Доктор Уолш там?
— Да, сэр, но случилось кое-что еще. Кое-что еще произошло в театре.
* * *
Мэл не мог больше спать.
Он проснулся, приподнял тяжелые веки и обвел комнату затуманенным взглядом: судя по освещенности комнаты, было еще очень рано. Не так уж много времени прошло с тех пор, как Мэл после часу ночи лег вчера спать. Если он хочет быть в форме сегодня, ему следует поспать еще.
Но ему не удалось. Вначале любопытство заставило его вновь открыть глаза, чтобы узнать, который час. Затем Дэниэлсу пришлось порыться на ночном столике в поисках своих часов, из-за чего Мэл совсем проснулся. Его глаза болели от дневного света, но веки уже совсем открылись; судя по всему, заснуть опять будет трудно. Наконец Дэниэлс обнаружил свои часы, они показывали двадцать минут седьмого.
Пять часов сна. Невозможно.
Мэл со стоном упал на кровать. Он ДОЛЖЕН снова заснуть.
Но тут напомнило о себе пиво, выпитое вчера вечером, Дэниэлсу пришлось встать и отправиться в ванную. Пол казался ледяным его босым ступням, ключ не желал открывать дверь, кафельные плитки в ванной были еще холоднее. К тому времени, когда Мэл вернулся в постель, он уже понял безнадежность своей попытки, но все же постарался заснуть.
Дэниэлс никак не мог найти удобную позу, он ворочался, крутился, мял простыни, натягивал одеяло до подбородка, подгибал колени, но ничто не помогало. Нижняя простыня сбилась в твердые складки под его ребрами, а верхняя простыня и одеяло свисали то на одну, то на другую сторону постели, казались короткими и давили на ступни.
А еще Дэниэлс проголодался.
Наконец Мэлу пришлось встать. Дэниэлс отбросил постылые простыню и одеяло и сел. Он снова взял часы, надел их на запястье и взглянул на них, абсолютно убежденный, что проснулся, как минимум, полчаса тому назад — он ведь так долго пытался заснуть! — но стрелки показывали двадцать пять минут седьмого. Прошло всего пять минут.
Мэл встал с постели, оделся, потянулся за сигаретами и сунул одну в рот. У него появилось предчувствие, что вкус ее будет гадким, и он убрал сигарету в пачку. Дэниэлс сгреб полотенце, направился через холл в ванную, вымыл лицо и руки, а затем вернулся и закончил одеваться, отыскав чистую рубашку.
Мэл спускался вниз, собираясь пойти на кухню, чтобы приготовить себе чашку кофе, но к тому времени, когда Дэниэлс добрался до первого этажа, у него появились мысли получше. В его нынешнем состоянии не стоит связываться с печками и хрупкими тарелками. Может быть, бар за дорогой уже открылся, или, на худой конец, там найдется кто-то, готовый сделать ему чашку кофе.
Мэл отпер входную дверь и вышел на улицу, вдыхая холодный сырой воздух. Желто-оранжевое солнце футов на шесть поднялось над горизонтом, оно было прямо на уровне глаз Дэниэлса и мгновенно ослепило молодого человека. Мэл зажмурился, посмотрел направо и увидел три машины, припаркованные перед театром. Белый “континенталь”, принадлежащий, как теперь выяснил Дэниэлс, Луин Кемпбелл, которая играла здесь ради удовольствия владеть им, а вовсе не ради денег, и красный “GMC” Боба Холдемана. Но маленький старый пыльный “додж” — собственность Мэри-Энн Маккендрик — тоже стоял здесь. Какого черта она тут делает в такую рань?
Мэл решил пойти и разузнать.
Дэниэлс спустился с крыльца и по хрустящему под ногами гравию направился к театру. Но все двери оказались запертыми. Восемь дверей, восемь стеклянных дверей, выстроившихся в ряд. Мэл проверил каждую, одну за другой, и все они оказались запертыми.
Мэри-Энн оставила свою машину здесь? Девушка вернулась домой без нее?
Это было глупо. Дэниэлс постучал в ближайшую стеклянную дверь. Затем он сильнее поколотил в нее. Наконец Мэл увидел, как одна из внутренних дверей приоткрылась, и Мэри-Энн собственной персоной направилась к нему через вестибюль. Девушка узнала его, она подошла ближе и, стоя по другую сторону стеклянной двери, спросила:
— Что вы хотите?
