— Не могу. Все… Я, к сожалению, пас.
— Как — не можете? Это ж наше общее дело.
Брабант пожал плечами.
— Возможно. Но я уже выдохся.
Затылок у Пмоиса вдруг налился кровью, он шагнул к Виктору:
— Встаньте!
Лех почувствовал, что сейчас что-то произойдет. И знал, что он сам на стороне Брабанта. Нельзя же требовать от людей невозможного.
Марта странно кашлянула и рассмеялась. Все обернулись к ней. Она смеялась все громче, задыхаясь. Истерика.
Пмоис подскочил к ней, с силой ударил ладонью по щеке. Женщина тотчас умолкла, держась за щеку, отступила.
Так или иначе, они погрузились в тот вечер. Сатанинская была работа. Когда Лех взялся за ящик с консервами, подумалось, что ни за что на свете не поднять. И уж тем более не донести до шлюпки по скользким камням. Но потом им овладела злоба на Пмоиса. Ведь это именно Пмоис и другие, сильные, активные, сделали мир таким, каков он есть. Лишили Леха возможности хоть к чему-нибудь прилагать усилия. А теперь сам же требует работы. И злоба придала Леху энергии. Он хватал ящики и бросал их в шлюпку, как в лицо Пмоису. На же! На!..
(Видимо, у других тоже было это чувство.) Отплыли ночью. Лех вроде еще и глаз не успел закрыть, как явился Микки-механик. В трюме открылась течь — скорее всего, когда сидели на мели. Надо было откачивать ручной помпой.
Откачивали и весь следующий день. Яхта шла под полными парусами курсом NW75. Когда солнце было в зените, Пмоис попытался определить положение судна — ощутилось, что он не очень силен в таких вещах. Впервые объяснил, что их цель — Удатский архипелаг. Но Лех ничего не почувствовал при мысли о свободе — очень был измучен. Из-за ящиков все тело было в синяках, руки покрылись волдырями. Вечером после очередной вахты на помпе он еле выбрался из трюма и на палубе оперся о фальшборт. Слева уходил в воду тросик лага. Волны катили быстро, обгоняя яхту — несоответствие было между внезапно стихшим ветром и скоростью их хода. Пробежавший Пмоис озабоченно бросил, что барометр упал. Тяжесть нависла в атмосфере, горизонт качался, то взмывая высоко; вверх, то начисто опрокидываясь. При мысли о том, что предстоят еще недели в море, а через четыре часа надо сменять Руди на помпе, Леху стало муторно. И вдруг пришло облегченье. А зачем, собственно, мучиться? Ну, не вышло. Он оказался неспособным вырваться. И пусть. В конце концов это так просто — сделать шаг за борт.
Не позволяя себе ни о чем больше думать, он занес ногу на деревянные перила. В этот миг его сзади схватили за плечо.
Ви сказала:
— Подожди.
За двое суток она тоже сильно изменилась. Глаза поблекли, щеки висели, лицо стало серым. Отвернувшись, порылась где-то у себя на груди, извлекла зелененькую коробочку. Заслонила Леха от штурманской рубки.
— На.
И тут шторм обрушился на судно.
Они устроили военный совет в джунглях. Сели все на траву, и Пмоис стал рассказывать, что знал об этом острове.
Двадцать дней минуло с той поры, как Ви спасла Леха — дала «усилитель». Но ему-то это время казалось годом.
Тогда он помог Ви подняться после удара ветра. Небо сразу потемнело, в кромешной тьме они добрались до каюты. Там вода гуляла по полу, рядом в камбузе пистолетными выстрелами хлопали, раскрываясь и затворяясь, железные дверцы печки. Лех влез на койку, она вела себя подобно дикому коню — старалась скинуть. Держась немеющими пальцами за бортик, он подумал, что так можно просуществовать минут двадцать, не больше. Но они выдержали все две недели, что продолжалась буря. Качали помпу по часу, ветер гнал судно прямо в центр океана. Разница между днем и ночью исчезла, солнце вовсе сгинуло, погасло или укатилось в другую галактику. Был момент, когда с глухим треском лопнул трос плавучего якоря, яхту развернуло бортом к волне. Огромный вал обрушился на них, но ветер сам выправил положение судна. Потом Лех понял, что, не будь урагана, они восстали бы против Пмоиса, но тут надо было жизнь спасать.
Эти четырнадцать дней остались в памяти Леха отрывками. Смыло за борт Оппера, Пмоису вывихнуло руку. Лех не осознал сначала ни того, ни другого
— просто приходилось больше стоять на помпе.
