Нет, все ее планы были чистым бредом.
Но сейчас уже слишком поздно, ничего изменить нельзя.
А может быть, нет?
Может быть, так: она сейчас выспится – долгие десять часов отдыха. Завтра – воскресенье; если она покинет мотель примерно в девять утра и поедет прямо домой, то возвратится в город в понедельник, ранним утром. Еще до того как вернется из Далласа Лила, до того как откроется банк. Она положит деньги в банк и сразу отправится на работу.
Конечно, она страшно устанет. Но это не смертельно, и никто никогда ни о чем не узнает.
Оставалась еще проблема с машиной. Тут придется придумать какое-то объяснение для Лилы. Она может сказать ей, что поехала в Фервилл, потому что решила нанести неожиданный визит Сэму и провести с ним уикэнд. Машина сломалась, и она была вынуждена отбуксовать ее: ей сказали, что потребуется новый двигатель, поэтому Мери решила обменять ее на эту старую развалину и вернуться домой.
Да, звучит правдоподобно.
Конечно, когда она подсчитает убытки, вся поездка обойдется ей где-то в семьсот долларов. Столько стоил ее седан.
Но эту цену стоит заплатить. Семьсот долларов – не так уж много за то, чтобы снова обрести рассудок. Рассудок, нормальную жизнь и надежду на счастливое будущее.
Мери поднялась на ноги.
Так она и сделает.
Она тут же почувствовала себя высокой и сильной, снова вернулась уверенность. Все оказалось очень просто.
Если бы Мери была набожной, она бы произнесла про себя молитву. Но в тот момент ее охватило странное ощущение, будто все, что произошло, было предопределено, – так, кажется, это называется? Будто все события сегодняшнего дня просто должны были случиться. То, что она выбрала неправильную дорогу, приехала сюда, встретила этого несчастного толстяка, стала свидетелем его странной речи, последняя фраза которой словно отрезвила ее.
Ей даже захотелось подойти к нему и расцеловать, но потом она, засмеявшись, представила себе, как он воспримет такое проявление благодарности. Несчастный чудак скорее всего хлопнется в обморок!
Она опять хихикнула. Приятно снова чувствовать себя высокой и сильной; ну-ка, посмотрим, сможет она теперь уместиться под душем? Именно это она сейчас и сделает – примет настоящий горячий душ. Станет под струящуюся воду и будет стоять, пока не смоет всю грязь с тела, а потом с души. Очистится Мери. Станет белой как снег…
Она вошла в ванную, сбросила туфли, пригнувшись, стянула чулки, потом подняла руки, сняла через голову платье, швырнула его в комнату. Платье упало на пол – наплевать. Медленно расстегнула бюстгальтер, взмахнула рукой, так что он описал красивую дугу в воздухе, и разжала пальцы. А теперь трусики…
Она постояла немного перед зеркалом, внимательно изучая себя. Что ж, по лицу можно дать двадцать семь, но тело у нее двадцатилетней девушки. Хорошая фигура. Чертовски хорошая фигура. Сэму понравится. Хорошо бы он сейчас стоял рядом и любовался этим телом. Пережить еще два года ожидания будет трудно, страшно трудно. Но она потом сумеет наверстать потерянное время. Считается, что женщина полностью достигает половой зрелости лишь к тридцати годам. Надо будет проверить.
При этой мысли Мери снова захихикала как девчонка; нанесла воображаемый удар противнику и отскочила, послала отражению воздушный поцелуй и получила такой же в ответ. Потом встала под душ. Вода была очень горячей, пришлось подкрутить кран с холодной водой. В конце концов она полностью открыла оба крана, так что теплая волна словно затопила все вокруг.
Вода лилась с оглушительным шумом, комнату начали заволакивать клубы пара.
Из-за этого она не услышала, как открылась дверь, как по полу прошелестели чьи-то шаги. И когда занавеска, закрывавшая душевую, раздвинулась, клубы пара. сначала скрыли лицо.
Потом она заметила его – просто лицо, глядевшее на нее сквозь ткань, словно маска, парящая в воздухе. Шарфик закрывал волосы, и глаза, бессмысленно пялящиеся на нее, казалось, сделаны из стекла, но это была не маска. Кожа, покрытая толстым слоем пудры, была мертвенно-белой, два пятна лихорадочно-бурого цвета горели на щеках. Это была не маска. Это было лицо полоумной, обезумевшей старухи.
Мери начала кричать, но тут занавеска раздвинулась шире, из клубов пара возникла рука, держащая огромный мясницкий топор. Этот топор мгновение спустя оборвал ее крик.
И отрубил голову.