Ее голос звучал приглушенно и отстраненно.
Мэл просто смотрел на нее. Дэниэлс не знал, как ответить на ее вопрос в пяти или шести словах, а больше пяти-шести слов и не скажешь, если беседа происходит через запертую стеклянную дверь. Мэри-Энн ждала, Мэл тоже ждал. Но наконец молодой человек сумел облечь свои мысли в наиболее простую форму и закричал через дверь:
— Я хочу чашку кофе.
Мэри-Энн удивилась, но прокричала через стекло:
— У меня нет кофе.
— Послушайте, может быть, они, — Дэниэлс повернул голову и указал на бар, — открывают в это время и...
Это была плохая мысль. Мэл с несчастным видом посмотрел на девушку через стекло.
— Мы действительно должны все время кричать через эту дверь?
— Кофе на кухне! — закричала Мэри-Энн и повернулась, чтобы уйти.
— Будь он проклят!
Девушка удивленно обернулась:
— Что с вами происходит?
— Послушайте! — закричал он. — Вам не следует запирать эту чертову дверь. Нет необходимости, потому что... Ради всего святого, я не убивал ее!
— Я не сказала, что вы это сделали! Этот капитан объяснил мне, я не мог убить ее. По времени не получается...
— Просто чудесно для вас! — Мэри-Энн пыталась кричать с сарказмом. — Но мне нужно работать.
— В шесть утра?
Девушка подошла вплотную к двери и внимательно посмотрела на Мэла:
— Вы пьяны?
— Нет! У меня похмелье!
Больше Дэниэлс ничего не смог сделать. Ему показалось, что его голова развалилась на две части и обжигающий солнечный свет проник внутрь. Мэл поднял лицо вверх, положил ладонь на лоб и пошел прочь.
— Не важно, — пробормотал Дэниэлс слишком тихо, чтобы девушка не могла услышать его. — Просто не обращай внимания.
За его спиной послышалась серия щелчков, и Мэри-Энн распахнула дверь. Когда Мэл обернулся, девушка стояла в дверях и, улыбаясь, смотрела на него.
— Каждый раз, когда я вас вижу, у вас похмелье, — сообщила Мэри-Энн. — Или у вас похмелье бывает каждый день?
— Кроме Великого поста.
— Вы хотите, чтобы кто-нибудь приготовил вам чашку кофе?
— Я не знал, когда миссис — как там ее зовут?.. — приходит готовить завтрак, а если бы я попытался сделать это самостоятельно, то, боюсь, взорвал бы дом.
— Она вообще не придет. Она звонила вчера вечером. Убийство напугало ее. Она вернется, когда изверга поймают, но не раньше. Это она так сказала — изверга.
— Слово не хуже других.
— Это верно; вы же видели ее. Поэтому я считаю, вполне естественно, что у вас сегодня похмелье.
— Благодарю вас.
Мэл потянулся за сигаретой, но опять передумал. Сперва кофе. Затем ему в голову пришла еще одна мысль:
— Вы в самом деле работаете в шесть утра?
— Сейчас не шесть утра, а больше половины седьмого. Да, я действительно работаю. Точнее, работала до тех пор, пока вы не появились.
— И вы всегда работаете в шесть утра?
— В шесть тридцать. Нет, не всегда. Но накопилось много работы, и я думаю, что у меня не будет времени поработать днем. — Мэри-Энн засмеялась и похлопала его по руке:
— Пойдемте. Я приготовлю вам кофе.
Они направились к дому, и по пути Дэниэлс поинтересовался:
— Кстати, а что вы здесь делаете? Я имею в виду, что я знаю, чем вы занимаетесь: реклама, ассистент режиссера и все такое, но как вы здесь оказались? Вы хотите быть актрисой?
— Нет, еще глупее.
Сейчас девушка казалась менее уверенной в себе, более молодой и застенчивой.
Так как Мэри-Энн не продолжала, Мэл подбодрил ее:
— Кем же тогда?
— Режиссером.
