Что может быть проще желания поспать? А мне все время мешают, будят. Вот и ты всегда будила меня невпопад.
– Работать надо, голубчик, работать! – сказала она. – Все люди работают и создают ценности!
– Это не одно и то же. Валя, – сказал он. – Работать и создавать ценности. Ладно. Не хочется спорить.
– Лекции читаешь… – Голос у нее стал злым. – Интересно бы знать, какие ТЫ ценности создаешь, соня несчастный!
– Сейчас покажу, – сказал он и оглянулся на подходившую официантку.
– Я мух принесла, – сказала официантка.
– Понятно? – спросил он у актрисы.
– Ладно. Я пойду, – сказала она. – Не думала, что мы с тобой так встретимся. Мне казалось, что я тебя еще немножко люблю… Иллюзии, иллюзии… Дуры мы, бабы.
– Прости меня. Валя, если можешь.
– Бог подаст. Чужой человек, – сказала она.
– Ничего ты не поняла, – сказал приезжий. – Вот смотри…
И он обернулся к официантке.
– Слушайте, у вас же таких ящерок полно, – сказал он, – а вы этой мух принесли. Она усмехнулась.
– Эта вроде уже знакомая, – сказала она.
– Поняла? – спросил он у женщины средних лет и, видимо, средних способностей, он всегда знал это, но был уверен, что это поправимо.
Актриса смотрела на него с яростью.
– А теперь ступай, – сказал он. – Я не досмотрел сон. Ты меня разбудила, когда начиналось самое занятное.
Они обе ушли.
РАНЬШЕ ОН БЫЛ СПОКОЙНЫЙ.
Вечер. Сад. Половодье цветов и листьев. На каменной скамье две женщины. Пожилая нанизывает бусы. Молодая поет:
В сновиденьях моих
Мы друг к другу прильнули,
Мы с тобою вдвоем,
Мы с тобою вдвоем.
Если серьги в ушах
У меня шевельнулись,
Это ты шевельнулся
В сердце моем.
Молодая положила лютню на колени.
Платье белое на ней из прозрачного шелка, вышито маленькими букетиками мирта и желтых цветов. На голове гирлянда из шиповника и веток чемерицы.
Она сорвала пучок мяты и, растирая ее между пальцами, надушила горячий воздух вокруг.
– Ох, не люблю я эту песню, – сказала старая. – Все поешь, все поешь. А ведь уже который год замужем. Пора остепениться.
– Подожди, Анита… – сказала молодая и быстро встала. Беглыми движениями она поправила волосы, опять села. – Кажется, приехали.
– Глаза бы не глядели… Ты же вся горишь…
– Иди, Анита… Иди… Я счастлива… – сказала она, глядя на идущих по дорожке.
Впереди высокий. Длинная борода, длинные волосы.
– Здравствуйте, синьора Джиоконда, – сказал он.
– Здравствуйте, синьор Леонардо, – ответила она тихо.
– Можешь сегодня не переодеваться, – сказал невысокий полный человек (ее муж). – Синьор Леонардо писать не будет. Он уезжает.
– Вы уезжаете?
Она поглядела на него недоверчивым взглядом крестьянской девушки, удивительным у такой взрослой и нарядной дамы.
– Уезжаю, Монна Лиза… Воине с пизанцами конца не видно. Мне синьория заказала военную картину…
Спутники Леонардо стояли молча.
– А как же мой портрет? – спросила она.
– Я вернусь, Монна Лиза… как всегда… Прощайте.
И Леонардо ушел со своими спутниками.
– Как всегда, – сказал муж, глядя ему вслед. – Вам не кажется, синьора, что ваш портрет несколько затянулся?…
Монна Лиза ничего не отвечает, и муж уходит, пожав плечами.
А Монна Лиза наклоняет голову и снимает слезинку со щеки.
Она снова берет лютню:
Встала я задула свою лампу,
А луна высокая светла.
Знаю, знаю, мне не надо плакать…
Вот опять слезинка потекла…
– Да, – говорит она, перестав плакать. – Вы попали в беду, синьора.
…Едут всадники по закатной равнине.
Спокойно ступают кони.
Впереди Леонардо в берете с пером по самые плечи.
Низкое солнце заходит за поле, пасутся свиньи. Далекие голубые холмы. Длинные тени пали на дорогу.
Это час тоски путешественников, час нежности в сердце того, кто сказал недавно «прости» милым друзьям.
Близкая ночь догоняет их, и они подстегнули коней.
Поднялась луна, огромная, желтая, и осветила дорогу с белыми призрачными фигурами. Это были волы. Белые волы тосканской породы.
Они бредут по скошенному полю, задевая рогами друг друга, и тянут бронзовые пушки с уродливыми колесами.
Вдали показался городской холм…
Зубчатые стены и воротные башни среди вытоптанных хлебных полей на берегу Арно, а за стенами города Пизы встает багровое зарево. Театр военных действий. Ну что же, спустимся в партер.
…Около деревни.
