он распахнул их и вышел, хлопнув створками так, что задребезжали и загремели петли и затворы, грохот этот гулко раскатился в ночной тишине. "Что случилось? Что надобно майору ночью в поле?" -- думал я; меня охватили неописуемый страх и тревога. Словно влекомый некой неодолимой силой, я наскоро оделся и разбудил инспектора, доброго, набожного старика, единственного, кого майор побаивался и щадил даже в приступах буйства, и поведал ему о своем сне и о том, что видел затем. Старик выслушал меня очень внимательно и молвил: "Я тоже слышал, как громко хлопнули ворота, однако решил, что мне это почудилось". Так или иначе, с майором, верно, случилось что-то неладное, а потому не мешало бы заглянуть к нему в комнату. Колокольчик разбудил всех воспитанников и наставников, и мы, со свечами в руках, торжественной процессией двинулись по длинному коридору к комнате майора. Дверь была заперта, и тщетные попытки открыть ее общим ключом убедили нас в том, что изнутри задвинута задвижка. Главный вход, через который майор мог выйти в парк, тоже, как и накануне вечером, был заперт на засов. Наконец, не получив ответа на наши призывы, мы взломали дверь спальни и -- с жутким остекленевшим взором, с кровавой пеной на губах, майор мертвый лежал на полу в красном датском мундире, судорожно сжимая в руке шпагу. Все попытки вернуть его к жизни оказались напрасными.
Барон умолк. Отмар намеревался было что-то сказать, но промолчал; он приложил руку ко лбу, словно хотел сначала хорошенько обдумать и привести в порядок свои мысли.
Мария нарушила гробовое молчание, воскликнув:
-- Ах, батюшка! Какая жуткая картина, я будто вижу, как этот страшный майор в красной датской форме стоит передо мною, неподвижно устремив на меня свой взор; сегодня ночью уснуть мне не придется.
Художник Франц Бикерт, вот уже пятнадцать лет живущий в доме на правах близкого друга, до сего момента, как то с ним бывало нередко, не принимал в беседе никакого участия, а лишь слонялся взад и вперед по зале, сцепив руки за спиной, строя шутовские мины и даже время от времени пытаясь проделать забавные антраша. Но теперь заговорил и он:
-- Баронесса совершенно права -- к чему эти жуткие рассказы и удивительные истории перед самым отходом ко сну? Во всяком случае, это явно противоречит моей теории сна и сновидений, которая опирается на такую безделицу, как миллионы почерпнутых из жизни фактов. Ежели господина барона посещали только неприятные сновидения, то происходило это оттого, что он не знал моей теории и, следовательно, не мог действовать согласно ей. Когда Отмар говорит о магнетическом воздействии -- о влиянии планет и еще бог знает чего, -- он, думаю, не столь не прав, однако моя теория выковывает такие латы, сквозь которые не проникнет ни один луч луны.
-- В таком случае, я жажду поскорее познакомиться с этой замечательной теорией, -- сказал Отмар.
-- Дайте только Францу начать, и он убедит нас в чем угодно, -- заметил барон.
Художник уселся против Марии и, взяв с комичными ужимками и препотешной слащавой улыбкой понюшку табаку, приступил к рассказу:
-- Почтеннейшее собрание! "Сны -- пеной полны" -- очень старая, истинно немецкая поговорка, но Отмар дал ей столь утонченное и изысканное толкование, что, слушая его, я прямо-таки чувствовал, как в голове у меня вспениваются пузырьки, которые, возникнув из земной сути, стремятся заключить союз с высшим духовным началом. Но не наш ли собственный дух готовит ту закваску, из которой устремляются ввысь более тонко организованные частицы -- сами тоже всего лишь продукт того же духовного начала? Далее я задаюсь вопросом, где же отыскивает наш дух те составные части, из коих он -- ежели следовать нашей метафоре -- готовит закваску? Только ли в себе самом или еще в чем-то, лежащем вне его? И сразу нахожу ответ: природа не столько помогает ему в этом всеми своими проявлениями, сколько сама посредством времени и пространства служит той мастерской, где он, мнящий себя свободным художником, как простой ремесленник трудится ей во благо. Все мы пребываем с внешним миром, с природой в столь тесной связи, что расторжение ее -- если бы таковое и было возможным -- стало бы гибельным для самого нашего существования. Наша так называемая внутренняя жизнь обусловлена жизнью внешней*, она всего лишь ее отражение, которое, впрочем, подобно вогнутому зеркалу, нередко воспроизводит фигуры и образы в весьма неожиданных пропорциях, отчего те кажутся странными и незнакомыми, хотя и у этих карикатур имеются в жизни свои оригиналы. Смею утверждать, что никто и никогда не выдумывал и не создавал в своем воображении ничего такого, для чего не имелось бы составных частей в самой природе: вырваться из нее невозможно. Если исключить те, увы, неизбежные внешние воздействия, что рождают в нашей душе волнение и противоестественное напряжение -- такие; как внезапный испуг, сильное горе и тому подобное, -думаю, что наш дух, если он скромно пребывает в установленных ему пределах, без труда может приготовить из самых приятных впечатлений ту закваску, из которой поднимаются на поверхность пузырьки, образующие, как сказал Отмар, пену сновидений. Я же, со своей стороны - а ведь всем известно, что вечерами я неизменно пребываю в хорошем настроении, - буквально готовлю себе сновидения, намеренно впуская в голову тысячи дурацких историй, которые ночью моя фантазия забавнейшим образом воспроизводит в самых живых красках; но более всего я люблю свои театральные представления...
