"Что с ними сделают? Расстреляют? А чем они виноваты? - мучительно думал он. - Нет, не возьму на себя такой грех. Пусть говорят другие".
В это время полковник отошёл на середину плаца и через несколько минут вернулся. Он подозвал ротных командиров.
По команде первая полурота на правом фланге отделилась от общего строя и направилась на середину плаца.
Снова послышалась команда.
- По порядку номеров... рассчитайсь! Строй пришёл в движение и снова замер. Что они замышляют?
- Р-р-рассчитайсь!
- Первый, - тихо сказал правофланговый, не повернув головы, и по передней шеренге так же тихо пошло: второй... третий... четвёртый...
Счёт приближался к Лопатину. Восемьдесят второй, восемьдесят третий... восемьдесят седьмой...
- Восемьдесят девятый, - почти шёпотом сказал сосед.
- Девяностый, - продолжил Лопатин. И счёт пошёл? дальше - тихий, необычный, не солдатский.
Счёт ещё не дошёл до конца, когда командир полка с середины плаца махнул рукой.
"Скоро ли всё это закончится? - с тоской подумал Лопатин. - Скорей бы в казарму! Нет, не в казарму, а домой, в родную деревню, к отцу, к Аннушке...". Ему опять отчётливо представилась тихая, спокойная жизнь дома. Тёплый летний вечер. Белые облака плывут над деревней. Слышится мычание коров, лениво бредущих с поскотины. Мать выходит встречать свою Пеструху. Аннушка на огороде песню затянула, хочет, чтобы услышал её Ванюшка. Ждёт, когда он подойдёт к изгороди. Солнце остывает, склоняясь к лесной опушке на кладбищенской горе.
Новая команда вывела Лопатина из раздумья.
- Десятый, двадцатый, тридцатый... девяностый, сотый... десять шагов вперёд... марш!
"Он девяностый. Ему выходить. Зачем? Неужели?!"
Он остался стоять на месте, а земля плаца почему-то наклонилась и пошла, пошла куда-то в сторону, вместе с видневшимися вдали постройками, заборами, кустарниками.
- Оглох, скотина? - Лебяжий схватил его за воротник шинели и рванул на себя.
Лопатин не видел и не слышал, как строй заволновался и приглушённый ропот прокатился по шеренге. Но на другой стороне плаца в полной готовности стояли пулемёты.
Спустя несколько минут "десятые" были окружены конвоем. Полковник побежал докладывать командующему: "Зачинщики выданы. Какие будут приказания?".
Марушевский стоял рядом с Айронсайдом. Он чуть повернул голову в сторону полковника и выдавил:
- Рас-стрелять!
Англичанин одобрительно кивнул. Полковник побежал на плац.
Лопатин едва держался на ногах. На какое-то мгновение он потерял сознание. Ноги подкосились, и он упал на колени. Его поддержала чья-то рука. "Держись, братец", - услышал он тихий знакомый голос и увидел рядом лицо Ермолина. Лопатину хотелось броситься вперёд, вырваться из этого страшного круга английских штыков, упасть на землю и со всей силой, крепко вцепиться в неё. Потом он вдруг ощутил в себе свирепую ярость и ненависть к тем, кто хотел лишить его жизни. И он тут же понял, что эта ненависть, которая могла его поднять на борьбу за землю, за счастье, за свободу, пришла к нему слишком поздно.
- Всё кончено, - сказал Ермолин, взяв Лопатина под руку. - Но другие живы, они будут бороться и отомстят за нас!
Их увели за кладбище, на "Мхи1".
12
Всё это произошло на глазах у Андрея Грушина. Он "слышал, как ударил первый бомбомёт, видел, как сопротивлялись восставшие, ведя огонь из окон и с чердака.
Он стоял среди прохожих, укрывшихся во дворе ближнего дома. Если бы он мог хоть чем-нибудь помочь восставшим! Если бы он мог пробраться в казарму и вместе с ними сражаться против озверелых английских и белогвардейских палачей!
Когда всё закончилось и группу солдат повели от казармы к кладбищу, Грушин медленно пошёл в ту же сторону.
Темнело. Плац, где только что свершился дикий суд, плац, утоптанный сотнями солдатских сапог, опустел. С северо-запада пришёл ветер и тоскливо завыл в вершинах оголённых тополей. Огромная белая казарма на фоне сгустившихся туч выглядела одиноко и хмуро. Длинные шеренги чёрных, без единого огонька окон и рваные тёмные раны на белой штукатурке стен придавали казарме вид страдальчески-озлобленный.