Девушка произнесла это так тихо, запинаясь, что Дэниэлс едва смог расслышать ее слова. Как только Мэри-Энн выговорила это, она словно обрела силы, слова полились из нее потоком:
— Я хочу быть режиссером, Мэл. Я знаю, считается, что женщинам не следует даже думать об этом, но именно этого я хочу.
У меня так много идей, задумок, которые я хочу осуществить... У меня дома есть пьесы, сотни пьес, полные постановочных замечаний, расписывающих каждый поворот, каждый шаг. У меня есть распределение ролей... Вы бы не поверили в некоторые из моих замыслов, я хотела бы поставить такие вещи, пригласить таких людей! И фильмы!
Они стояли сейчас на крыльце, но не приближались к кухне. Мэри-Энн замерла перед дверью, ее лицо оживилось, слова стали быстрыми, выразительными, руки непрерывно двигались, пока девушка говорила:
— Есть так много вещей, никем не испробованных. Я иду в кино, я вижу какую-то сцену и говорю себе: “Почему бы им не сделать это вот так? Почему бы им не поставить камеру здесь и здесь, почему бы им не поставить такую-то декорацию?.. Ох, я не знаю, просто... просто я вижу все совершенно иначе! И когда я вижу, как работает Ральф... Он ужасно хороший режиссер, Мэл, он правда очень хороший, но я смотрю на него и думаю: “Почему у него актеры не делают это и это? Почему не...” Вы знаете, кто мой идеал? Марго Джонс, вот кто. Иметь свой собственный театр, мой собственный театр, быть режиссером, находить новые пьесы, новые способы ставить их, новые... новые... новые подходы. Я делаю все это мысленно. Я все больше узнаю каждый день, и я не брезгую тем, чем занимаюсь. Я буду делать рекламу, готовить кофе или выполнять обязанности суфлера. Я не переживаю, потому что таким образом я... Я просто становлюсь ближе и продолжаю учиться. Понимаете?
Было еще слишком раннее утро, чтобы Мэл смог вполне понять то, что говорила Мэри-Энн, но Дэниэлс почувствовал силу ее желания. Молодой человек отреагировал так, как всегда реагировал на беззаветную страсть, немного завидуя и сожалея, потому что такое пламя редко горит долго в нашем мире, не испытывающем потребности в подобном тепле. Его голос стал более серьезным и сочувствующим, чем сам Дэниэлс мог ожидать, когда он посоветовал:
— Тогда вам следует поехать в Нью-Йорк. Здесь вы ничего не добьетесь.
— Марго Джонс не работала в Нью-Йорке, она работала в Далласе.
— Иногда она работала и в Нью-Йорке, а Картье-Айл не Даллас.
Совершенно неожиданно девушка поникла, словно вдруг уже испытав вкус поражения.
— Я знаю, — проговорила Мэри-Энн. — Но я трусиха. Мне двадцать два; если я собираюсь вообще начинать, мне надо этим заняться сейчас. Но вы не можете себе представить, Мэл, как меня пугает Нью-Йорк. Сидя здесь, я могу заставить себя поверить, что я все еще учусь, все еще накапливаю знания, все еще готовлюсь к моему большому дню. Но поехать в Нью-Йорк... Я ведь никого там не знаю, я бы не знала, с чего начать и что сделать. Если бы я хотела быть актрисой, я могла бы начать с маленьких ролей и расти постепенно. Но не существует маленьких ролей для режиссеров, их просто не существует.
— Вы когда-нибудь что-нибудь ставили?
— Ах, ничего, ничего. — Девушка раздраженно затрясла головой. — Только в школе, и еще маленькие постановки в церкви, а иногда делала здесь кое-какие сцены за Ральфа, вот и все.
— Ну что ж, вы встречали здесь людей, людей из Нью-Йорка. Разве вы не можете познакомиться с кем-то, с теми людьми, кто сможет помочь вам, когда вы приедете в Нью-Йорк, кто представит вас кому-то еще, имеющему возможность помочь вам?
— Я не знаю, я думаю... — Девушка покачала головой. — Я просто трусиха, и ничего больше. Я не знаю, решусь ли я когда-нибудь продолжить или нет. Возможно, я просто организую маленький театр в Картье-Айл на зимний сезон, а летом буду продолжать заниматься рекламой для этого театра; и умру семидесятитрехлетней городской сумасшедшей. Пойдемте, я приготовлю вам кофе.
