Заговорил:
– Ты должна меня понять, Марша. Я встретил другую женщину, – женщину, которая подходит мне гораздо больше, чем ты. Извини. Я сделал для тебя все, что было в моих силах. У тебя впереди блестящая карьера, так что ты вполне можешь обойтись без меня. Прощай.
– Франси-и-и-и-ис!!!
Гулкое эхо лестничного пролета подхватило и умножило ее крик, а из квартиры выскочил металлический треножник и запрыгал по ступенькам, ритмично дребезжа при каждом прыжке…
Марша проснулась и резко села на диване. Телефон звонил уже, наверное, очень долго, и она бросилась в маленькую комнату, спросонья попав ногой только в один тапок. Свет в этой комнате не горел, и в темноте Марша налетела на что-то твердое, опрокинувшееся с раскатистым грохотом. Наверное, этажерка, предположила она, тормозя у телефонной тумбочки и протягивая руку к трубке. Обычно в таких случаях именно этот звонок оказывается последним, и после всех опустошений по дороге в награду достаются только короткие гудки.
– Алло.
– Марша, золотце, привет. Это Люси. Я тебя случайно не разбудила?
А как же! Очень даже случайно. Пожалуй, не стоило так лететь к телефону…
– Нет, что ты. Я очень рада тебя слышать.
И к тому же этот дурацкий сон. На редкость дурацкий.
– У меня потрясающие новости! Мы с Питером не придем к вам на Новый год, и знаешь почему? Мы решили встретить его в Южном полушарии! Скажи, это шикарно: у вас тут снег, холодина, все делают вид, что так и надо, Новый год, то да се, – а у нас лето и пальмы! У Питера выгорело одно денежное дело, а он давно мне обещал… Кстати, мы сегодня отмечали это в «Плезире», и знаешь, кого там видели? Только не говори ему, что это я тебе сказала… В общем, твоего благоверного! И не подумай, что одного – с дамой!
Марша вздохнула. Уже не в первый раз. И как Люси не надоест?
Марша не сомневалась, что подруга в лучшем случае ошиблась, а скорее всего попросту вдохновенно сочиняет. И ответила первое, что пришло в голову:
– Это была его начальница.
Люси на том конце провода была явно разочарована.
– Да? А она у него очень даже ничего, я тебе скажу. Молоденькая, фигурка очень даже, челочка гладенькая и такая родинка пикантная над губой…
И что-то оборвалось, и накатилась неудержимая волна чего-то темного и в то же время издевательски пронзительного и откровенного, как лязг металлического пюпитра в том нелепом жутком сне…
– Я знаю. Пока, Люси, передавай привет Питеру. И счастливого Нового года.
Она повесила трубку и медленно, стараясь не споткнуться об опрокинутую этажерку, добралась до стены. Пошарила ладонью и включила свет.
На стенных часах большая стрелка лихорадочно дернулась, перескакивая к двенадцати, а маленькая мелко завибрировала на десяти.
И Франсиса не было.
/…/
– … Исполняются мечты, – ненавязчиво журчал негромкий голос Сона. – Обычно это представляют себе так: вот человек заключил сделку, – он иронически усмехнулся, – с дьяволом… или с кем-нибудь еще, и все его фантазии начинают сбываться со скоростью автоматной очереди. Или же более плавно, почти естественно, одна за другой… Это детали, а суть одна и та же: у него рано или поздно не остается ни одной мечты. История с предсказуемо грустным концом: глубокая депрессия, полное душевное опустошение и смерть, чаще самоубийство. Без мечты человек не может. Я имею в виду, если всю жизнь до этого они у него были, мечты… Что очень важно, несбыточные мечты.
Брассен недоуменно пожал плечами.
– Что хорошего в несбыточных мечтах?
– Ничего, – согласился Сон. – Но человек так устроен, что сживается с ними, привыкает, словно к сильному наркотику. Безнаказанно сломать эту зависимость невозможно.
