «коньяк выдержанный высшего качества», истратив двенадцать рублей с копейками. Купив в кондитерском отделе пару плиток шоколада, к концу рабочего дня появился в редакции.
* * *
Вальц дописывал статью. Сказав: – Привет, Слава, мне три минуты... – вновь склонился над рукописью, худощавый брюнет с курчавой шевелюрой и бородищей. Вячеслав, повесив пальто на вешалку, не садился. Когда Вальц, пробежав глазами лист, размашисто расписался и бросил авторучку на стол, Слотов извлёк из кармана пальто обёрнутую бумагой бутылку.
– Очерк, который сегодня вышел, очень важен для моей дипломной работы... – студент помялся, – её тему дали мне вы и столько со мной возились...
Вальц не был изумлён:
– О чём говорить, спрыснем! Отнесу только в машбюро... – он взял рукопись и, выходя, обернулся: – Давайте Куличова пригласим для компании?
Слотов ответил «конечно!» и, когда остался один в кабинете, притронулся к заднему карману брюк под полой пиджака, осторожно ощупал выключатель в другом кармане. Посмотрел на руки: дрожат? Вероятно, покраснело лицо, блестят глаза. Он не мог сидеть спокойно и, разломав плитки шоколада на кусочки, разложил их на бумаге, потом нашёл в ящике стола штопор, стал откупоривать бутылку, пробка крошилась. Вошедшие Вальц и Куличов поспешили к нему на помощь, пробка была удалена.
Роман Маркович поднял, за отсутствием рюмок, чашку с коньяком:
– Слава, вы у меня не первый практикант, и, сравнивая, я говорю, как оно есть. Вы пока – лучший! У вас вырабатывается свой стиль – с такой чертой, как гибкость. И главное: вы умеете взять материал. Ну – за то, чтобы вы стали профессионалом, каких поискать!
Трое выпили. Вячеслав сказал – благодаря Роману Марковичу он понял, какой роскошью может быть общение...
– Ну-ну, не будем, – остановил Вальц.
Приняли по второй порции, и Слотов рассказал безобидный анекдот о пьянице, которому пришлось пить рюмками чай, чтобы заполучить чашку водки. Настроение поднималось. Александр Куличов сообщил: сегодня Бутейко поделился анекдотом, привезённым из командировки.
– Он ездил в Куйбышев. Это бывшая Самара, в тридцатые годы её переименовали в честь деятеля Куйбышева, – пояснил Куличов.
Вячеслав откинулся на спинку стула, запустил руки в карманы и утопил кнопку выключателя, меж тем как Александр начал:
– На похороны деятеля съехались делегации со всего Союза. Делегат с какой-то национальной окраины очень плохо говорил по-русски, коверкал слова. Хотел произнести: «Умер Куйбышев. Но ничего. Вырастет новое поколение». А получилось: «Умер ... большой. Но ничего. Вырастет новый по колено».
Вальц усмехнулся в бороду. Куличов сказал:
– Анекдот плоский, но для подростков в самый раз, – он положил в рот кусочек шоколада. – Правда, трудно представить, что молодёжь тридцатых сочиняла такое.
– А что мы о ней знаем? Что её вдохновляли лозунги? – насмешливо возразил Вальц.
– Теперь молодёжь, когда нельзя изъясняться на жаргоне, сыплет штампами, набирается их ещё в школе... – Куличов пустился в рассуждения об истоках формализма в общественной жизни. – Всю лучшую пору шаблон держит в тисках, а потом, как в спорте: возраст! уходи...
– А наоборот не бывает? Из рядов молодёжи – в спорт? – шутливо прервал Вальц, и оба заговорили о Стефаненко, ответственном секретаре «Советской молодёжи», которого пригласили на должность собкора центральной газеты «Советский спорт».
Переключились на других коллег. Слотов скромно безмолвствовал, ждал. Беседа текла безалаберной струйкой, не задевая тлеющих углей, а коньяка в бутылке оставалось всего ничего. В этот час в магазинах уже не продавали спиртное, но в ста метрах от редакции располагалось кафе «Лира».
– Схожу в кафе за вином? – сказал Слотов просительно, из чего следовало: общество старших коллег для него радость, которую ему очень хочется продлить.
– Ещё б вы для нас бегали! Все вместе сходим, – заявил Вальц.
Они отправились в «Лиру», вернулись с напитком в кабинет, и Вячеслав, напряжённо думавший, как незаметно подсунуть нужную тему, заговорил об очерке, о сборе материала для него на заводе ВЭФ.
– Сказали мне, конечно, о знаменитом суде, который у них во дворце культуры проходил...
– Суд над пособниками фашистов, в шестьдесят пятом году, – подхватил Куличов и стал критиковать заводское комсомольское собрание по случаю десятилетия суда. Газета напечатала отчёт с собрания, выступления некоторых участников. Александр проговорил со вздохом: – Всё по шаблону. Зверства предателей, гнев и возмущение советских людей... Я искал очевидца, который что-то своё бы рассказал, и зарёкся. – Порозовевший от выпитого, он добавил, слегка морщась, словно преодолевая неохоту: – Один ветеран, он Латвию освобождал и в сорок четвёртом был там, где всё случилось, сказал мне... творили.
– Творили! – повторил многозначительно Вальц.
Слотов догадался, о чём это. О произошедшем ему говорил отец, передавая услышанное от других лиц, не зная полной правды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19