Мэри-Энн открыла дверь и направилась через холл к кухне.
Мэл последовал за ней со словами:
— Послушайте, почему бы не...
— Нет, не нужно. Я не хочу больше говорить об этом. Во всяком случае, не сейчас.
— Попозже?
— Да-да, попозже.
Они толкнули тяжелую дверь, вошли в кухню и одновременно заметили это.
Кухонный стол. Покрытый красной массой, отвратительно красной бугорчатой липкой массой. Словно кто-то нарезал на маленькие кусочки сырое мясо и полил его кровью, а вся эта мешанина уже наполовину свернулась и покрылась струпьями.
И нацарапанные на ней кривые скачущие линии, узкие линии, позволяющие увидеть крышку стола; линии складывались в слова: “ЭТО СДЕЛАЛ БОББИ”.
Мэри-Энн отступила к стене, глядя на это широко открытыми глазами, прижав ладонь ко рту. Ее голос звучал очень слабо и испуганно, когда она проговорила:
— Вам лучше позвонить в полицию, Мэл. Вам лучше поспешить и позвонить в полицию.
Глава 7
Сондгард сидел на кухонном стуле, скрестив руки перед грудью и с разочарованием и сожалением изучал послание. Сначала “РОБЕРТ РОБЕРТ РОБЕРТ”, теперь “ЭТО СДЕЛАЛ БОББИ”. А до них “Я СОЖАЛЕЮ”.
— Он хочет, чтобы его поймали, — пробормотал себе под нос Сондгард.
Этого хотела обезумевшая часть его личности. Бедное создание, вызывающее жалость. Впадающее в ярость чудовище хотело, чтобы его поймали. Он хотел, чтобы его остановили, он хотел, чтобы его наказали, он хотел, чтобы его забрали туда, где он никому не сможет причинить вреда. Он не мог заставить себя подойти к первому попавшемуся полицейскому и сдаться, поэтому он нашел другой выход. Он оставлял послания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Да, сэр, но случилось кое-что еще. Кое-что еще произошло в театре.
* * *
Мэл не мог больше спать.
Он проснулся, приподнял тяжелые веки и обвел комнату затуманенным взглядом: судя по освещенности комнаты, было еще очень рано. Не так уж много времени прошло с тех пор, как Мэл после часу ночи лег вчера спать. Если он хочет быть в форме сегодня, ему следует поспать еще.
Но ему не удалось. Вначале любопытство заставило его вновь открыть глаза, чтобы узнать, который час. Затем Дэниэлсу пришлось порыться на ночном столике в поисках своих часов, из-за чего Мэл совсем проснулся. Его глаза болели от дневного света, но веки уже совсем открылись; судя по всему, заснуть опять будет трудно. Наконец Дэниэлс обнаружил свои часы, они показывали двадцать минут седьмого.
Пять часов сна. Невозможно.
Мэл со стоном упал на кровать. Он ДОЛЖЕН снова заснуть.
Но тут напомнило о себе пиво, выпитое вчера вечером, Дэниэлсу пришлось встать и отправиться в ванную. Пол казался ледяным его босым ступням, ключ не желал открывать дверь, кафельные плитки в ванной были еще холоднее. К тому времени, когда Мэл вернулся в постель, он уже понял безнадежность своей попытки, но все же постарался заснуть.
Дэниэлс никак не мог найти удобную позу, он ворочался, крутился, мял простыни, натягивал одеяло до подбородка, подгибал колени, но ничто не помогало. Нижняя простыня сбилась в твердые складки под его ребрами, а верхняя простыня и одеяло свисали то на одну, то на другую сторону постели, казались короткими и давили на ступни.
А еще Дэниэлс проголодался.
Наконец Мэлу пришлось встать. Дэниэлс отбросил постылые простыню и одеяло и сел. Он снова взял часы, надел их на запястье и взглянул на них, абсолютно убежденный, что проснулся, как минимум, полчаса тому назад — он ведь так долго пытался заснуть! — но стрелки показывали двадцать пять минут седьмого. Прошло всего пять минут.
