Он не располагал
данными о прошлом своих товарищей, которые помогли бы ему понять, почему
Нильсен потенциально самый опасный, а Арам наименее устойчивый. И он не
мог настаивать на том, чтобы Бертелли объяснил свое присутствие на
корабле. До успешного завершения их миссии история каждого оставалась
скрытой за плотным занавесом, сквозь который лишь иногда можно было
разглядеть что-то малозначительное.
Прожив бок о бок с ними почти четыре года, он теперь знал их так, как
не знал никого, но все же не так, как узнает в один прекрасный день на
зеленых лугах Земли, когда полет станет прошлым, табу будет снято и они
смогут делиться воспоминаниями.
Он любил размышлять об этих вещах, потому что у него возникла одна
идея, которую он по возвращении собирался предложить вниманию
специалистов. Идея касалась отбывающих пожизненное заключение. Он не
верил, что все преступники глупцы. Наверняка многие из них - умные люди с
тонкой душевной организацией, которых что-то столкнуло с так называемого
прямого пути. У некоторых из них, когда они оказывались запертыми в
четырех стенах, начинался приступ "чарли", они пытались вырваться любой
ценой, бросались о кулаками на надзирателя - все, все, что угодно, лишь бы
бежать, - и результатом этого было одиночное заключение. Это все равно что
лечить отравленного еще более сильной дозой отравившего его яда. Нельзя
так, нельзя! Он был твердо убежден в этом. В Кинраде было что-то от
реформатора.
На его рабочем столе всегда лежала составленная им, аккуратно
написанная от руки программа профилактических мер для тех пожизненно
осужденных, которым угрожает помешательство. Программой предусматривалось
постоянное индивидуальное наблюдение и своевременное использование
трудотерапии. Какова практическая ценность этой программы, Кинрад не знал,
но выглядела она конструктивной. Это было его любимое детище. Пусть
маститые пенологи* рассмотрят его и проверят на практике. Если он окажется
стоящим (а Кинрад был склонен думать, что так оно и будет) их полет
принесет миру пользу еще в одном, совершенно непредвиденном отношении.
Ради одного этого стоило его предпринять.
Тут его мысли были прерваны неожиданным появлением Нильсена, Вейла и
Марсдена. За ними стояли Арам и Бертелли. Кинрад выпрямился, не вставая, и
проворчал:
- Замечательно! У пульта управления - ни души.
- Я включил автопилот, - сказал Марсден. - Он продержит корабль на
курсе четыре-пять часов, вы нам это сами говорили.
- Верно. - Он обвел их лица пристальным взглядом. - Ну, так что же
означает эта мрачная депутация?
- Кончается четвертый день, - сказал Нильсен. - Скоро начнется пятый.
А мы по-прежнему ищем Солнце.
- Ну и что?..
- Я не уверен, что вы знаете, куда мы летим.
- А я уверен.
- Это точно или вы морочите нам голову?
Поднявшись на ноги, Кинрад сказал:
- Хорошо, допустим, я признаюсь, что мы летим вслепую, что тогда вы
сделаете?
- На этот вопрос ответить легко, - сказал Нильсен тоном человека,
худшие опасения которого оправдываются. - Когда умер Сэндерсон, мы выбрали
в капитаны вас. Мы можем отменить решение и выбрать другого.
- А потом?
- Полетим к ближайшей звезде и постараемся найти планету, на которой
мы могли бы жить.
- Ближайшая звезда - Солнце.
- Да, если мы идем правильным курсом, - сказал Нильсен.
Выдвинув одни из ящиков стола, Кинрад извлек оттуда большой свернутый
в трубку лист бумаги и развернул его. Сетку мелких квадратиков, густо
усыпанную крестиками и точками, пересекала пологая кривая - жирная черная
линия.
- Вот обратный курс. - Он поочередно ткнул пальцем в несколько
крестов и точек. - Непосредственно наблюдая эти тела, мы в любой момент
можем сказать, правилен ли наш курс. Есть только одно, чего мы не знаем
точно.
- Что же? - спросил Вейл, хмуро глядя на карту.
- Наша скорость. Ее можно измерить только с пятипроцентной
погрешностью в ту или иную сторону. Я знаю, что наш курс правильный, но не
знаю точно, сколько мы прошли. Вот почему мы ожидали увидеть Солнце четыре
дня назад, а его все нет. Предупреждаю вас, что это может продлиться и
десять дней.