Затем однажды посветлело, и солнце осветило океан. Волны уже не ударяли судно, а плавно, как на качелях, приподнимали. Беглецы вылезли на палубу, тупо смотрели, как прыгают в воздух неведомо откуда взявшиеся летучие рыбы. Пмоису вправили руку, он произвел счисление и сказал, что шторм сбросил их на три тысячи миль к югу. Трудно было представить себе этот гигантский прыжок.
Принялись осматривать судно. Паруса были изорваны в клочья вместе с ликтросами, в каютах доски пола плавали в воде. Когда убрали все, Лех по-новому оглядел своих товарищей. Одежда посеклась на швах, порвалась. Все были страшные, избитые, в ссадинах, но что-то живое светилось в глазах. Только Брабант съежился, молчал. Взяли курс SO240. Пассат надувал паруса; посмотрев на них, можно было представить себе, что вернулись времена смелых открывателей Земли — капитанов.
Так плыли неделю, и Лех начал ощущать в себе необычное. По утрам еще одолевала слабость, но к середине дня тело делалось упругим. Пальцы сильнее брали отполированную ручку помпы. Хотелось разговаривать и шутить. Он сказал Микки, который так и не расставался со своей черной фуражкой:
— Слушайте, почините печку. У вас такой вид с этим козырьком, будто вы механик. Или вы нас все время обманывали?
Маленький усмехнулся.
— А я и есть механик. Вернее, был до того…
Но потом пришла беда. Однажды в небе появилась черная точка, превратилась в гидросамолет.
— Японский, — сказал Пмоис, помрачнев. — Япония в союзе с компанией.
Они изменили курс, но на следующий вечер два самолета показались над горизонтом. Приблизились. Один опустился так низко, что все увидели летчика и еще человека рядом с ним. Лех закусил губу, почувствовал, что слабеют колени — опять был тот, тигриный, с широкими скулами. Тоской стеснило сердце — просто от понимания, какие бесконечно длинные руки у компании.
Не все сразу сообразили, в чем дело, когда в реве моторов послышалась частая отчетливая дробь. Белобрысый Танталус Брик скорчился, схватившись за живот. Стали прыгать за борт. Налетела вторая машина. Раздался грохот. Лех в прыжке увидел, что на носу вспыхнул огонь. Опять делала заход вторая машина. Фонтанчики от пуль побежали по воде, опасно приближаясь к Леху. Он нырнул, сколько мог глубоко, окружило зеленым туманом. Так повторялось трижды, и Лех решил, что один остается в живых. Смеркалось. Самолеты сделали последний заход и улетели. Лех поплыл к яхте, увидел, что на нее, полузатопленную, карабкаются другие.
Пмоис, тяжело дыша, сказал:
— Танталус утонул. Ему пуля попала в живот.
Не сразу поняли, что нет еще кого-то.
— А где Виктор?
Марта, выжимая густые волосы, покачала головой.
— Его не ранили. Мы ныряли вместе, потом он поплыл не к яхте, а в другую сторону. Я его звала.
Но надо было думать о дальнейшем. Удивительным образом яхта осталась на плаву. Форштевень, носовой кубрик были уничтожены взрывом, вода подступила под палубу, но все же судном можно было пользоваться как плотом. Утром проверили запасы. В трюме гуляли рыбы; заглянув туда, можно было увидеть развороченные борта и синий бездонный провал. К счастью, в капитанской каюте у Пмоиса осталось два залитых парафином пакета сухарей.
С трудом на сломанной укороченной мачте поставили парус. Но как только он наполнился ветром, передняя часть палубы совсем зарылась в волны. Парус убрали, но палуба так и осталась наклоненной. Вскоре выяснилось, что яхта медленно погружается; на второй день после катастрофы они уже шлепали по воде. Пмоис подсчитал, что ближайшая земля — остров Двух Братьев. Обрубили снасти, сбросили за борт мачту, потом выкинули часть навигационных приборов, всю мебель из кают. Но на третий день вода дошла до щиколотки. Все перебрались на крышу штурманской рубки, Микки с Пмоисом лихорадочно законопачивали пробитые пулями борта спасательной шлюпки. Вечером сели туда, взяв с собой топор и карты.
Было еще пять отчаянных суток. Грести никто не умел, правда, ладони у мужчин уже закалились от помпы. Акулы бороздили волны на расстоянии вытянутой руки. Тошнило от жары и морской воды, которую пили понемножку. Ветер иногда падал совсем, однообразный круг океана простирался во все стороны, и не верилось, что удары весел вообще трогают их с места. А на шестой вечер Ви вскочила с банки, шатнув их суденышко. Земля!..
И теперь они сидели на поляне, отделенные от океана стеной зарослей. Черные, загорелые, в лохмотьях.
Пмоис со свойственным ему туповатым упорством долго разглаживал на коленях карту.