Он помолчал. Хорошая пауза, эффектная. Альберт Сон по-прежнему сидел на полу, теперь он перенес тяжесть тела на одну подобранную под себя ногу, а другая, согнутая в колене, выступала вперед, и с нее свободно свисала большая костистая рука. Кончики пальцев насквозь просвечивались красноватым огнем камина. Не хватает лишь рубинового перстня на пальце, – подумала Лара, из последних сил принуждая себя воспринимать все это с ироническим скепсисом. Она перевела взгляд на Брассена – белокурый красавец уже подался вперед, широко раскрыв глаза и на полном серьезе приготовившись слушать продолжение.
– С вами все произойдет совершенно иначе. Я долго думал… путь только один. Диссонанса в психике не будет, если начать с самого начала, с самой первой мечты. Человек, для которого с детства не существует ничего несбыточного, – сильный и счастливый человек. Новые мечты возникают у него естественно и органично, его ничуть не смущает, что они обязательно сбудутся. Я наложу такой фильтр на ваши судьбы в обратной перспективе… если вы согласитесь, конечно.
– Но ведь это, – медленно выговорил Брассен, – это означает… совсем другую жизнь?
Сон не стал спорить.
– Жизнь, основанную на ваших о ней представлениях. Расхождения с оригиналом, так сказать, зависят от того, насколько вы счастливы теперь. Грубо говоря, все хорошее останется с вами, а плохое… Ну, я не предлагаю вам приторную идиллию. Будут и разочарования, и неприятности, и неисполнившиеся желания, как в любой нормальной человеческой жизни. Речь идет только о мечтах, – он улыбнулся. – В четыре года вы могли сколько угодно закатывать истерику на набережной – мама все равно не покупала вам третьего за день мороженого, и это обстоятельство не изменится. А вот велосипед, который с шести до двенадцати лет снился вам каждую ночь…
– У меня был велосипед, – с легким вызовом бросила Лара.
Улыбка пропала с лица Сона.
– Меня не интересует, что вам снилось, – проговорил он неожиданно жестко.
– И вы можете отказаться. Хотите – сейчас. А можно и после того, как попробуете. Ровно через неделю я гарантирую вам возвращение… в теперешнюю жизнь.
– В это же самое место и время? – по-деловому поинтересовался Брассен.
– А было бы неплохо? – драматург довольно зло усмехнулся. – Да нет, при чем тут место и время… Я с ними не работаю. Только мечты.
Скрипнула дубовая спинка стула, качнувшегося под тяжестью навалившейся на нее широкой мужской груди. Лара взглянула на Брассена с почти настоящим сочувствием. Он верил. Верил каждому слову, произнесенному этим глуховатым, проникающим в душу голосом. Дурачок, если б ты действительно писал для «Древней башни» или хотя бы в «Обозрение», если б ты целый вечер потратил на бессмысленную расшифровку кассеты, наговоренной тем же обаятельным голосом и с той же обволакивающей убедительностью…
Кстати! Есть гениальная идея.
Если изощренный план чисто женской мести полетел, пора признаться, ко всем чертям, почему бы не отомстить господину Альберту Сону в лучших традициях одной из древнейших свободных профессий?
Если получится.
А почему бы и нет?
Лара поставила на пол кофейную чашку и громко спросила:
– У меня не размазалась помада?
Брассен даже вздрогнул от неожиданности, а Сон с театральной беспомощностью развел руками. Разумеется, вы мужчины и ничего в этом не понимаете. Лара вздохнула, открыла сумочку, вынула круглое зеркальце и придирчиво изучила вишневый контур четко очерченных губ. Защелкивать сумочку назад она не стала, так и оставила распахнутой на коленях. Не такой уж он мощный, наш старый верный диктофон…
Потом отыскала взглядом прищуренные серые глаза драматурга и громко спросила в упор:
– Скажите, Сон, а вам зачем все это надо?
Он приподнял домиком брови.
– Мне?