4
Как только Норман вошел в контору, его начало трясти. Это была реакция, конечно. Слишком много всего произошло и слишком быстро. Он больше не мог держать это в себе, как в бутылке.
БУТЫЛКА. Вот что ему сейчас нужно – выпить. Он, конечно, наврал той девушке. Действительно, Мама не разрешала держать спиртное в доме, но он все равно выпивал. Он прятал бутылку здесь, в конторе. Иногда нельзя не выпить, даже если знаешь, что плохо переносишь спиртное, даже если ничтожного количества достаточно, чтобы все вокруг стало как в тумане, чтобы отключиться. Бывали времена, когда очень хотелось отключиться.
Норман вовремя вспомнил, что надо сделать, – опустил шторы, выключил придорожную вывеску. Вот и все. Закрыто на ночь. Теперь, когда шторы опущены, снаружи никто не сможет различить слабый свет настольной лампы. Никто сюда не заглянет, никто не увидит, как он открыл ящик в столе и вытащил бутылку дрожащими, как у нашкодившего мальчика, руками. Маленький мальчик хочет свою бутылочку.
Он поднял кружку и сделал глоток, закрыв глаза. Виски обожгло все внутри; это хорошо. Пусть выжжет всю горечь и боль. Огненная влага прошла по горлу, воспламенила желудок. Еще один глоток, – может быть, он выжжет привкус страха.
Он сделал ошибку, пригласив девушку в дом. Норман понял это уже в тот момент, когда произнес роковые слова, но девушка была такой хорошенькой, казалась такой усталой и одинокой, словно ей не к кому было обратиться, не у кого искать понимания. Он ведь хотел только поговорить с ней немного, так оно и вышло, больше ничего не было. Кроме того, это ведь его дом, разве не так? Он такой же хозяин, как и Мама. Она не имеет права устанавливать здесь свои порядки.
Но все равно это была ошибка. На самом деле, он бы никогда не осмелился, просто сегодня он был очень сердит на Маму. Он решил поступить наперекор ей. Это было плохо.
Но, после того как он пригласил ее, он сделал кое-что похуже. Он вернулся в дом и сказал Маме, что сегодня у него будет гостья. Он ворвался к ней, прямо к постели, и объявил об этом – все равно что сказал: «Ну-ка, попробуй теперь сделать что-нибудь!»
Он совершил дурной поступок. Она и так была на взводе, а когда он сказал ей, что сюда придет девушка, у нее началась самая настоящая истерика. Да, истерический припадок, вот как называется ее поведение, с этими криками: «Если ты приведешь ее сюда, я убью ее! Убью эту шлюху!»
ШЛЮХА. Мама не употребляла таких слов. Но тогда она именно так и сказала. Она больна, очень больна. Может быть, девушка была права. Может быть, Маму и вправду надо поместить куда-нибудь. Кажется, он сам уже не может ничего с ней сделать. И с самим собой тоже. Что там Мама говорила про тех, что делают что-то там сами с собой? Это грех. Они будут гореть в аду за это.
Внутри все горело от виски. Уже третий глоток, но он нуждался в нем. Он во многом еще нуждался. И насчет этого тоже девушка была права. Так жить нельзя. Он больше не может так жить.
Даже этот ужин превратился в пытку. Он все время боялся, что Мама что-нибудь устроит. С тех пор как он оставил ее комнату и закрыл дверь на ключ, он все время боялся, что она начнет стучать в стену и кричать. Но все было тихо, пожалуй, даже слишком тихо, словно Мама внимательно слушала их беседу. Наверное, так оно и было. Можно запереть Маму, но заткнуть ей уши нельзя.
Норман надеялся, что сейчас она уже заснула. А завтра. Бог даст, все забудет. Такое иногда случалось. Но бывало и по-другому: он был уверен, что она забыла о том или ином инциденте, а много месяцев спустя, вдруг, как гром среди ясного неба. Мама вспоминала о нем.
СРЕДИ ЯСНОГО НЕБА… Он хмыкнул. Придет же в голову такое. Он теперь и не видит этого ясного неба. Только облака и густая тьма, вот как сегодня.
Он услышал какой-то звук и быстро повернулся на стуле. Неужели Мама? Нет, такого не может быть, ты же запер ее, помнишь? Это, наверное, девушка в соседней комнате. Ну конечно, теперь он ясно слышал; судя по всему, она открыла чемодан и раскладывает вещи, готовится ко сну.
Норман отпил еще глоток, чтобы успокоить нервы. На этот раз виски помогло. Рука больше не дрожала. Он не испытывал страха. Если он думал о девушке, страшно не было.
