Вон, сидит за столом дружины стрелок Рейнольд Гринлиф – новый шерифов слуга, прилежно обрабатывает баранью лопатку и ножом и зубами. Вон, примостился с краешку крайнего стола тучный рослый монах – что ж, неужто у шерифа Ноттингемского не найдется местечка для Божьего человека?
Стучат кубки, доволен шериф Ноттингемский, ухмыляется в усы смуглый гость. Чему ж они так рады – небось птичка еще не в клетке?
Другая, тайная, радость есть у них, другой сокол угодил в клетку, покрупнее Роберта из Локсли!
Важные вести принес шерифу под покровом ночи гонец из Йорка. Уже успели перемолвиться о том шериф и гость наедине. Отчего бы им не пировать. Никогда не вернется король Ричард!
Однажды, в крестовом походе, в далеких песках, поссорился Ричард с Леопольдом, герцогом Австрии. Дерзко ответил Леопольд скорому на гнев Ричарду, и король тут же вызвал его на поединок. При свидетелях Ричард с позором свалил Леопольда с коня, разрезал ремешки его шлема, но пощадил – не нанес «милосердного удара».
– Ох, не смешите меня, милорд шериф! Глупец Ричард, трижды глупец – сперва нажить врага, а потом оставить живым! Уж я бы нипочем такой глупости не сделал!
– Это что, сэр Гай! Возвращаясь домой через Австрию, встретил Ричард Леопольда! Тот, не будь дурак, приветливо да вежливо его встретил, да в свой замок пригласил! Вы ведь знаете, Ричард любит путешествовать без свиты – с одним оруженосцем! Простого рыцаря из себя строит, эдакого защитника вдов и сирот да заколдованных принцесс!
– И что ж, милорд шериф, он так и поверил Леопольду? И сам к нему в замок въехал, даже не подумав, что тот может припомнить ему зло?
– Готов поспорить, сэр Гай, он вообще забыл о той ссоре!
– Забыть о ссоре?! Поверить в добрые намеренья врага?! Глупец Ричард, ох глупец!
– Пусть пожинает, что посеял! Кто теперь знает, что сидит он в каменной башне под замком – пленник Леопольда! Если кто что и видел – по доброй воле безвестный рыцарь въехал в замок! Кто на такое обратит внимание! А уж Леопольд его не выпустит, к радости нашего принца Джона!
– Ох и потеха, милорд шериф!
– Одно плохо – тысячи людей из всякого простонародного сброда рыщут по свету в поисках Ричарда! Ну как кто на след выйдет?
– Ну и что с того, милорд шериф? Ведь герцог Австрии – вассал германского императора. А уж тот скряга каких свет не видывал! Даже если и найдут Ричарда – не даст его император без такого выкупа, что во всей английской казне не найдется!
– Ваша правда, сэр Гай, ваша правда! Никогда не вернется Ричард!
Гнутся столы от олова и серебра, от зажаренных целиком бараньих туш, от блюд с птицей. Весело Гаю Гисборну, весело шерифу.
Топот копыт, тяжелый галоп по мостовой. Падая от усталости, входит в залу всадник.
– Сэр Гай, беда! Беда, сэр Гай Гисборн! Саксы осадили с вечера твой замок и готовятся к штурму!
Побледнел сэр Гай так, что смуглое лицо его стало желтым как мед – ни дать, ни взять – сарацин! Вмиг стало тихо – слышно, как вьеся над столом оса.
– Ты белены объелся, дурень!! Мы не при Вильгельме Завоевателе живем – слыхано ли такое?! Саксы, саксы штурмуют мой замок?! Откуда у них оружие?! Кто их ведет?!
– Откуда оружие – неведомо. С вечера десятки, сотни саксов стали стекаться к замку. К ночи зажгли костры вокруг. К утру пошли в атаку. Я еле ушел подземным ходом, а коня забрал в деревне.
– Кто их ведет?! Говори!!
– Робин Гуд, сэр Гай, Робин из Локсли.
– Проклятье, милорд шериф!! Все мои люди – в лесах!
– Не горячитесь, сэр Гай! В таком замке даже малый гарнизон безопасен от разбойников! Им нипочем не взять его!
– Будь это ваш замок, милорд шериф, вы бы не были так в том уверены! Проклятый Робин Гуд!!
Взглянул Рейнольд Гринлиф на монаха. Взглянул монах на Рейнольда Гринлифа. И заторопился, встал из-за стола, скользнул к двери. Не иначе, поспешил Божий человек помолиться о конце смуты. Впрочем, никто и не заметил его ухода. Шерифова дружина поднималась из-за столов, спеша собраться и седлать коней. Пир был кончен.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Гай Гисборн
Робин Гуд шел лесом напрямик. На сердце у него было весело, ноги ступали легко – бесшумной походкой человека, привычного пробираться по чащобе.