– Вам.
Драматург встал. Потянулся, хрустнув сцепленными замком пальцами.
И вдруг заходил по комнате широкими размашистыми шагами. Неторопливо пересек ее по диагонали – от камина к цепочке стульев, постоял у дальней стены, так же неспешно вернулся обратно. Легонько поскрипывали в такт шагам половицы древнего паркета. Зубы Лары медленно впивались изнутри в нижнюю губу.
Он словно издевался. Как будто не только знал о диктофоне в сумочке, но и довольно четко представлял себе радиус его работы. Совсем маленький, несерьезный радиус. Даже если встать вот тут, слева, у каминного изразца, то, учитывая два с лишним метра моего роста, ваша машинка ничего не запишет, не так ли? Я так и думал, госпожа Шторм… то есть Штиль.
Спокойно, как ни в чем не бывало, он произнес:
– Хорошо, я вам отвечу.
Скрипнул стул под напрягшимся Брассеном. Этот звук непременно запишется на пленку. Даже более чем отчетливо.
Ну и наплевать! Выключить диктофон к чертям собачьим, чтобы не позориться, и пусть Сон будет доволен. Только не сейчас, когда в тишине уютно потрескивают огненные язычки. Такого удовольствия, как громкий звук отжимаемой кнопки, я ему не доставлю. Пускай начнет говорить.
И Альберт Сон начал говорить.
Но за секунду до этого неуловимым кошачьим движением он переместился на краешек свободного стула напротив Лары и всем корпусом наклонился вперед, так что задняя пара дубовых ножек оторвалась от пола.
А шевелящиеся губы оказались почти что в полуметре от раскрытой сумочки.
– Дело в том, что я пишу… то есть мы – Сведен, я и Фальски – не так давно написали пьесу, это будет новогодняя премьера Театра на Проспекте. «Жизнь и мечта», вы знаете, мы говорили о ней на пресс-конференции. Эта пьеса – далеко не самое сильное наше произведение. Возможно… я высказываю свое мнение, Джо и Фил могут со мной не согласиться… Словом, откровенно слабая пьеса. Хлипкая, бездоказательная сказка. На Новый год, учитывая средства, затраченные на рекламу, она пойдет и, может, будет иметь какой-никакой успех. Но после, когда зрители оправятся от новогодней эйфории, спектакль скорее всего снимут. Так вот, чтобы этого не случилось…
Лара снова кусала изнутри губы – чтобы не расхохотаться, не взвизгнуть от восторга или хотя бы не расплыться в глупой блаженной улыбке. Браво, Альберт Сон! Такие заявления из ваших уст будут пикантной неожиданностью для читателей «Обозрения». А может…
Действительно, ну его к черту, это «Обозрение», с Рокси, Вероникой и Стариком вместе взятыми! С настолько сногсшибательным материалом вполне реально предложить себя в какую-нибудь лучше финансируемую и менее прогнившую изнутри контору. Почему бы не совместить приятное с полезным? Браво, Сон! Продолжайте.
– Есть немало технологий подогревания интереса публики к провальным пьесам. Например: появление в центре общественного внимания реальных прототипов персонажей вещи. Через пару недель после премьеры в центральных журналах – таких, как «Люкс» или «Древняя башня», – появится интервью с человеком, все мечты которого регулярно сбываются. С неким Франсисом Брассеном, например. Во врезке, да и несколько раз в самом интервью корреспондент ненавязчиво вспомнит, что история господина Брассена послужила толчком к написанию нашумевшей пьесы Сведена, Сона и Фальски «Жизнь и мечта». Тем, кто до сих пор не видел спектакля, станет стыдно перед знакомыми. Или же попросту любопытно. И пьеса будет идти, так как привлечет все новых и новых зрителей. Вот зачем это нужно мне. То есть нам.