Мэл встал с постели, оделся, потянулся за сигаретами и сунул одну в рот. У него появилось предчувствие, что вкус ее будет гадким, и он убрал сигарету в пачку. Дэниэлс сгреб полотенце, направился через холл в ванную, вымыл лицо и руки, а затем вернулся и закончил одеваться, отыскав чистую рубашку.
Мэл спускался вниз, собираясь пойти на кухню, чтобы приготовить себе чашку кофе, но к тому времени, когда Дэниэлс добрался до первого этажа, у него появились мысли получше. В его нынешнем состоянии не стоит связываться с печками и хрупкими тарелками. Может быть, бар за дорогой уже открылся, или, на худой конец, там найдется кто-то, готовый сделать ему чашку кофе.
Мэл отпер входную дверь и вышел на улицу, вдыхая холодный сырой воздух. Желто-оранжевое солнце футов на шесть поднялось над горизонтом, оно было прямо на уровне глаз Дэниэлса и мгновенно ослепило молодого человека. Мэл зажмурился, посмотрел направо и увидел три машины, припаркованные перед театром. Белый “континенталь”, принадлежащий, как теперь выяснил Дэниэлс, Луин Кемпбелл, которая играла здесь ради удовольствия владеть им, а вовсе не ради денег, и красный “GMC” Боба Холдемана. Но маленький старый пыльный “додж” — собственность Мэри-Энн Маккендрик — тоже стоял здесь. Какого черта она тут делает в такую рань?
Мэл решил пойти и разузнать.
Дэниэлс спустился с крыльца и по хрустящему под ногами гравию направился к театру. Но все двери оказались запертыми. Восемь дверей, восемь стеклянных дверей, выстроившихся в ряд. Мэл проверил каждую, одну за другой, и все они оказались запертыми.
Мэри-Энн оставила свою машину здесь? Девушка вернулась домой без нее?
Это было глупо. Дэниэлс постучал в ближайшую стеклянную дверь. Затем он сильнее поколотил в нее. Наконец Мэл увидел, как одна из внутренних дверей приоткрылась, и Мэри-Энн собственной персоной направилась к нему через вестибюль. Девушка узнала его, она подошла ближе и, стоя по другую сторону стеклянной двери, спросила:
— Что вы хотите?
Ее голос звучал приглушенно и отстраненно.
Мэл просто смотрел на нее. Дэниэлс не знал, как ответить на ее вопрос в пяти или шести словах, а больше пяти-шести слов и не скажешь, если беседа происходит через запертую стеклянную дверь. Мэри-Энн ждала, Мэл тоже ждал. Но наконец молодой человек сумел облечь свои мысли в наиболее простую форму и закричал через дверь:
— Я хочу чашку кофе.
Мэри-Энн удивилась, но прокричала через стекло:
— У меня нет кофе.
— Послушайте, может быть, они, — Дэниэлс повернул голову и указал на бар, — открывают в это время и...
Это была плохая мысль. Мэл с несчастным видом посмотрел на девушку через стекло.
— Мы действительно должны все время кричать через эту дверь?
— Кофе на кухне! — закричала Мэри-Энн и повернулась, чтобы уйти.
— Будь он проклят!
Девушка удивленно обернулась:
— Что с вами происходит?
— Послушайте! — закричал он. — Вам не следует запирать эту чертову дверь. Нет необходимости, потому что... Ради всего святого, я не убивал ее!
— Я не сказала, что вы это сделали! Этот капитан объяснил мне, я не мог убить ее. По времени не получается...
— Просто чудесно для вас! — Мэри-Энн пыталась кричать с сарказмом. — Но мне нужно работать.
— В шесть утра?
Девушка подошла вплотную к двери и внимательно посмотрела на Мэла:
— Вы пьяны?
— Нет! У меня похмелье!
Больше Дэниэлс ничего не смог сделать. Ему показалось, что его голова развалилась на две части и обжигающий солнечный свет проник внутрь. Мэл поднял лицо вверх, положил ладонь на лоб и пошел прочь.
— Не важно, — пробормотал Дэниэлс слишком тихо, чтобы девушка не могла услышать его. — Просто не обращай внимания.