Четко выговаривая каждое слово, Нильсен сказал:
- Когда мы улетали с Земли, созвездия были сфотографированы. Мы
только что накладывали на экран пленки - не сходится.
- Как же может сойтись? - в голосе Кинрада зазвучало раздражение. -
Ведь мы не в той же точке. Обязательно будет периферическое смещение.
- Хоть мы и не получили настоящей штурманской подготовки, но кое-что
все-таки соображаем, - огрызнулся Нильсен. - Да, есть смещение. Но
распространяется оно от центра, вовсе не совпадающего с розовой точкой,
которая, по вашим словам, и есть Солнце. Центр этот - примерно на полпути
между розовой точкой и левым краем экрана. - И, презрительно фыркнув, он
добавил: - Интересно, что вы теперь скажете.
Кинрад тяжело вздохнул и провел пальцем по карте.
- Как видите, это кривая. Полет с Земли шел по сходной кривой, только
выгнутой в противоположную сторону. Хвостовой фотообъектив сфокусирован по
оси корабля. Пока мы были в нескольких тысячах миль от Земли, он был
обращен в сторону Солнца, но чем дальше уходил корабль, тем больше
отклонялась от этого направления его ось. Ко времени, когда мы пересекли
орбиту Плутона, она указывала уже черт-те куда.
Всматриваясь в карту, Нильсен задумался, а потом спросил:
- Допустим, я вам поверю - сколько это может продлиться, самое
большее?
- Я уже сказал - десять дней.
- Почти половина срока прошла. Подождем, пока не пройдет вторая.
- Спасибо! - с иронией сказал Кинрад.
- Тогда мы или убедимся, что видим Солнце, или назначим нового
капитана и полетим к ближайшей звезде.
- Кому быть капитаном? Надо бросить жребий, - предложил стоявший
сзади Бертелли. - Может, и мне удастся покомандовать кораблем!
- Сохрани нас бог! - воскликнул Марсден.
- Мы выберем того, кто подготовлен лучше остальных, - сказал Нильсен.
- Но ведь потому мы и выбрали Кинрада, - напомнил Бертелли.
- Возможно. А теперь выберем кого-нибудь другого.
- Тогда я настаиваю, чтобы рассмотрели и мою кандидатуру. Один дурак
может все испортить не хуже другого.
- Ну, гусь свинье не товарищ, - поспешил сказать Нильсен, в глубине
души чувствуя, что все его усилия Бертелли незаметно сводит на нет. - Вот
когда вы двигаете ушами, тут мне за вами не угнаться.
Он посмотрел на остальных:
- Правильно я говорю?
Они закивали, улыбаясь.
Это не был триумф Нильсена. Это был триумф кого-то другого.
Просто потому, что они улыбались.
Вечером Бертелли устроил очередную пирушку. Поводом для нее опять
послужил его день рождения. Каким-то образом он ухитрился отпраздновать за
четыре года семь дней рождения - и почему-то никто не счел нужным их
посчитать. Но лучше не перегибать палку, и на этот раз он объявил, что
выдвигает на пост капитана свою кандидатуру и поэтому хочет снискать
расположение избирателей - повод не хуже любого другого.
Они навели в столовой порядок, как делали уже раз двадцать.
Раскупорили бутылку джина, разлили поровну, с угрюмой сосредоточенностью
выпили. Арам, как всегда, принялся посвистывать, имитируя птичье пение, и
получил обычную порцию вежливых аплодисментов. Марсден прочитал наизусть
какие-то стишки о карих глазах маленькой нищенки. К тому времени, когда он
кончил, Нильсен оттаял достаточно, чтобы пропеть своим глубоким, звучным
басом две песни. На этот раз он обновил репертуар и был вознагражден
громкими аплодисментами.
Правда, не было Вейгарта с его фокусами. И в концерте не принимали
участия Докинс и Сэндерсон. Но, предвкушая выступление премьера, крохотная
горстка зрителей на время забыла об отсутствующих.
Премьер? Бертелли, кто же еще! Тут он был вне конкуренции, и именно
поэтому к такому недотепе, как он, притерпелись, стали снисходительны и,
быть может, даже прониклись любовью.
Когда они устроили пирушку по случаю посадки на незнакомую планету,
он почти целый час играл на гобое и проделывал с ним штуки, в возможность
которых никто из них раньше не поверил бы. Под конец он изобразил
столкновение автомобилей - тревожные гудки, звук удара и яростную
перебранку водителей. Нильсен тогда от смеха чуть не скатился со своего
сиденья.