Узловатые пальцы Сона копошились в нижней половине его лица, касаясь крыльев носа и перекрывая губы. Врет, скучно подумала Лара. Мог бы удосужиться прочитать хоть одну книжку по практической психологии и языку жестов, все-таки драматург, пригодится… Врет и даже не в состоянии этого скрыть.
Стоп. Так что же, получается, раньше он говорил правду?
Да нет, что за ерунда.
– Я ответил на ваш вопрос, Лара?
Закончить на этом? Или подбить его еще на пару-тройку столь же абсудных откровений? Она откинулась в кресле и скрестила руки на груди. Око за око. Кассету за кассету. Вы наговорите мне на целую полосу, господин Сон.
– Допустим. Но не слишком ли много усилий? Почему бы просто не заплатить какому-нибудь брассену, – так потом и напишем, с маленькой буквы, – заплатить за то, чтобы он дал такое интервью?
Брассен дернулся, чуть не сломав спинку стула.
– Я не…
Как будто кто-то его спрашивал.
– Ну, серьезные дела так не делаются, – Альберт Сон улыбнулся, на секунду убрав руку ото рта. – Да и теперешняя жизнь Франсиса не очень-то отвечает сюжету нашей пьесы.
– А после… будет полностью отвечать?
– Разумеется.
В его голосе прозвучали жесткие нотки, такие неожиданные на фоне обаятельной улыбки. Как и тогда, после реплики Лары про велосипед. Из соседней комнаты донеслось что-то похожее на телефонный звонок, но Сон не обратил на него внимания. Он встал, нагнулся и принялся собирать кофейные принадлежности, недвусмысленно намекая, что разговор окончен. Ну нет, это вы так думаете. Кое-что еще вы должны мне сказать, иначе материал останется без самой вкусной изюминки.
– Господин Сон, – Лара встала и сделала шаг с раскрытой сумочкой в руках, приближаясь к нему на диктофонное расстояние, – а если этот самый прототип… некто брассен… откроет журналистам, что это вы исполнили его мечты?
Драматург прищурился. Руки его были заняты блюдцами и чашками с кофейной гущей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
– Ты должна меня понять, Марша. Я встретил другую женщину, – женщину, которая подходит мне гораздо больше, чем ты. Извини. Я сделал для тебя все, что было в моих силах. У тебя впереди блестящая карьера, так что ты вполне можешь обойтись без меня. Прощай.
– Франси-и-и-и-ис!!!
Гулкое эхо лестничного пролета подхватило и умножило ее крик, а из квартиры выскочил металлический треножник и запрыгал по ступенькам, ритмично дребезжа при каждом прыжке…
Марша проснулась и резко села на диване. Телефон звонил уже, наверное, очень долго, и она бросилась в маленькую комнату, спросонья попав ногой только в один тапок. Свет в этой комнате не горел, и в темноте Марша налетела на что-то твердое, опрокинувшееся с раскатистым грохотом. Наверное, этажерка, предположила она, тормозя у телефонной тумбочки и протягивая руку к трубке. Обычно в таких случаях именно этот звонок оказывается последним, и после всех опустошений по дороге в награду достаются только короткие гудки.
– Алло.
– Марша, золотце, привет. Это Люси. Я тебя случайно не разбудила?
А как же! Очень даже случайно. Пожалуй, не стоило так лететь к телефону…
– Нет, что ты. Я очень рада тебя слышать.
И к тому же этот дурацкий сон. На редкость дурацкий.
– У меня потрясающие новости! Мы с Питером не придем к вам на Новый год, и знаешь почему? Мы решили встретить его в Южном полушарии! Скажи, это шикарно: у вас тут снег, холодина, все делают вид, что так и надо, Новый год, то да се, – а у нас лето и пальмы! У Питера выгорело одно денежное дело, а он давно мне обещал… Кстати, мы сегодня отмечали это в «Плезире», и знаешь, кого там видели? Только не говори ему, что это я тебе сказала… В общем, твоего благоверного! И не подумай, что одного – с дамой!
Марша вздохнула. Уже не в первый раз. И как Люси не надоест?