Женщина, нищенски одетая, роет лопатой землю. Возле наполовину вырытой ямы стоит бочонок. Двое детишек устало и давно плачут.
– Деточки мои… милые мои… – мать не оглядывается на них.
– Ма-а-ма… кушать хочу…
– Родненькие, кету кушать, не плачьте… Нету кушать…
– А в бочке?
– Воробышки мои… это не наше… Если мы сохраним бочонок от солдат, хозяин трактира нам заплатит.
Тихо подъезжает Леонардо со спутниками, молча смотрит, и его замечает мальчик.
– Мама… там дядя…
– Где? Где? – оборачивается женщина. – Не дам, проклятые, не дам! Мы умираем с голоду! А-а-а-а! Не дам!
– Что ты, голубушка, – говорит Мельци. – Мы не возьмем. Что ты?
– Не знаю, ничего не знаю! Мы не виноваты!
– Молчи… Ну… молчи! – говорит Зороастро. – Как нам доехать до Флорентийского лагеря?
– Вон дорога… Она приведет.
– Прощай, – говорит Зороастро, но мать обращается к Леонардо.
– Подайте милостыню, ради Христа. И Леонардо молча дает ей денег.
– Дай бог вам здоровья, синьор… Дай бог вам счастья… Синьор, у вас, может быть, найдется кусочек хлеба?… Ребеночек все плачет, и второй все просит есть… На деньги здесь ничего не купишь… Солдаты все позабирали…
Леонардо велит дать хлеба, и Зороастро достает хлеб из кожаной сумки. Женщина жадно хватает хлеб, дает детям. Извиняясь, смотрит на Леонардо и вдруг загораживает бочку.
– А-а-а-а! Не дам! – кричит она.
– Опомнись, женщина, – сурово говорит Зороастро. – Наш синьор не грабитель.
– А что он… грозно так смотрит?
– Грозно? – Зороастро оглядывается на Леонардо. – Он смотрит на тех, кто довел вас до нищеты.
– Что врешь… Здесь нет никого…
– Не мешай нам думать, женщина, – сурово говорит Зороастро.
И Леонардо печальный гонит коня вскачь, и ученики его вслед за ним.
…Огромная комната придорожного трактира. За окном вдали пылает прекрасный город Пиза. Трое рваных солдат пьют вино.
– Все с голоду скоро подохнем, – сказал один. – Шесть месяцев не платят жалованья. Кормись как знаешь… И мужичье проклятое не кормит.
– У них самих нечего жрать, – сказал второй.
– Стой, ребята! – сказал первый. – Люди из отряда Колеони подходят.
Вбегает воин, за ним другие.
– …А вы уже здесь! – закричал воин. – Прочь отсюда!
Схватились… Бьются…
– Стой! Погоди… – говорит первый солдат. – Передохнем.
Оба отряда останавливаются. Хмуро держась за мечи, тяжело и хрипло дышат.
– Уж мы б вас вздули, бергамцы паршивые, – сказал первый солдат, – вторые сутки вот без еды…
– Собаки! – закричал пришедший воин. – А мы, по-вашему?! Они голодные! А мы? Мы первые подошли к деревне!
Деревня наша!
– Ваша?… Возьмите, если ваша, – ответил солдат.
– Возьмем! – сказал воин.
– Возьмите!
– Вот отдохнем и возьмем.
– Ну, отдохнул, пожалуй, – сказал солдат и, подняв меч, бросился на воина.
Опять началась схватка, и все ушли сражаясь.
Стало совсем тихо в трактире. Зарево горящей Пизы освещало небо.
И тогда вышел хозяин и поднял поваленные скамьи.
– Плохие времена наступили… Джузеппе! – крикнул он. – Эй, Джузеппе! Испугался? Не бойся, дурачок… Они все ушли.
– Ушли? – ответил голос невидимого Джузеппе, и вылез парень.
– Все прибрать надо, – сказал хозяин, глядя в окно. – На то мы и хозяева трактира, чтобы наблюдать драки со всей округи… Вылез, Джузеппе? Вот и хорошо… А теперь обратно полезай… Опять солдаты идут…
– Ох, – сказал Джузеппе и скрылся.
– Э, погоди… солдаты – это мелочь, – сказал хозяин. – Тут поважнее господа едут… О господи, сам гонфалоньер Флоренции синьор Содерини жалует, и с ним кто же это, не разберу?… Джузеппе! Черт проклятый, ты вылезешь, наконец, из ямы?!
– Иду, иду, – сказал Джузеппе.
Вошли Леонардо и Содерини, человек невысокого роста, с большим носом, с большой челюстью.
– Спокойнее, маэстро, спокойнее, – сказал он, – мои солдаты вас проводят. Если нужно, попугают мародеров.
– О! Попугают! – откликнулся Леонардо. – Все кого-нибудь боятся… Мирные волы и те пушки тянут… Сладостная военная жизнь… Мало еды, зато много крови…
– Ну, ну, не расстраивайся… Ты бы лучше подумал, как нам выиграть эту войну… Такому великому инженеру, как ты, грешно уклоняться…
– Я уже подумал.