-- О чем это ты? -- спросил барон.
-- Как заметил один остроумный писатель*, - продолжал Бикерт, -- во сне все мы -- превосходные драматурги и актеры, ибо видим любой живущий вне нас типаж во всех его индивидуальных особенностях и изображаем его с предельной достоверностью. Вот из этого я и исхожу, ради этого и припоминаю всякие выпавшие мне на долю во время путешествий приключения, разных смешных типов, с которыми мне случалось знаться, а потом моя фантазия выводит на сцену эти персонажи со всеми их дурацкими чертами и нелепостями, разыгрывая потешнейший спектакль. Все происходит так, словно вечером я даю канву, эскиз пьесы, а затем во сне она страстно и правдиво воплощается по воле поэта. Я как бы ношу в себе целую театральную труппу Сакки*, которая играет сказку Гоцци столь живо и с такими достоверными подробностями, что зритель, коим являюсь тоже я сам, верит в это как в нечто реальное. Как уже было сказано, из этих почти произвольно вызванных сновидений я исключаю те, что порождаются особым, навеянным внешними обстоятельствами душевным состоянием или каким-то внешним физическим воздействием. К примеру, те сновидения, что время от времени терзают почти любого человека, такие, как падение с высокой башни, отсекание головы и тому подобное; обычно их вызывает в нас какая-нибудь физическая боль, которую наш дух, во сне более отрешенный от животного существования и творящий сам по себе, толкует на свой лад, приписывая ей некую фантастическую причину соответственно строю своих представлений. Помню, мне снилось, будто я сижу в веселой компании, распивающей пунш; некий хорошо мне известный бахвал-офицер то и дело задирал одного студента, пока тот не швырнул ему стаканом в лицо, вспыхнула драка, и когда я попытался восстановить мир, мне так сильно поранили руку, что я проснулся от жгучей боли, и что я вижу! -- рука у меня в самом деле была в крови, поскольку я расцарапал ее толстой иглой, застрявшей в одеяле.
-- Да, Франц! -- воскликнул барон. -- Ты приготовил себе отнюдь не самый приятный сон.
-- Ох-ох,- жалобно вздохнул художник, -- что поделать, если природа порой жестоко наказывает нас. Конечно, и у меня бывали неприятные, мучительные, жуткие сновидения, от которых я пробуждался в холодном поту и которые лишали меня душевного равновесия.
-- Так расскажи нам о них, -- вскричал Отмар, -- и пусть твой рассказ сокрушит твою же теорию.
-- Ради всего святого, -- жалобно проговорила Мария, - неужели вы не можете пощадить меня?