За кладбищем хлопнул залп. Потом второй... Последовали одиночные выстрелы.
"Добивают, - подумал Андрей. - Всё кончено". Он опустился на кочку и неожиданно для себя тихо заплакал. Склонив отяжелевшую голову, просидел он так несколько минут. Наконец напряжением воли он заставил себя подняться и вытер глаза.
- Нет, - прошептал он. - Не кончено! Здесь борьба только начинается!
Восстание подавлено. Погибли люди. Но не напрасны жертвы в большой и тяжёлой борьбе. О восстании и о расстреле узнает весь город, узнают на заводах и в белогвардейских частях.
Сегодня будет испробован печатный станок. Завтра к народу пойдут первые листовки с горячим призывом к борьбе.
Андрей подумал, что Сизов, Афонин, Лида и другие товарищи, вероятно, уже давно ждут его.
Полузанесённые снегом кусты под порывом ветра вдруг ожили, заволновались и, казалось, двинулись в далекий поход.
Андрей сделал шаг, второй и почувствовал под ногами сугроб. Тропка, по которой он пришел сюда, скрылась в нахлынувшей темноте. Но он сразу же нашёл узкую, утрамбованную в снегу полоску и пошёл по ней на огоньки, мерцающие на окраине города.
* * *
События в архангелогородских казармах были подобны порыву большого ветра.
Ветер становился всё свежее. Его порывы уже ощущались на фронтовых просторах Пинеги и Северной Двины. Ветер раздувал искры ненависти.
Восстания - одно за другим - вспыхивали в белогвардейских частях: в 8-м Северном полку, в 3-м Северном полку, в дайеровском батальоне, где офицерами были иностранцы. В Архангельске забастовали рабочие, отказавшись грузить снаряды и патроны для белых.
Ветер освежил умы и сердца солдат 5-го Северного полка и дал им мужество. Полк полностью перешёл на сторону Красной Армии.
Закалялась в боях с интервентами, усиливала свои удары по врагу Красная Армия.
Буря была неизбежна.
1 Мудьюг - остро в Двинской губе, на котором в годы гражданской войны интервенты и белогвардейцы устроили концлагерь с изощренными пытками и бесчеловечным содержанием всех заключенных. (ККК)
1 "Мхи" - огромное болото на окраине Архангельска, где во время гражданской войны и интервенции, белые расстреляли тысячи людей. (ККК)
1 2 3 4
В это время полковник отошёл на середину плаца и через несколько минут вернулся. Он подозвал ротных командиров.
По команде первая полурота на правом фланге отделилась от общего строя и направилась на середину плаца.
Снова послышалась команда.
- По порядку номеров... рассчитайсь! Строй пришёл в движение и снова замер. Что они замышляют?
- Р-р-рассчитайсь!
- Первый, - тихо сказал правофланговый, не повернув головы, и по передней шеренге так же тихо пошло: второй... третий... четвёртый...
Счёт приближался к Лопатину. Восемьдесят второй, восемьдесят третий... восемьдесят седьмой...
- Восемьдесят девятый, - почти шёпотом сказал сосед.
- Девяностый, - продолжил Лопатин. И счёт пошёл? дальше - тихий, необычный, не солдатский.
Счёт ещё не дошёл до конца, когда командир полка с середины плаца махнул рукой.
"Скоро ли всё это закончится? - с тоской подумал Лопатин. - Скорей бы в казарму! Нет, не в казарму, а домой, в родную деревню, к отцу, к Аннушке...". Ему опять отчётливо представилась тихая, спокойная жизнь дома. Тёплый летний вечер. Белые облака плывут над деревней. Слышится мычание коров, лениво бредущих с поскотины. Мать выходит встречать свою Пеструху. Аннушка на огороде песню затянула, хочет, чтобы услышал её Ванюшка. Ждёт, когда он подойдёт к изгороди. Солнце остывает, склоняясь к лесной опушке на кладбищенской горе.
Новая команда вывела Лопатина из раздумья.
- Десятый, двадцатый, тридцатый... девяностый, сотый... десять шагов вперёд... марш!
"Он девяностый. Ему выходить. Зачем? Неужели?!"
Он остался стоять на месте, а земля плаца почему-то наклонилась и пошла, пошла куда-то в сторону, вместе с видневшимися вдали постройками, заборами, кустарниками.
- Оглох, скотина? - Лебяжий схватил его за воротник шинели и рванул на себя.
Лопатин не видел и не слышал, как строй заволновался и приглушённый ропот прокатился по шеренге. Но на другой стороне плаца в полной готовности стояли пулемёты.
