Перетаскивая мелкую кладь, я прислушивался к разговору.
– …Выходит, как я понял, мы полетим не на ракете? – тоскливо допытывался Кобальский.
– Нет! – решительно заверил его Георгий Николаевич. – Хватит и тех двух, на которых вы пытались улететь. Отдадимся-ка на этот раз во власть самого простого и давно испытанного способа. Очень жаль только, что так нелепо погиб опытный Гамм. Но попытаемся! Я уверен, что на знания и тонкое чутье Бета положиться можно. Так вот. Полетим мы на самолете! Мы сейчас привезли раз в сто уменьшенную копию реального поршневого самолета, который достаточно прост в управлении и надежен в полете.
– То есть, – в недоумении пожал Кобальский плечами, – вы привезли модель самолета?..
– Не модель, мой друг, а копию. Ко-пи-ю!.. Уменьшенную копию, созданную при помощи масс-голографа.
– Значит, та, другая линза, – радостно воскликнул Кобальский, – и есть уменьшительная линза? И Станислав-Зеро научился с ней работать?..
– Да, очевидно, – с удовлетворением подтвердил его мысль Георгий.
– А мы, парни из «алфавита», даже и не знаем, что Зеро работает и с уменьшительной линзой.
– Не обижайтесь на него, Эпсилон! – мягко попросил Георгий. – Чего уж хорошего ждать, когда все знают все. И все умеют. Пусть уж он один…
– Да, да… – собственным мыслям рассеянно кивнул Кобальский. – Мы бы все, все ребята из «алфавита», могли бы непосредственно знать, что он работает с уменьшающей линзой и что именно создает… Но – увы! – наша сердечная связность уже сильно ослабела. Теперь мы все заняты только своим личным опытом. А об опыте друг друга только смутно догадываемся»…
– И кстати! – вспомнил Георгий. – Тот самолет, на котором мы полетим, получится усовершенствованным. С прекрасными глушителями.
– Но лететь на самолете!.. – ужаснулся Кобальский, забегая перед медленно, взад-вперед вышагивающим шефом. – С ума сойти!.. Самолет над пограничными водами запросто могут сбить!
– Разумеется, мы полетим не сейчас, а поздно вечером. Полетим низко над морем, очень-очень низко.
– Но здесь опасно до вечера оставаться! – вскипел Кобальский. – Подумать: целый день на виду у…
– У неба, – уверенно заметил нумизмат. – Посреди двух пустынь.
– Ну я не думал, что вы так неосторожны, шеф.
– А я не предполагал, что вы так наивны, Кобальский, – властно прервал нумизмат фотографа. – Вы что, так себе это и представляли: сначала мы на самолете будем разгуливать под облаками, а потом среди бела дня пересечем границу?
– Ночь не скроет самолет от локаторов… – скулил Кобальский. – Опять не то!.. Ох, засели мы тут, кость от кости!..
– Мы полетим низко над морем, очень низко. Когда станет темно. И потом, нельзя же лететь без Станислава и Иннокентия.
– Я понял, – больше для виду возмутился Кобальский, – вы, шеф, не доверяете «алфавиту»!
– Друг мой, всецело доверяю! И я, конечно, вас понимаю, Эпсилон: вы торопитесь в спокойной обстановке восстановиться как следует. Кстати, как вы себя чувствуете?
– Отлично, шеф! Думаю, отлично выдержанное вино!
– Ну с богом! – улыбнулся Георгин-нумизмат. – Кобальский, какие у вас есть соображения: почему до сих пор не появились здесь Станислав-Зеро и Иннокентий?
– Ну, может быть, опять какие-нибудь неприятности с Большим Кешей. Из-за этой гнусной кочерыжки, я считаю, не улетели мы и во второй раз, на большой ракете… Вам трудно представить, что с нами стряслось! Ракета из-за него потеряла равновесие. Ведь в кочерыжке больше двенадцати тонн весу! Да и ростом он около десяти метров… Он испугался высоты, что ли… Ему сдуру показалось, что едва-едва оторвавшаяся ракета стала заваливаться на бок. Чтоб, как он думал, восстановить равновесие, он сместился с центра тяжести… Дальше – больше… И пошло, и понесло нас мотать! Ракета действительно в конце концов потеряла равновесие… – Кобальский тяжело вздохнул: – Все-таки толстяк – двойник старого, пожилого человека. Возможно, Иннокентий Павлович Уваров прекрасный гомеопат и нужный для нас человек, но все-таки брать его в качестве прототипа для укрупненной копии неразумно. Станислав-Зеро был уверен, что будет иметь дело… ну с мудростью, что ли, с осторожностью пожилого человека. Ведь телескоп надо было перемещать, из подземелья как-то вытаскивать!.. Этот коротышка – наша беда. И вот Станислав Юлианович и, конечно, Иннокентий Павлович пустились на все хитрости и увели Большого Кешу к разрушенному замку Шемаха-Гелин, чтоб чем-нибудь занять там эту обузу. А сами они должны были вчера появиться в условленном месте. Эх! Если бы кочерыжка не был так непредусмотрительно хорошо выдержан! Но кажется, он не начнет разрушаться и через год. Это прямо какое-то бедствие! Что с ним делать, неизвестно…
– А они не пытались коротышку поставить за линзу? – спросил нумизмат, взглянул в мою сторону и почему-то осекся.