Марша не сомневалась, что подруга в лучшем случае ошиблась, а скорее всего попросту вдохновенно сочиняет. И ответила первое, что пришло в голову:
– Это была его начальница.
Люси на том конце провода была явно разочарована.
– Да? А она у него очень даже ничего, я тебе скажу. Молоденькая, фигурка очень даже, челочка гладенькая и такая родинка пикантная над губой…
И что-то оборвалось, и накатилась неудержимая волна чего-то темного и в то же время издевательски пронзительного и откровенного, как лязг металлического пюпитра в том нелепом жутком сне…
– Я знаю. Пока, Люси, передавай привет Питеру. И счастливого Нового года.
Она повесила трубку и медленно, стараясь не споткнуться об опрокинутую этажерку, добралась до стены. Пошарила ладонью и включила свет.
На стенных часах большая стрелка лихорадочно дернулась, перескакивая к двенадцати, а маленькая мелко завибрировала на десяти.
И Франсиса не было.
/…/
– … Исполняются мечты, – ненавязчиво журчал негромкий голос Сона. – Обычно это представляют себе так: вот человек заключил сделку, – он иронически усмехнулся, – с дьяволом… или с кем-нибудь еще, и все его фантазии начинают сбываться со скоростью автоматной очереди. Или же более плавно, почти естественно, одна за другой… Это детали, а суть одна и та же: у него рано или поздно не остается ни одной мечты. История с предсказуемо грустным концом: глубокая депрессия, полное душевное опустошение и смерть, чаще самоубийство. Без мечты человек не может. Я имею в виду, если всю жизнь до этого они у него были, мечты… Что очень важно, несбыточные мечты.
Брассен недоуменно пожал плечами.
– Что хорошего в несбыточных мечтах?
– Ничего, – согласился Сон. – Но человек так устроен, что сживается с ними, привыкает, словно к сильному наркотику. Безнаказанно сломать эту зависимость невозможно.
Он помолчал. Хорошая пауза, эффектная. Альберт Сон по-прежнему сидел на полу, теперь он перенес тяжесть тела на одну подобранную под себя ногу, а другая, согнутая в колене, выступала вперед, и с нее свободно свисала большая костистая рука. Кончики пальцев насквозь просвечивались красноватым огнем камина. Не хватает лишь рубинового перстня на пальце, – подумала Лара, из последних сил принуждая себя воспринимать все это с ироническим скепсисом. Она перевела взгляд на Брассена – белокурый красавец уже подался вперед, широко раскрыв глаза и на полном серьезе приготовившись слушать продолжение.
– С вами все произойдет совершенно иначе. Я долго думал… путь только один. Диссонанса в психике не будет, если начать с самого начала, с самой первой мечты. Человек, для которого с детства не существует ничего несбыточного, – сильный и счастливый человек. Новые мечты возникают у него естественно и органично, его ничуть не смущает, что они обязательно сбудутся. Я наложу такой фильтр на ваши судьбы в обратной перспективе… если вы согласитесь, конечно.
– Но ведь это, – медленно выговорил Брассен, – это означает… совсем другую жизнь?
Сон не стал спорить.
– Жизнь, основанную на ваших о ней представлениях. Расхождения с оригиналом, так сказать, зависят от того, насколько вы счастливы теперь. Грубо говоря, все хорошее останется с вами, а плохое… Ну, я не предлагаю вам приторную идиллию. Будут и разочарования, и неприятности, и неисполнившиеся желания, как в любой нормальной человеческой жизни. Речь идет только о мечтах, – он улыбнулся. – В четыре года вы могли сколько угодно закатывать истерику на набережной – мама все равно не покупала вам третьего за день мороженого, и это обстоятельство не изменится. А вот велосипед, который с шести до двенадцати лет снился вам каждую ночь…
– У меня был велосипед, – с легким вызовом бросила Лара.
Улыбка пропала с лица Сона.