— Вообще-то остров принадлежит компании. В западной части у них аэродромы, радарные установки. Двигаться надо будет с севера на юг. На том берегу захватим какое-нибудь судно и тогда уж поплывем к Удатам. Всего тут километров двести восемьдесят.
Все посмотрели друг на друга — пройдем ли?
Марта, крупная, с широкими движениями, уверенно подняла голову. Она неожиданно оказалась очень сильной — гребла вместе с мужчинами.
Ви украдкой глянула на Леха и опустила глаза. Уж это-то в ней было — преданность и скромность. На коленях у нее лежал мешочек с сухарями. Так получилось, что она стала ответственной за пищу, сама распределяла, кому, ослабевшему, побольше. Посмотрев на ее тонкие загорелые руки, Лех ощутил прилив раскаяния — почему раньше не ценил, какая она. Ведь только были знакомые, больше ничего.
Микки ухмыльнулся: выдержим, мол.
Макгиннес, самый слабый из всех, откашлялся.
— Пройти возможно. Вообще-то с джунглями так: могут быть и врагом и другом. Я эти места знаю. Главная опасность — змеи. Есть одна маленькая, черная — укус убивает за пять минут… Если станет плохо с водой, но утрам будем слизывать росу с листьев.
В первый день прошли пятнадцать километров через заросли. Ветви кустарников протягивались, цеплялись. Стало легче, когда попадали в изреженный лес, где гигантские деревья стояли подобно колоннам храма. Но тут было сырее, нога по щиколотку увязала в гнилой листве. Микки вдруг подпрыгнул, заметался, крича, что кто-то укусил его в ступню. Все похолодели, но когда его заставили сесть, из ботинка выпал и скрылся огромный красный муравей. Ступня у механика потом вся посинела. И все равно могли бы пройти еще километров пять, если б не Макгиннес. У него распух живот, сам он похудел и ело волочил ноги. На ночь, чтоб спастись от муравьев, забрались на большое развесистое дерево. Едва солнце село, леденящий вой раздался рядом. Лех чуть не упал со своего сука, но Макгиннес успокоил, назвал какую-то породу обезьян.
Ночь прошла так мучительно, что договорились следующий раз спать на земле. На день каждый получил два сухаря. Наткнулись на кустарники с красными ягодами. Бывший бухгалтер заверил, что они съедобны, объяснил, что вообще в джунглях можно есть то, что вкусно, а ядовиты те плоды, что горчат и жгут во рту. Пошли дальше, и Микки сорвал с дерева аппетитное матово-розовое яблочко. Макгиннес вышиб его из рук механика, сказал, что тот ослепнет, если сейчас коснется глаз. Микки потом несколько часов оттирал пальцы землей. Местность стала холмистой, туманное марево висело над лесом. Воздух был настолько горячий и влажный, что каждый вдох напоминал ингаляцию.
Видели тропинку в лесу. Пмоис сказал, что местные племена почти не затронуты цивилизацией, но, боясь компании, сотрудничают с ней.
Вечером очистили от травы поляну и легли прямо на теплую сырую землю. Спалось хорошо, но уже сильно мучил голод. Марта первая рискнула попробовать молодые побеги бамбука. Жевалось легко, но было уж слишком пресным и пахло землей. Из-за жары все ошалели, и Пмоис предложил двигаться ночью по звездам. Пролежали день в кустарнике и пошли, когда взошла луна. Утоляя жажду, слизывали вечернюю росу с листьев, и Леха укусил в губу жук. Съели по последнему сухарю, а идти оставалось еще около семидесяти километров только лесом.
Макгиннес слабел от часа к часу. Черные круги под глазами стали ярко-синими — будто их намалевали масляной краской. Губы поблекли, нос заострился. Его уже приходилось поддерживать, вести.
Утром он сел на траву.
— Все. Теперь идите без меня.
Лех посоветовал ему заткнуться и сплюнул с большим трудом, потому что пересохло в глотке.
Макгиннес расстегнул куртку, развязал платок, накрученный на животе, и вывалил оттуда десяток сухарей. Объяснил, что уже много дней ест только четверть своей порции.
— Мне ведь все равно умирать. Я уже, когда бежали, знал, что осталось около месяца.
Все молчали. У Леха перед глазами стояла белая коробочка с красной полоской. Макгиннес попросил посадить его спиной к дереву.
— Черт с ним, умру, — и улыбнулся удовлетворенно, как будто пересилил кого-то.
Он действительно умер к вечеру. Вырыли могилу руками. Ви молча разделила сухари, их съели сразу. Через три часа на привале разговорились, вспомнили, как Макгиннес вел самолет, как держался во время шторма.
1 2 3 4 5 6 7