В десяти шагах от него, на небольшой поляне, мирно паслись два оленя. Только куст разросшегося шиповника загораживал от них подошедшего так близко человека, но звери, словно зачарованные летним, полным цветочных запахов днем, продолжали щипать траву. Верный выстрел и для мальчишки, впервые взявшего лук в руки! Робин Гуд рассмеялся, спугнув оленей: пусть себе живут, сегодня под Дубом-Королем и так не будет места от добычи!
Ах, до чего ж хорош Шервуд ранним летом! Шиповник сменяется боярышником, разросся непролазный орешник… Молодые клены шелестят веселой листвой. Сплелась шарами омела на стволах – ядовито-зеленая, колдовская-наговорная омела, которую так любили в старину друиды. А над всем этим – темная надежная крыша – дубовые кроны.
Ах, как поют птицы! Кажется, впрочем, не только птицы поют погожим днем в лесу. Робин остановился, придержав ветку орешника: три юных девушки собирали в лесу хворост. Босоногие, простоволосые, в грубых платьях из домашнего холста: а щеки цветут, как лесные розы. Девушки, без устали кланяясь каждой сухой веточке, пели на три голоса песню. Улыбка застыла на губах Робин Гуда. Он знал эту балладу, ее сложил лесной певец Алан э'Дэйл, и называлась она «Дева Марион».
ДЕВА МАРИОН
Юный май настает,
Ветер в листьях поет,
Скачет лэди на белом коне:
– Я ждала целый год,
Что же друг мой нейдет?
Робин Гуд, ты вернешься ль ко мне?
– Дом мой – лес вековой,
Хлеб насущный – разбой,
Лютый враг мой – норманский закон,
Дева, вольный стрелок
Как монах одинок,
Подожди еще год, Марион!
Юный май настает,
Вереск пахнет как мед,
Скачет лэди в зеленом плаще:
– Я ждала целый год,
Что же друг мой нейдет?
Ах, ужель мои слезы воотще?
– Дом мой – лес вековой,
Хлеб насущный – разбой,
Лютый враг мой – норманский закон.
Мне в чащобе лесной,
Веселей чем с женой,
Подожди еще год, Марион!
Юный май настает,
Голубь почту несет,
Розы дикие пышно цветут…
«Я три года ждала,
Злую пряжу спряла,
Будь ты проклят навек, Робин Гуд!»
Робин повернулся и пошел прочь. Яркий день померк в его глазах, словно тяжелые мысли были закрывшими солнце облаками.
«Грустная песня, невеселая песня. Не все в ней – так, и не все в ней – правда. Но что тогда правда, Роберт из Локсли? Правда то, что спас ты однажды знатную девицу саксонку от негодяя норманна, похитившего ее, чтобы силой взять в жены. Правда, что звали ее лэди Марион. Что ты полюбил ее, а она – тебя. И что ты оставил ее, потому, что не мог иначе. Правда, что ты разбил ее сердце, и она ушла в монастырь. Что нет больше лэди Марион, а есть сестра Матильда. Ах, Марион, Марион, хотел бы я знать, о чем молишь ты Бога в темной обители? Простишь ли ты меня когда-нибудь? Думаю, что нет. Саксонки не прощают сердечной обиды.»
Размышления Робин Гуда нарушил лихой стук копыт. Ноги вывели его на дорогу. Разбойник отступил в заросли и вскинул лук, чтобы не застать врасплох того, кто вот-вот появится из-за поворота.
Но вместо рыцаря на сытом коне глазам его предстало на диво странное зрелище. Поднимая облака белой пыли, навстречу Робину мчался братец Тук, взгромоздившийся на неоседланную клячу, такую тощую, что казалось, ее хребет вот-вот перережет тучного монаха надвое. Изо всех сил молотя ногами по ребристым бокам лошади, благочестивый отшельник умудрялся гнать ее галопом.
– Клянусь Хенгистом, отче, где ты раздобыл такого резвого скакуна? – расхохотался Робин.
– Клянусь мощами Эдварда Исповедника, – ответил монах, спешиваясь так же легко, как упал бы с телеги мешок зерна. – Ты сам ржешь как жеребец, а между тем впору плакать. Уф-ф, думаю, что эта развалина лет десять не бегала так резво! Я купил ее у какого-то возницы, который вез камыш. Боюсь, что для него сделка оказалась выгоднее.
– Так с чего ты вздумал упражняться в верховой езде, отец Тук?
– С того, что самое малое через час после меня из Ноттингема выехали люди шерифа! Ей же ей, Робин, ты считаешь себя умнее всех! Допустим, твои парни заманили молодчиков Гисборна далеконько в чащобу, и они на помощь не поспеют! Да только, если осаждаешь замок, надо все ж-таки поглядывать, нет ли у лисицы запасного выхода из норы! Чума на вас, как вы проворонили подземный ход? С шерифовыми людьми вам не совладать под стенами замка – придется уносить ноги подобру-поздорову!