– Старый гомеопат не так глуп! Не менее смекалист и кочерыжка. Да, буквализм в копировании – большой недостаток…
– В том-то и дело. Да и вообще: разве можно прибегать к таким варварским способам, чтоб только избавиться… – брезгливо проговорил нумизмат и тут же переменил тему разговора: – Я бы хотел взглянуть на телескоп, на котором, сдается, вы все если не помешались, то близки к тому.
Они повернулись к неподалеку лежавшему телескопу.
– Он что, позолочен?
– Нет! – охотно пояснил Кобальский. – Просто он такого необычного ярко-желтого цвета… Мерзавец! – круто обернулся он ко мне. – Это, конечно, ты обнажил объектив? Везде сует нос. И не смей за нами шляться!..
Они, как самоуверенные собственники, неторопливо пошли к телескопу. Альф и Бет были заняты двумя сумками, все еще зарывали их.
Я быстрым шагом отправился к исполинскому автомобилю, который стоял метрах в четырехстах от телескопа. Цвет автомобиля за ночь сильно переменился. Прежде он был, как и мой, коричневого цвета, а теперь приобрел ядовито-оранжевый оттенок. Он слегка разрушился, осел, сохранив еще прежние очертания. Подойдя ближе, я увидел, что теперь это были всего лишь глиняные обломки потрескавшегося, расколовшегося монолита, готового рухнуть и обратиться в бесформенную груду. Кое-где еще виднелись тускло поблескивающие, с виду металлические части. Изредка некоторые из них с какого-то мгновения прямо на глазах начинали быстро словно бы ржаветь, и та же деталь, не изменяясь в конфигурации, превращалась в формованный кусок плотной, сухой глины. Стекла, там, где еще торчали осколки, были уже совершенно непрозрачными.
Я подбежал к исполину, лежавшему недалеко за автомобилем. Подошел к его голове. Его волосы были покрыты коричневатым налетом. Я тронул один, толщиной со спичку, волосок. Он сломался, упал и рассыпался на мелкие глиняные штрихи.
Исполин открыл глаза.
Я в недоумении спросил!
– Что с тобой происходит?
– Я очень простыл вчера, – прошептал он. – Мне нездоровится…
– Что ж, – печально спросил я, – и твоему автомобилю «нездоровится»?
– Не знаю…
– Ты просто очень устал. Лежи, пожалуйста, спокойно. Отдохни. Мне жаль, что ты…
– Перестань! – прошептал он. – Я буду жив, пока жив ты.
«А когда умрешь ты, – неосторожно подумал я, – умру и я?..»
– Нет, – уверенно, твердо сказал он, и на его лице появилась тень улыбки, – мы будем жить. Долго. И не так уж мы с тобой плохи! – прошептал он. – Вовсе нет!..
Мало что видя перед собой, я побрел к автомобилю моего двойника, чтоб обдумать, как извлечь из него свой.
Я часа три провозился в развалинах циклопического автомобиля, пытаясь вызволить свой, настоящий. В сравнительно тонких глиняных стенах надо было пробить три бреши, из ломаных плиток сделать настил, прокатить автомобиль через бреши и столкнуть его… В принципе я на нем еще мог уехать.
Но все делалось не так скоро, как я вначале предполагал: в слоях глины еще попадались металлические прожилки и тонкие, словно бы жестяные, пластинки – что-то вроде бесформенной ажурной сетки.
Пришел толстый Альф. Я как раз из бреши сталкивал разломанные плиты, глянул вниз и увидел его. Широко расставив короткие толстые ножки, он с любопытством и в то же время безучастно наблюдал за мной.
– Помоги мне, – попросил я его.
– Нет, – покачал он головой, – нельзя. Иди, тебя зовет сеньор.
– Какой еще сеньор?
– Эпсилон-Кобальский, – засмеялся Альф. – Парень, ты зря стараешься. Автомобиль они тебе не отдадут.
Я из пробоины спрыгнул на землю, с рубашки и брюк стряхнул въедливую пыль и с ненавистью сказал:
– Думаете, всех обвели вокруг пальца? И меня придавили? Ошибаетесь!
– Пошуми, пошуми, – улыбаясь, посоветовал Альф, – легче будет! Пошуметь что поплакать. А придавили… тебя не все.