Смешно: когда он по-настоящему разглядел ее, Нормана потрясло жуткое ощущение, как же это называется? Что-то на им. Импозантный? Нет, не то. Он не чувствовал себя импозантным, когда был рядом с женщиной. Имбецил? Опять не то. Слово вертелось на языке, он сотни раз встречал его в книгах, в ОПРЕДЕЛЕННЫХ книгах, о существовании которых Мама и не подозревала.
Ну, не важно. Когда он стоял рядом с девушкой, он чувствовал себя плохо, но не сейчас. Сейчас он был сильным, и мог сделать все что угодно.
А с девушкой, вроде этой, он бы многое хотел сделать. Молоденькая, хорошенькая, к тому же неглупая. Он показал себя дураком, отвечая на ее слова насчет Мамы; теперь он должен, признать, что она была права. Она знает, она способна понять. Если бы. только она тогда осталась, если бы только они продолжили разговор…
А теперь он, наверное, больше ее не увидит. Завтра она уйдет. Уйдет навсегда. Джейн Вилсон, Сан-Антонио, Техас. Интересно, кто она, куда направляется, какая она на самом деле: в такую девушку можно влюбиться. Да, влюбиться, увидев ее один-единственный раз. И не над чем здесь смеяться. Но она-то, наверное, будет смеяться. Таковы уж они, девушки, – они всегда смеются над тобой. Потому что все они ШЛЮХИ.
Мама была права. Все они шлюхи. Но попробуй держи себя в руках, когда шлюха такая красивая и ты знаешь, что больше никогда ее не увидишь. Ты просто ДОЛЖЕН снова ее увидеть. Будь ты мужчиной хотя бы наполовину, ты так и сказал бы ей, когда был в ее комнате. И принес бы бутылку, предложил бы выпить и сам выпил бы вместе с ней, а потом взял бы ее на руки, отнес в постель и тогда…
Тогда ничего бы не произошло. Потому что ты не смог бы ничего сделать. Потому что ты бессильный. Ты импотент.
Ты ведь это слово не мог вспомнить, правда? ИМПОТЕНТ. Это слово использовалось в книгах, это слово употребляла Мама, это слово значит, что ты больше никогда не увидишь ее, потому что не сможешь ничего сделать. Это слово знали шлюхи, наверняка знали – вот почему они всегда смеялись над ним.
Норман снова отпил из кружки, совсем маленький глоточек. Он почувствовал, как что-то потекло по подбородку… Кажется, он опьянел. Да, он пьяный, ну и что? Лишь бы не знала Мама. Лишь бы не знала эта девушка. Это секрет, бо-ольшой секрет. Так он импотент? Но это не значит, что он больше никогда ее не увидит.
Он увидит ее – прямо сейчас.
Норман перегнулся через стол, голова почти уперлась в стену. Опять звуки. По долгому опыту он знал, что они означают. Девушка скинула туфли. Значит, теперь она идет в ванную.
Он протянул руку. Пальцы снова дрожали, но теперь уже не от страха. От нетерпеливого ожидания, от предвкушения предстоящего зрелища. Сейчас он сделает то, что делал много раз до этого. Отодвинет застекленную лицензию, висящую над столом; тогда можно будет подглядывать в маленькую дырочку, которую он давным-давно просверлил в стене. Никто на свете не знал про эту маленькую дырочку, даже Мама. Главное, Мама ничего не знала. Это был его секрет.
С той стороны дырочка казалась просто трещиной в пластике, но ему все было видно. Видна ванная, если там горел свет. Иногда ему удавалось поймать момент, когда они стояли прямо перед дырочкой. Иногда он мог видеть их отражение в зеркале на двери позади них. Но главное – он мог их видеть. Все их секреты. Пускай себе шлюхи смеются. Он знает о них больше, чем они думают.
Трудно было сосредоточиться: все расплывалось перед глазами. Он чувствовал головокружение и жар. Головокружение и жар. Отчасти из-за виски, отчасти от возбуждения. Но главное – из-за нее.
Да, она была в ванной, стояла лицом к стене. Но она не заметит его дырочку. Никто из них никогда ничего не замечал. Она улыбалась, распуская волосы. Изогнулась, спустила чулочки. А когда выпрямилась, – да, да, она сейчас сделает это, она снимает платье через голову, ткань скользит все выше и выше, он видит ее лифчик, он видит ее трусики. «Только не останавливайся, только не отворачивайся!»
Но она все-таки отвернулась, и Норман чуть было не крикнул тогда: «Стой, шлюха, не уходи!», но вовремя опомнился; и тут он заметил, что она расстегивает лифчик, стоя перед зеркалом на двери, и ему все было видно! Только вот в зеркале были волнистые, искривленные линии и слепящие огоньки, из-за которых кружилась голова, так что трудно было что-нибудь разглядеть, пока она не отошла немного в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21