За его спиной послышалась серия щелчков, и Мэри-Энн распахнула дверь. Когда Мэл обернулся, девушка стояла в дверях и, улыбаясь, смотрела на него.
— Каждый раз, когда я вас вижу, у вас похмелье, — сообщила Мэри-Энн. — Или у вас похмелье бывает каждый день?
— Кроме Великого поста.
— Вы хотите, чтобы кто-нибудь приготовил вам чашку кофе?
— Я не знал, когда миссис — как там ее зовут?.. — приходит готовить завтрак, а если бы я попытался сделать это самостоятельно, то, боюсь, взорвал бы дом.
— Она вообще не придет. Она звонила вчера вечером. Убийство напугало ее. Она вернется, когда изверга поймают, но не раньше. Это она так сказала — изверга.
— Слово не хуже других.
— Это верно; вы же видели ее. Поэтому я считаю, вполне естественно, что у вас сегодня похмелье.
— Благодарю вас.
Мэл потянулся за сигаретой, но опять передумал. Сперва кофе. Затем ему в голову пришла еще одна мысль:
— Вы в самом деле работаете в шесть утра?
— Сейчас не шесть утра, а больше половины седьмого. Да, я действительно работаю. Точнее, работала до тех пор, пока вы не появились.
— И вы всегда работаете в шесть утра?
— В шесть тридцать. Нет, не всегда. Но накопилось много работы, и я думаю, что у меня не будет времени поработать днем. — Мэри-Энн засмеялась и похлопала его по руке:
— Пойдемте. Я приготовлю вам кофе.
Они направились к дому, и по пути Дэниэлс поинтересовался:
— Кстати, а что вы здесь делаете? Я имею в виду, что я знаю, чем вы занимаетесь: реклама, ассистент режиссера и все такое, но как вы здесь оказались? Вы хотите быть актрисой?
— Нет, еще глупее.
Сейчас девушка казалась менее уверенной в себе, более молодой и застенчивой.
Так как Мэри-Энн не продолжала, Мэл подбодрил ее:
— Кем же тогда?
— Режиссером.
Девушка произнесла это так тихо, запинаясь, что Дэниэлс едва смог расслышать ее слова. Как только Мэри-Энн выговорила это, она словно обрела силы, слова полились из нее потоком:
— Я хочу быть режиссером, Мэл. Я знаю, считается, что женщинам не следует даже думать об этом, но именно этого я хочу.
У меня так много идей, задумок, которые я хочу осуществить... У меня дома есть пьесы, сотни пьес, полные постановочных замечаний, расписывающих каждый поворот, каждый шаг. У меня есть распределение ролей... Вы бы не поверили в некоторые из моих замыслов, я хотела бы поставить такие вещи, пригласить таких людей! И фильмы!
Они стояли сейчас на крыльце, но не приближались к кухне. Мэри-Энн замерла перед дверью, ее лицо оживилось, слова стали быстрыми, выразительными, руки непрерывно двигались, пока девушка говорила:
— Есть так много вещей, никем не испробованных. Я иду в кино, я вижу какую-то сцену и говорю себе: “Почему бы им не сделать это вот так? Почему бы им не поставить камеру здесь и здесь, почему бы им не поставить такую-то декорацию?.. Ох, я не знаю, просто... просто я вижу все совершенно иначе! И когда я вижу, как работает Ральф... Он ужасно хороший режиссер, Мэл, он правда очень хороший, но я смотрю на него и думаю: “Почему у него актеры не делают это и это? Почему не...” Вы знаете, кто мой идеал? Марго Джонс, вот кто. Иметь свой собственный театр, мой собственный театр, быть режиссером, находить новые пьесы, новые способы ставить их, новые... новые... новые подходы. Я делаю все это мысленно. Я все больше узнаю каждый день, и я не брезгую тем, чем занимаюсь. Я буду делать рекламу, готовить кофе или выполнять обязанности суфлера. Я не переживаю, потому что таким образом я... Я просто становлюсь ближе и продолжаю учиться. Понимаете?