– Не горячись, святой отец, – с широкой улыбкой ответил Робин. – Спасибо за службу и дружбу, но ни тебе, ни людям шерифа, спешить уже некуда и незачем. Лиса пока жива, но мы разорили ее нору. Приходи лучше вечером к Дубу-Королю, где мы будем делить добычу так, как велит разбойничий закон.
– Ты взял неприступный каменный замок, Робин Гуд?! – от изумления брат Тук даже побледнел от тройного подбородка до тонзуры. – Быть не может – у тебя бы просто не хватило людей!
– С одними лесными стрелками мне бы этого нипочем не сделать, святой отец. – Робин Гуд улыбнулся еще веселее. – Но мне помогли славные крестьяне. Ведь и я иной раз помогаю им – кому мешком пшеницы голодной зимой, кому – серебряными пенсами перед сбором налогов.
– Да ты в уме помешался, Робин?! – завопил брат Тук в гневе. – Им же нездобровать потом, когда узнают, кто тебе помогал!
– Кто их узнает, отче? – негромко спросил Робин Гуд. – Моих помощников некому узнать. Вся охрана замка перебита.
Монах и разбойник взглянули друг на друга и некоторое время простояли молча.
А Гай Гисборн, подоспевший в этот день к своему замку с людьми шерифа, застал страшное зрелище: разбитые ворота, спущенный мост, сгоревшие крыши над закопченными башнями. Еще недавно здесь кипел бой, звенели мечи, летели горящие стрелы, падали камни со стен, а теперь царила тишина, только воронье кружилось в небе, чуя мертвецов. Взломанные амбары зияли пустотой. Пустые сундуки догорали во дворе. Только одно здание избежало разграбления: маленькая замковая часовня. К ее дверям был прибит стрелой лист пергамента.
Гай Гисборн знаком показал одному из солдат снять пергамент.
Нехотя, словно боясь, что гнев рыцаря падет на него, солдат приблизился к сэру Гаю с пергаментом в руке.
Не меняясь в лице, Гай Гисборн развернул разбойничье письмо.
«Шервудский лес – мой дом, Гай Гисборн. Не ходи ко мне незванным, и я не буду ходить к тебе. Робин Гуд».
И тогда Гай Гисборн обнажил свой меч, в рукоять которого были вложены мощи святого Дагобера, и поклялся страшной клятвой отомстить Робину Гуду, королю разбойников.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Король в беде
Ветер играл светлыми волосами Алана э'Дэйла, лесного певца. Алан стоял на широкой дубовой ветви, и его развевающийся плащ сливался цветом с листвой. Кроны ясеней и кленов колебались внизу, как зеленое море. Как на ладони видно было место, где поднималась на холм белая старая дорога. Где-то там, внизу под зелеными волнами листвы ждут с луками и короткими саксонскими мечами наготове Вилль Статли и Скэтлок. Когда игрушечные фигурки покажутся на дорожном подъеме, заливистый свист Алана скажет, что засада должна приготовиться. Кого-то пошлет сегодня Бог с подарком для вольных стрелков?
Кто б ни была птичка, а пора готовить сеть! Одинокий всадник появился на холме. Алан э'Дэйл засвистал. Скэтлок отозвался свистом внизу. Сигнал услышан!
Рыцарь ехал даже без оруженосца. Был он немолод и худ, острое лицо прорезано глубокими морщинами – из тех, что чертят не годы, а тяготы и тревоги. Небольшой его щит был так изрублен в битвах, что трудно было разобрать на нем герб.
– Постой, благородный сэр! – грозно воскликнул Скэтлок, хватая сердито захрапевшего коня под узцы. – Кто б ты ни был, а через этот лес не проезжают не заплатив пошлины Робину Гуду!
Рыцарь положил руку на рукоять меча. Что толку? Стоявшие в нескольких шагах Алан э'Дэйл и Вилль Статли навели на рыцаря свои луки. Меч остался в ножнах, но рука – на рукояти.
– У меня ничего нет для вас, лесные молодцы! – решительно сказал рыцарь.
– Похоже на то, – мрачно произнес Вилль Статли, окинув взглядом старые доспехи рыцаря. – Поклянись, что при тебе вправду нет ничего ценного, и мы отпустим тебя без обиды.
– Такой клятвы я не дам, – сказал рыцарь, метнув взгляд на потертые седельные сумы. – Я сказал, что у меня нет ничего для вас.
– Э, приятель, да ты, похоже, не так беден, как кажешься! – сердито сказал Алан э'Дэйл. – Что у тебя в этих сумках?
– Прежде, чем вы перережете мне горло, этого вам не увидеть, – ответил рыцарь. – В них все, что у меня есть. Все золото, что я добыл концом копья в походах, все драгоценности моей семьи. Увы, этого не так уж много – я беден, а покуда я воевал в Святой Земле, владения мои совсем пришли в упадок. Но и эту малость я скорее умру, чем отдам без боя, потому, что предназначил это для самой благородной цели, какая только может быть сейчас у жителя этой страны.
1 2 3 4 5 6 7 8