На обратном пути они без какого-либо особенного повода устроили еще
две-три такие вечеринки. Бертелли вынул челюсти (отчего лицо его стало как
резиновое) и начал показывать пантомиму. Руки его извивались как змеи. Он
изображал моряка, который, сойдя на берег, ищет себе подругу. Находит,
преследует, пытается завязать знакомство, получает отпор, уговаривает,
идет с ней на шоу, провожает домой, задерживается на пороге и зарабатывает
синяк под глазом.
В следующий раз он сменил эту роль на противоположную - стал пухлой
блондинкой, которую преследует жаждущий любви моряк, без слов, но жестами,
позами и мимикой, по выразительности равными речи или даже превосходящими
ее, он показал те же события, завершившиеся оплеухой на крыльце ее дома.
На этот раз он изобразил застенчивого скульптора, ваяющего из
воображаемой глины статую Венеры Милосской. Создавая несуществующую
фигуру, он робко гладил ее, нервно похлопывал, смущенно делал ее почти
зримой. Он скатал два шара с пушечное ядро каждый, пришлепнул,
зажмурившись, ей на грудь, а потом скатал два крошечных шарика, стыдливо
прилепил их к большим шарам и мягкими движениями пальцев придал им нужную
форму.
Двадцать минут, наполненных весельем, потребовалось Бертелли, чтобы
почти вылепить ее, после чего он вдруг заметался в тревоге: стал
осматривать горизонт, выглянул за дверь, заглянул под стол, дабы
убедиться, что он наедине со статуей. Наконец, успокоенный, но полный
смущения, он робко шагнул к Венере, попятился, снова набрался смелости,
опять ее лишился, еще раз исполнился отваги, которая затем, в критический
момент, его снова покинула.
Вейл давал ему забористые советы, а Нильсен, откинувшись, держался за
живот - у него от смеха ныла диафрагма. Собравшись наконец с духом,
Бертелли метнулся к невидимой статуе, упал, зацепившись одной ногой за
другую, и проехался лицом по стальным листам пола. Нильсен задыхался.
Рассвирепев, Бертелли вскочил на ноги, закинул нижнюю губу на кончик
своего носа, подвигал ушами, похожими на уши летучей мыши, зажмурил глаза,
ткнул в статую пальцем - и у Венеры появился пупок.
В последующие дни, вспоминая пантомиму, они то и дело обводили руками
в воздухе невидимые округлости или тыкали друг друга пальцем в живот.
Призрачная Венера веселила их до тех пор, пока не появилось, наконец,
долгожданное Солнце.
К концу восьмого дня, во время очередной проверки, Марсден обнаружил,
что при наложении одной из пленок на экран звезды на пленке, если принять
за центр точку на два дюйма левее розового огонька, ставшего заметно ярче,
совпадают со звездами на экране. Он издал вопль, услышав который, все
бросились к нему, в носовую часть корабля.
Это действительно было Солнце. Они смотрели на него, облизывали
пересохшие от волнения губы, смотрели снова. Когда ты закупорен в бутылке,
четыре года в звездных просторах могут показаться за сорок. Один за другим
заходили они в кабину Кинрада и, ликуя, перечитывали висящий на стене
плакатик:
ТРИ - СЧАСТЛИВОЕ ЧИСЛО
Дух экипажа поднялся до небывалых высот. Дрожание и гудение корабля
перестали казаться назойливыми - теперь они вселяли надежду.
Новое напряжение, совсем непохожее на то, что было раньше, скрутило в
клубок их натянутые до предела нервы - слишком долго ждали они того, чему
скоро предстояло свершиться. И наконец они услышали в приемнике чуть
различимый голос Земли. Голос крепчал день ото дня - и вот он уже ревел из
громкоговорителя, а передний иллюминатор закрыла половина планеты.
- С места, где я стою, я вижу океан лиц, обращенных к небу, - говорил
диктор. - Не меньше полумиллиона людей собралось здесь в этот великий для
человечества час. Теперь вы уже в любой момент можете услышать рев первого
космического корабля, возвращающегося из полета к другой звезде. Нет слов,
чтобы передать...
Хуже всего было сразу после приземления. Оглушительная музыка, гром
приветствий. Рукопожатия, речи - и позирование перед фоторепортерами,
кинохроникой, телеобъективами, перед бесчисленным множеством любительских
кинокамер.
1 2 3 4