Спустя несколько минут "десятые" были окружены конвоем. Полковник побежал докладывать командующему: "Зачинщики выданы. Какие будут приказания?".
Марушевский стоял рядом с Айронсайдом. Он чуть повернул голову в сторону полковника и выдавил:
- Рас-стрелять!
Англичанин одобрительно кивнул. Полковник побежал на плац.
Лопатин едва держался на ногах. На какое-то мгновение он потерял сознание. Ноги подкосились, и он упал на колени. Его поддержала чья-то рука. "Держись, братец", - услышал он тихий знакомый голос и увидел рядом лицо Ермолина. Лопатину хотелось броситься вперёд, вырваться из этого страшного круга английских штыков, упасть на землю и со всей силой, крепко вцепиться в неё. Потом он вдруг ощутил в себе свирепую ярость и ненависть к тем, кто хотел лишить его жизни. И он тут же понял, что эта ненависть, которая могла его поднять на борьбу за землю, за счастье, за свободу, пришла к нему слишком поздно.
- Всё кончено, - сказал Ермолин, взяв Лопатина под руку. - Но другие живы, они будут бороться и отомстят за нас!
Их увели за кладбище, на "Мхи1".
12
Всё это произошло на глазах у Андрея Грушина. Он "слышал, как ударил первый бомбомёт, видел, как сопротивлялись восставшие, ведя огонь из окон и с чердака.
Он стоял среди прохожих, укрывшихся во дворе ближнего дома. Если бы он мог хоть чем-нибудь помочь восставшим! Если бы он мог пробраться в казарму и вместе с ними сражаться против озверелых английских и белогвардейских палачей!
Когда всё закончилось и группу солдат повели от казармы к кладбищу, Грушин медленно пошёл в ту же сторону.
Темнело. Плац, где только что свершился дикий суд, плац, утоптанный сотнями солдатских сапог, опустел. С северо-запада пришёл ветер и тоскливо завыл в вершинах оголённых тополей. Огромная белая казарма на фоне сгустившихся туч выглядела одиноко и хмуро. Длинные шеренги чёрных, без единого огонька окон и рваные тёмные раны на белой штукатурке стен придавали казарме вид страдальчески-озлобленный.
За кладбищем хлопнул залп. Потом второй... Последовали одиночные выстрелы.
"Добивают, - подумал Андрей. - Всё кончено". Он опустился на кочку и неожиданно для себя тихо заплакал. Склонив отяжелевшую голову, просидел он так несколько минут. Наконец напряжением воли он заставил себя подняться и вытер глаза.
- Нет, - прошептал он. - Не кончено! Здесь борьба только начинается!
Восстание подавлено. Погибли люди. Но не напрасны жертвы в большой и тяжёлой борьбе. О восстании и о расстреле узнает весь город, узнают на заводах и в белогвардейских частях.
Сегодня будет испробован печатный станок. Завтра к народу пойдут первые листовки с горячим призывом к борьбе.
Андрей подумал, что Сизов, Афонин, Лида и другие товарищи, вероятно, уже давно ждут его.
Полузанесённые снегом кусты под порывом ветра вдруг ожили, заволновались и, казалось, двинулись в далекий поход.
Андрей сделал шаг, второй и почувствовал под ногами сугроб. Тропка, по которой он пришел сюда, скрылась в нахлынувшей темноте. Но он сразу же нашёл узкую, утрамбованную в снегу полоску и пошёл по ней на огоньки, мерцающие на окраине города.
* * *
События в архангелогородских казармах были подобны порыву большого ветра.
Ветер становился всё свежее. Его порывы уже ощущались на фронтовых просторах Пинеги и Северной Двины. Ветер раздувал искры ненависти.
Восстания - одно за другим - вспыхивали в белогвардейских частях: в 8-м Северном полку, в 3-м Северном полку, в дайеровском батальоне, где офицерами были иностранцы. В Архангельске забастовали рабочие, отказавшись грузить снаряды и патроны для белых.
Ветер освежил умы и сердца солдат 5-го Северного полка и дал им мужество. Полк полностью перешёл на сторону Красной Армии.
Закалялась в боях с интервентами, усиливала свои удары по врагу Красная Армия.
Буря была неизбежна.
1 Мудьюг - остро в Двинской губе, на котором в годы гражданской войны интервенты и белогвардейцы устроили концлагерь с изощренными пытками и бесчеловечным содержанием всех заключенных. (ККК)
1 "Мхи" - огромное болото на окраине Архангельска, где во время гражданской войны и интервенции, белые расстреляли тысячи людей. (ККК)
1 2 3 4