– Ты шутишь… Все вон отсюда… Оставьте нас вдвоем.
Все ушли.
– Ну говори, – жадно придвинулся Содерини.
– Надо так сделать, – сказал Леонардо, глядя в окно. – Надо заключить мир с пизанцами.
– Что? – изумился Содерини. – Ну хорошо… Продолжай.
– Надо заключить мир… Это первое… Нужно построить канал на реке Арно, который соединит город Пизу с Флоренцией… Это второе, – сказал Леонардо твердо.
Содерини пристально поглядел на Леонардо и отодвинулся, поджимая тонкие губы.
– Я исследовал реку… Это вещь возможная… Канал нужно строить совместно с пизанцами… После этого войны ваши прекратятся, потому что канал обогатит оба города… Я сделал подсчеты.
– Ты сумасшедший, – сказал Содерини, внимательно глядя на Леонардо, – вот почему ты бродишь здесь между двумя лагерями… Я все понять не мог… Ну, прощай, – и он ушел…
– Привет вам, мастер Леонардо, – сказал хозяин. – Давненько к нам не заглядывали.
– А ты все тот же, что и был, – сказал Леонардо. – Неграмотен, как францисканец, но весел.
– Я потому и весел, что неграмотен, синьор Леонардо.
– Не притворяйся, друг, что ты глупей, чем есть.
– Вы сильно постарели, синьор Леонардо… Зато много успели, я слышал.
– Деньгами нищ, зато богат разлуками. Ну, прощая, пойду и я…
И Леонардо вышел из трактира.
– Постарел… Постарел, – сказал хозяин, глядя ему вслед. – Раньше он был спокойный.
НЕ С КЕМ РАЗГОВАРИВАТЬ.
А приезжий тем временем видел сон. Но так как наступило летнее веселое утро, и город пробудился, и никому дела не было до чудака, который заснул в тени возле придорожного окраинного кафе, то мозг его слышал звуки, шумы, пение, музыку города. И отключенная воля не мешала мозгу перерабатывать информацию по-своему и приводить ее в соответствие с опытом жизни этого приезжего, с его тайными хотениями, с его талантом. А что такое талант – не знает никто. Может быть, это способность иногда побывать в четвертом измерении и оттуда поглядеть на наши три.
И тогда приезжий видит, как на скамейку, под часами, садятся старик и девушка.
– Сон, а сон, – сказал приезжий. – Я кому говорю!… Ты мне снишься?
– Да отвяжись ты, господи, – сказал сон. – Я же на работе!
– Надоело мне это тиканье, – сказал приезжий. – Сил нет.
Тогда старик щелкнул пальцами, и тиканье пропало. Остался только писк транзисторов.
– Люди не любят, когда им заметно, как течет время, – сказал старик.
– Какой-то вы странный, гражданин, – сказала ему девушка. – Я вас где-то видела.
– Вряд ли мы могли встречаться, – сказал старик. – Я чертовски стар. Фактически я ваш праотец.
– Какой-то вы странный, гражданин, – сказала девушка.
– Вы сидите под часами, – сказал ей старик. – Значит, вы пришли на свидание. Логично?
– Я пришла просто так. У нас общежитие еще закрыто. Я обыкновенная девушка.
– Еще одна сумасшедшая! – сказал приезжий. – Можно подумать, что бывают обыкновенные девушки… Послушайте, – сказал он старику. – А вы действительно тот самый?…
– Да, конечно. Я тот самый.
– Забавно, – сказал приезжий. – Итак, на бульваре сошлись трое – поэт того старомодного типа, который верит во вдохновение, девушка, считающая себя обыкновенной, и бог времени Хронос.
– Да. Я Хронос, – сказал старик. – Поэту не стоило бы удивляться. Я был всегда и всегда буду.
– Кстати, время относительно. Это доказал Эйнштейн.
– Э-э… – сказал старик. – Отдельному человеку это незаметно… Плохо, если поэт перепутал время.
– Не понимаю.
– Понимаешь, но боишься признать… Юность человечества прошла. Юный измеряет время биением сердца и не наблюдает часов. Тик-так – стучит его время, и он идет вслед за сердцем. Потом первый испуг – он видит день и видит ночь, и они не совпадают с биением сердца. Тогда он признается в поражении и придумывает часы… Что? – Не слушайте его, – сказала девушка.
– Не бойся, – сказал приезжий. – Он прав.
– Человек стал маленьким, – сказал старик, – и сердце перестало влиять на жизнь. Удар сердца ничего не меняет… Время ревет в микрофоны, и песня человека – это писк мыши.
– Ну-ну… не надо так, – сказал приезжий. – Ты уже стар. А то тебя хватит кондрашка, и получится банальный сюжет…
– Сюжет, – презрительно сказал Хронос. – Картинки из жизни, в которых можно найти что угодно, кроме истины… Чем дальше идет сюжет, тем дальше он от жизни. Я перепутываю твои сюжеты, – сказал Хронос и взмахнул рукой. Он кинул в воздух пачку исписанных листков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12