-- Нет! -- воскликнул Франц. -- Никакой пощады! Разве мне, как и любому другому, не снилось порой нечто ужасающее? Разве не снилось мне, будто я приглашен на чай к принцессе Мальдазонджи? Разве не был я облачен в великолепный мундир с галунами и вышитую жилетку? Разве не вел я беседу на чистейшем итальянском языке -- lingua toscana in bocca romana (Тосканская речь в римских устах (итал.))* -- разве не был я влюблен в очаровательную женщину, как то и подобает настоящему художнику? Разве не изрекал я самые возвышенные, божественные, поэтические вещи, когда вдруг, случайно опустив глаза, заметил, что, хоть во всем прочем я и одет очень тщательно, согласно принятым при дворе приличиям, я забыл надеть панталоны? -- И прежде чем кто-либо из слушателей успел оскорбиться, Бикерт продолжал: -- О господи! Как поведать вам об адских муках моих сновидений! Разве не снилось мне, будто я вновь двадцатилетний юнец, мечтающий танцевать на балу с барышнями? Что я истратил последние гроши на то, чтобы искусной перелицовкой чуть подновить свой поношенный сюртук и купить пару белых шелковых чулок? А когда я наконец благополучно добираюсь до дверей залы, блистающей тысячами огней и нарядами гостей, и протягиваю свой пригласительный билет, разве это дьявольское отродье привратник не открывает крошечную печную заслонку и не говорит мне умопомрачительно-учтиво, соблаговолите, мол, пройти сюда, ибо только так можно попасть в залу? Но и это сущие пустяки в сравнении с жутким сновидением, которое мучило и терзало меня прошлой ночью. О боже, мне снилось, будто я лист бумаги, то есть я находился прямо посредине листа в виде водяного знака, и некто - впрочем, то был один знаменитый чертов поэт, но кто бы то ни был -- этот некто держал в руке чудовищно длинное, страшное зазубренное индюшачье перо и царапал им по мне, несчастному, строча свои мерзкие убогие вирши. А разве в другом моем сновидении некий чертов анатом не расчленял меня точно куклу на части, ради собственного удовольствия ставя на мне свои дьявольские опыты? Например, проверяя, что получится, если у меня из затылка будет расти нога или если правую руку присоединить к левой ноге?
Барон и Отмар прервали рассказ художника громким хохотом; серьезного настроения как не бывало; и барон сказал:
-- Разве не говорил я всегда, что в нашем узком семейном кругу старина Франц воистину maitre de plaisir (Распорядитель развлечений (франц.))? Сколь патетически приступил он к обсуждению нашей темы, и каким замечательным оказалось действие шутки, которой он затем разразился и которая точно мощным взрывом развеяла всю нашу торжественную серьезность; мы разом воротились из мира призраков в живую и радостную реальную жизнь.
-- Только не воображайте, -- возразил Бикерт,- будто я паясничал, чтобы просто повеселить вас. Нет! Те жуткие сновидения и вправду мучили меня, и быть может, я сам невольно подготовил их.
-- У нашего Франца, -- заметил Отмар,- накоплено немало фактов относительно его теории сновидений, однако все, что он говорил касательно связей и выводов из своих гипотетических положений, выглядит не слишком убедительно. Кроме того, бывают более возвышенные сновидения, и именно их видит человек в некоем блаженном одушевляющем сне, который позволяет ему вобрать в себя лучи мирового духа и, приблизившись к нему, впитать их живительную божественную силу.
-- Обратите внимание, -- сказал барон, -- сейчас Отмар вновь оседлает своего любимого конька и ускачет на нем в неведомую страну, на которую, как он утверждает, мы, неверующие, обречены взирать лишь издали, как Моисей взирал на землю обетованную. Но мы не позволим ему покинуть нас -- ночь сегодня весьма мрачная и холодная, так почему бы нам не посидеть вместе еще часок, разожжем огонь в камине, а Мария приготовит по своему рецепту восхитительный пунш, который мы меж тем могли бы принять в себя, как некий дух, который поддержит и укрепит наше бодрое настроение.
Бикерт, глубоко вздохнув, устремил просветленный взор к небесам, а затем склонился в смиренном поклоне перед Марией. Мария, уже давно сидевшая молча, погрузившись в свои мысли, от души рассмеялась -- что бывало не часто -- забавной позе художника и быстро поднялась, чтобы приготовить все, как пожелал барон. Бикерт деловито сновал туда и сюда, он помог Каспару принести дров, а затем, стоя на коленях перед камином, чуть отодвинувшись и раздувая огонь, то и дело взывал к Отмару, чтобы тот выказал себя достойным учеником и набросал его портрет, точно передав световые эффекты и восхитительные отблески огня, освещавшие его лицо. Старый барон явно повеселел, он даже приказал -- что случалось лишь в часы самого благодушного настроения -подать себе длинную турецкую трубку с мундштуком из драгоценного янтаря. И когда тонкий, быстро улетучивающийся аромат турецкого табака потянулся по зале, а Мария накапала в серебряную пуншевую чашу лимонный сок на сахар, который сама и наколола, у всех возникло такое чувство, будто к ним снизошел добрый гений семейного очага, а навеваемая им душевная благодать дарует столь полное наслаждение настоящим, что любое прошлое или будущее кажутся бесцветными и не стоящими внимания.
1 2 3 4 5 6 7