Мы направились с ним к берегу, где лежал телескоп.
Я еще раз подошел к исполину. Он на мои слова больше не отзывался, лежал неподвижно, как изваяние.
6
В десяти шагах от телескопа горел костер, на двух камнях стояла какая-то посудина.
Они что-то варили.
На краю зеленоватого парашюта, которым теперь был накрыт телескоп, сидели Георгий-нумизмат и Кобальский. Бет кашеварил неподалеку у костра. Альф зачем-то отправился к лодке.
– Максим! – улыбаясь, пригласил меня нумизмат. – Присаживайся, пожалуйста. Снедь, как видишь, небогатая. Но будем рады всякому хлебу! А там Бет подаст нам и чай. Есть надо всегда – и для того, чтобы помочь друзьям, и для того, чтоб бороться с врагами. Этот завтрак или сблизит нас до дружеского рукопожатия, или разведет на дуэль. Но дело не в этом. Представь, Максим, какая забавная неожиданность: ребята не могут все это потреблять! А я не могу есть один. Как неволя! Ну так что, пир?
– Давай, парень, не чванься, – с прищуром, глядя куда-то вдаль, сказал Кобальский. – Людей надо уважать. Сядь и ешь – возможна тяжкая работа… Работать будем все. И ты. Такой запыленный и усталый.
Я внимательно оглядел фотографа. Его уши стали еще меньше. Седоватой щетины на подбородке почти не осталось, казалось, он только что торопливо побрился. Верхняя часть его лица и руки покрылись пупырчатым налетом какой-то странной ржавчины. Кончик носа был теперь словно срезан или приплюснут…
Откуда-то доносился далекий торопливый рокот. Поискав глазами источник звука, мы километрах в пяти или семи от нас высоко в небе увидели вертолет. Он летел мимо, в сторону моря. Если б они увидели, с вертолета!.. Но вертолет улетел.
– Начали летать… – недовольно процедил Кобальский. – Ох и напрасно мы тут ждем!.. Отберут все до ниточки. Сами себя погубим!
Я сел к «ковру» и принялся за еду.
– Увидал вертолет – и сразу лопать… – злобно выпалил Кобальский в мой адрес. – Сразу видно, как обрадовался!
– Пусть ест, – остановил его нумизмат. – Пригласил молодого человека я.
– От него всего можно ждать! Это же, конечно, он ночью открыл объектив телескопа, хотя я категорически запретил это делать. Везде сует нос!.. Говорить с отражением вздумал! Но, слава богу, похоже, только с плоскуном потрепался. Это хорошо! Полезно. Плоскун тебе мозги вправил. Представляю… Иди еще с ним поговори! – засмеялся он. Помолчал и Георгию сказал: – Хорошо, что недоросль не открыл ночью окуляр. А то я не знаю, до чего бы они с опережающим договорились, до чего додумались… У него, видите ли, – повернул он ко мне свою озлобленную физиономию, – непреодолимая потребность рассуждать! Он, видите ли, любознательный. Во все вникает!
– Да перестаньте же, Станислав! – взмолился нумизмат. – Мелочность погубит вас, ей-богу! Да что это вас так возмущает, что человек пытается рассуждать! Пусть рассуждает. Пусть он скажет что-нибудь полезное. А вы умейте взять из-под руки, – продолжая не спеша, скучно жевать, говорил нумизмат. – Станислав, мне необходимо знать, как вы, точнее, как подлинный Станислав Юлианович наткнулся на кубический грот и проник в хранилище пришельцев. Ни Бет, ни Альф и – увы! – ни Гамм за неимением времени так толком мне и не объяснили, как он оттуда выбрался.
– Да как они вам расскажут и объяснят! – с искренним сожалением вздохнул Кобальский. – Все они получились немного неудачными. Как говорится, первые блины комом! Посмотрите на Альфа. Это настоящая нескладуха. Колобок какой-то плоский, да и мысли у него такие же плоские, я бы сказал… Да и Бет такой же пасынок фортуны. Гамм, конечно, поудачней, но и он, как и Альф и Бет, выдерживался далеко не столько времени, сколько требовалось для полной агрегации создаваемой копии. Да к тому же в первоначальной установке слишком много приходилось возиться с фокусировкой. Сами видите: один сплюснут, другой вытянут, у третьего еще что-нибудь… Но главное – материал! На изготовление этих вот ребят в основной массе были использованы древесный уголь, глина, битум и аммиачная селитра. Как оказалось, физически они вышли покрепче меня, хот-я выдерживались всего минут по сорок…
– Ну а вот именно вы? – спросил нумизмат.
– Я есмь Эпсилон-Кобальский, как вы знаете, Первичный, исходный материал моего тела состоял из голубоватого каолина, белил, поваренной соли и талька.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14