– Меня не интересует, что вам снилось, – проговорил он неожиданно жестко.
– И вы можете отказаться. Хотите – сейчас. А можно и после того, как попробуете. Ровно через неделю я гарантирую вам возвращение… в теперешнюю жизнь.
– В это же самое место и время? – по-деловому поинтересовался Брассен.
– А было бы неплохо? – драматург довольно зло усмехнулся. – Да нет, при чем тут место и время… Я с ними не работаю. Только мечты.
Скрипнула дубовая спинка стула, качнувшегося под тяжестью навалившейся на нее широкой мужской груди. Лара взглянула на Брассена с почти настоящим сочувствием. Он верил. Верил каждому слову, произнесенному этим глуховатым, проникающим в душу голосом. Дурачок, если б ты действительно писал для «Древней башни» или хотя бы в «Обозрение», если б ты целый вечер потратил на бессмысленную расшифровку кассеты, наговоренной тем же обаятельным голосом и с той же обволакивающей убедительностью…
Кстати! Есть гениальная идея.
Если изощренный план чисто женской мести полетел, пора признаться, ко всем чертям, почему бы не отомстить господину Альберту Сону в лучших традициях одной из древнейших свободных профессий?
Если получится.
А почему бы и нет?
Лара поставила на пол кофейную чашку и громко спросила:
– У меня не размазалась помада?
Брассен даже вздрогнул от неожиданности, а Сон с театральной беспомощностью развел руками. Разумеется, вы мужчины и ничего в этом не понимаете. Лара вздохнула, открыла сумочку, вынула круглое зеркальце и придирчиво изучила вишневый контур четко очерченных губ. Защелкивать сумочку назад она не стала, так и оставила распахнутой на коленях. Не такой уж он мощный, наш старый верный диктофон…
Потом отыскала взглядом прищуренные серые глаза драматурга и громко спросила в упор:
– Скажите, Сон, а вам зачем все это надо?
Он приподнял домиком брови.
– Мне?
– Вам.
Драматург встал. Потянулся, хрустнув сцепленными замком пальцами.
И вдруг заходил по комнате широкими размашистыми шагами. Неторопливо пересек ее по диагонали – от камина к цепочке стульев, постоял у дальней стены, так же неспешно вернулся обратно. Легонько поскрипывали в такт шагам половицы древнего паркета. Зубы Лары медленно впивались изнутри в нижнюю губу.
Он словно издевался. Как будто не только знал о диктофоне в сумочке, но и довольно четко представлял себе радиус его работы. Совсем маленький, несерьезный радиус. Даже если встать вот тут, слева, у каминного изразца, то, учитывая два с лишним метра моего роста, ваша машинка ничего не запишет, не так ли? Я так и думал, госпожа Шторм… то есть Штиль.
Спокойно, как ни в чем не бывало, он произнес:
– Хорошо, я вам отвечу.
Скрипнул стул под напрягшимся Брассеном. Этот звук непременно запишется на пленку. Даже более чем отчетливо.
Ну и наплевать! Выключить диктофон к чертям собачьим, чтобы не позориться, и пусть Сон будет доволен. Только не сейчас, когда в тишине уютно потрескивают огненные язычки. Такого удовольствия, как громкий звук отжимаемой кнопки, я ему не доставлю. Пускай начнет говорить.
И Альберт Сон начал говорить.
Но за секунду до этого неуловимым кошачьим движением он переместился на краешек свободного стула напротив Лары и всем корпусом наклонился вперед, так что задняя пара дубовых ножек оторвалась от пола.
А шевелящиеся губы оказались почти что в полуметре от раскрытой сумочки.