Было еще слишком раннее утро, чтобы Мэл смог вполне понять то, что говорила Мэри-Энн, но Дэниэлс почувствовал силу ее желания. Молодой человек отреагировал так, как всегда реагировал на беззаветную страсть, немного завидуя и сожалея, потому что такое пламя редко горит долго в нашем мире, не испытывающем потребности в подобном тепле. Его голос стал более серьезным и сочувствующим, чем сам Дэниэлс мог ожидать, когда он посоветовал:
— Тогда вам следует поехать в Нью-Йорк. Здесь вы ничего не добьетесь.
— Марго Джонс не работала в Нью-Йорке, она работала в Далласе.
— Иногда она работала и в Нью-Йорке, а Картье-Айл не Даллас.
Совершенно неожиданно девушка поникла, словно вдруг уже испытав вкус поражения.
— Я знаю, — проговорила Мэри-Энн. — Но я трусиха. Мне двадцать два; если я собираюсь вообще начинать, мне надо этим заняться сейчас. Но вы не можете себе представить, Мэл, как меня пугает Нью-Йорк. Сидя здесь, я могу заставить себя поверить, что я все еще учусь, все еще накапливаю знания, все еще готовлюсь к моему большому дню. Но поехать в Нью-Йорк... Я ведь никого там не знаю, я бы не знала, с чего начать и что сделать. Если бы я хотела быть актрисой, я могла бы начать с маленьких ролей и расти постепенно. Но не существует маленьких ролей для режиссеров, их просто не существует.
— Вы когда-нибудь что-нибудь ставили?
— Ах, ничего, ничего. — Девушка раздраженно затрясла головой. — Только в школе, и еще маленькие постановки в церкви, а иногда делала здесь кое-какие сцены за Ральфа, вот и все.
— Ну что ж, вы встречали здесь людей, людей из Нью-Йорка. Разве вы не можете познакомиться с кем-то, с теми людьми, кто сможет помочь вам, когда вы приедете в Нью-Йорк, кто представит вас кому-то еще, имеющему возможность помочь вам?
— Я не знаю, я думаю... — Девушка покачала головой. — Я просто трусиха, и ничего больше. Я не знаю, решусь ли я когда-нибудь продолжить или нет. Возможно, я просто организую маленький театр в Картье-Айл на зимний сезон, а летом буду продолжать заниматься рекламой для этого театра; и умру семидесятитрехлетней городской сумасшедшей. Пойдемте, я приготовлю вам кофе.
Мэри-Энн открыла дверь и направилась через холл к кухне.
Мэл последовал за ней со словами:
— Послушайте, почему бы не...
— Нет, не нужно. Я не хочу больше говорить об этом. Во всяком случае, не сейчас.
— Попозже?
— Да-да, попозже.
Они толкнули тяжелую дверь, вошли в кухню и одновременно заметили это.
Кухонный стол. Покрытый красной массой, отвратительно красной бугорчатой липкой массой. Словно кто-то нарезал на маленькие кусочки сырое мясо и полил его кровью, а вся эта мешанина уже наполовину свернулась и покрылась струпьями.
И нацарапанные на ней кривые скачущие линии, узкие линии, позволяющие увидеть крышку стола; линии складывались в слова: “ЭТО СДЕЛАЛ БОББИ”.
Мэри-Энн отступила к стене, глядя на это широко открытыми глазами, прижав ладонь ко рту. Ее голос звучал очень слабо и испуганно, когда она проговорила:
— Вам лучше позвонить в полицию, Мэл. Вам лучше поспешить и позвонить в полицию.
Глава 7
Сондгард сидел на кухонном стуле, скрестив руки перед грудью и с разочарованием и сожалением изучал послание. Сначала “РОБЕРТ РОБЕРТ РОБЕРТ”, теперь “ЭТО СДЕЛАЛ БОББИ”. А до них “Я СОЖАЛЕЮ”.
— Он хочет, чтобы его поймали, — пробормотал себе под нос Сондгард.
Этого хотела обезумевшая часть его личности. Бедное создание, вызывающее жалость. Впадающее в ярость чудовище хотело, чтобы его поймали. Он хотел, чтобы его остановили, он хотел, чтобы его наказали, он хотел, чтобы его забрали туда, где он никому не сможет причинить вреда. Он не мог заставить себя подойти к первому попавшемуся полицейскому и сдаться, поэтому он нашел другой выход. Он оставлял послания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28