– Дело в том, что я пишу… то есть мы – Сведен, я и Фальски – не так давно написали пьесу, это будет новогодняя премьера Театра на Проспекте. «Жизнь и мечта», вы знаете, мы говорили о ней на пресс-конференции. Эта пьеса – далеко не самое сильное наше произведение. Возможно… я высказываю свое мнение, Джо и Фил могут со мной не согласиться… Словом, откровенно слабая пьеса. Хлипкая, бездоказательная сказка. На Новый год, учитывая средства, затраченные на рекламу, она пойдет и, может, будет иметь какой-никакой успех. Но после, когда зрители оправятся от новогодней эйфории, спектакль скорее всего снимут. Так вот, чтобы этого не случилось…
Лара снова кусала изнутри губы – чтобы не расхохотаться, не взвизгнуть от восторга или хотя бы не расплыться в глупой блаженной улыбке. Браво, Альберт Сон! Такие заявления из ваших уст будут пикантной неожиданностью для читателей «Обозрения». А может…
Действительно, ну его к черту, это «Обозрение», с Рокси, Вероникой и Стариком вместе взятыми! С настолько сногсшибательным материалом вполне реально предложить себя в какую-нибудь лучше финансируемую и менее прогнившую изнутри контору. Почему бы не совместить приятное с полезным? Браво, Сон! Продолжайте.
– Есть немало технологий подогревания интереса публики к провальным пьесам. Например: появление в центре общественного внимания реальных прототипов персонажей вещи. Через пару недель после премьеры в центральных журналах – таких, как «Люкс» или «Древняя башня», – появится интервью с человеком, все мечты которого регулярно сбываются. С неким Франсисом Брассеном, например. Во врезке, да и несколько раз в самом интервью корреспондент ненавязчиво вспомнит, что история господина Брассена послужила толчком к написанию нашумевшей пьесы Сведена, Сона и Фальски «Жизнь и мечта». Тем, кто до сих пор не видел спектакля, станет стыдно перед знакомыми. Или же попросту любопытно. И пьеса будет идти, так как привлечет все новых и новых зрителей. Вот зачем это нужно мне. То есть нам.
Узловатые пальцы Сона копошились в нижней половине его лица, касаясь крыльев носа и перекрывая губы. Врет, скучно подумала Лара. Мог бы удосужиться прочитать хоть одну книжку по практической психологии и языку жестов, все-таки драматург, пригодится… Врет и даже не в состоянии этого скрыть.
Стоп. Так что же, получается, раньше он говорил правду?
Да нет, что за ерунда.
– Я ответил на ваш вопрос, Лара?
Закончить на этом? Или подбить его еще на пару-тройку столь же абсудных откровений? Она откинулась в кресле и скрестила руки на груди. Око за око. Кассету за кассету. Вы наговорите мне на целую полосу, господин Сон.
– Допустим. Но не слишком ли много усилий? Почему бы просто не заплатить какому-нибудь брассену, – так потом и напишем, с маленькой буквы, – заплатить за то, чтобы он дал такое интервью?
Брассен дернулся, чуть не сломав спинку стула.
– Я не…
Как будто кто-то его спрашивал.
– Ну, серьезные дела так не делаются, – Альберт Сон улыбнулся, на секунду убрав руку ото рта. – Да и теперешняя жизнь Франсиса не очень-то отвечает сюжету нашей пьесы.
– А после… будет полностью отвечать?
– Разумеется.
В его голосе прозвучали жесткие нотки, такие неожиданные на фоне обаятельной улыбки. Как и тогда, после реплики Лары про велосипед. Из соседней комнаты донеслось что-то похожее на телефонный звонок, но Сон не обратил на него внимания. Он встал, нагнулся и принялся собирать кофейные принадлежности, недвусмысленно намекая, что разговор окончен. Ну нет, это вы так думаете. Кое-что еще вы должны мне сказать, иначе материал останется без самой вкусной изюминки.
– Господин Сон, – Лара встала и сделала шаг с раскрытой сумочкой в руках, приближаясь к нему на диктофонное расстояние, – а если этот самый прототип… некто брассен… откроет журналистам, что это вы исполнили его мечты?
Драматург прищурился. Руки его были заняты блюдцами и чашками с кофейной гущей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11