»
Я ничего не ответила.
«Невеселое место для детей», — повторил он раздраженно.
Пожалуй, самым грустным во всем этом был тот болезненно-раздраженный тон, каким он произносил эти слова. Когда он был здоров, подобный тон никогда ему не был свойственен.
"Нам с тобой надо было предвидеть это еще одиннадцать лет назад, — сказал он тихо. — Если бы мы все это предвидели, тебе бы не пришлось оказаться в положении матери четверых детей, у которой муж калека.
Да, как все это не похоже, Марта, на то, что мы ожидали от будущего года. Помнишь, — сказал он, сжимая мне руки так, что стало больно. — Одиннадцать лет назад в тот же самый день… Как быстро пролетели эти годы, Марта, милый мой дружочек. Ты ведь понимаешь, как много значишь для меня? Как я благодарен тебе за все".
Снова пошел дождь, и дети вернулись из парка. Было уже поздно, и с вечерним обходом пришел доктор. Когда мы собрались уходить, Отто притянул к себе детей: «Надеюсь, что вы все это время вели себя хорошо. Никогда, никогда не огорчайте маму, дети. Ты слышишь, Эйнар, ты самый старший, запомни, что папа говорит тебе, всегда будь добрым и хорошим мальчиком, всегда старайся ради мамы и младших, и ты, Халфред, мой малыш».
Они плакали, и я плакала. Жалкой процессией шли мы гуськом к трамваю, каждый держа свой зонтик. Ингрид промокла, и мне пришлось взять ее на руки, иначе мы вообще никогда бы не добрались до города. Я шла, держа на руках ребенка, боялась уронить зонт, да еще надо было подбирать подол, а позади меня шлепали по бездонным лужам и размытой проливным дождем дороге двое моих мальчуганов.
В этот же самый день ровно год назад я лежала в постели после родов. Отто сидел рядом и старался развлечь меня. «Все будет хорошо, — успокаивал он меня, — и мы с тобой еще доживем до золотой свадьбы». Он ни на секунду не допускал мысли, что может не дожить до этого дня.
А два года назад в годовщину свадьбы, как всегда, мы были в нашем летнем домике, выпили там шампанского, пожелая здоровья друг другу, и Отто заявил, что считает себя самым счастливым мужем в Норвегии. А я сидела и размышляла о том, как бесконечно несчастлива я, как бесконечно мы чужды друг другу, при том что он этого не понимал. Тогда я даже и не представляла, что такое настоящее горе!
На следующий год я, верно, стану вдовой.
Наш летний домик решено продать, и мы уже дали объявление. Но я надеюсь, что в это ужасное для нас время домик не будет продан чересчур быстро, по крайней мере, при жизни Отто.
Когда я размышляю о нашей с Отто супружеской жизни, то понимаю, что все сложилось так, как должно было сложиться. С другой стороны, все это так нелепо. И вся моя печаль обращается в гнев и горечь, а излить их я могу только на саму себя. Собственно говоря, изменить что-либо в этом мире невозможно. Если бы мы хотя бы догадывались о будущем, о том, что нам предстоит, когда мы стали отдаляться друг от друга, мы, наверное, могли бы жить так, чтобы быть счастливыми вплоть до сегодняшнего дня. И тем не менее, если бы мне вновь предстояло прожить последние пять-шесть лет, оставаясь такой, какой я была раньше, я уверена, что эти годы были бы именно такими.
Моя первая встреча с Отто произошла второго сентября. В сиянии солнечного света шла я по Церковной улие в своем черном шелковом платье и студенческой шапочке. Я шла отметить окончание учебного года вместе с сокурсниками. По дороге я встретила Хенрика, и он пошел провожать меня. Мимо нас стремительной походкой прошел какой-то господин, он поклонился. Копна огненно-рыжих волос, лицо, покрытое веснушками, и внушительный вид — таково было мое первое впечатление. Я спросила у Хенрика, кто это такой.
«А, да это Оули, — ответил Хенрик. — Он служит в Берга и Бахе, „Древесные отходы“, ты знаешь».
«Какая у него красивая походка», — сказала я и повернулась в сторону господина. Он тоже остановился и посмотрел нам с Хенриком вслед.
«Это удивительно милый, славный парень», — заметил Хенрик.
«Тебе привет от Оули, — сказал мне Хенрик через пару дней. — Кажется, ты произвела на него сильное впечатление».
Через два дня Хенрик пригласил меня к себе на кофе и пунш. И первое, что бросилось мне в глаза в его комнате, это рыжая шевелюра Отто. Хенрик ушел, и мы были вдвоем с Отто и еще с какой-то дамой.
Мне было тогда двадцать два года, и я еще ни в кого не была влюблена. Я много и усердно занималась, и учеба шла вполне успешно. Многие считали меня чересчур заносчивой, а я была тихой и неразговорчивой, просто-напросто застенчивой.
В обществе Отто я впервые ощутила уверенность в себе, я поняла, что Хенрик был прав: я действительно произвела глубокое впечатление на Оули и внезапно осознала, что он нарочно попросил Хенрика познакомить его со мной. Когда я поблагодарила его за переданный мне привет и наилучшие пожелания, он покраснел. «Вы не рассердились на меня тогда? — несколько раз переспрашивал он меня. — Я столько слышал о вас, все говорят, вы ужасно способная, уже успели получить аттестат и сдать кандидатский экзамен».
В тот вечер он проводил меня до дому. Засыпая, я поняла, что с удивительной отчетливостью помню все детали его внешности. Его резко очерченное скуластое лицо, рыжие волосы, большие ореховые глаза, множество темных веснушек, красивые пухлые губы, великолепные зубы, правда, один передний зуб находит на другой. Я помню, как отчетливо видела его рот перед собой. Еще при первой встрече я отметила, как хорошо он сложен, до встречи с Отто мне никогда не доводилось видеть мужчину со столь хорошей фигурой, такого стройного, изящного, гибкого, было что-то очень изысканное в его манерах, что неожиданно навевало мысль о породистом животном.
Он казался моложе своих лет, хотя ему через несколько месяцев должно было исполниться двадцать семь; но в тот вечер у Хенрика, глядя на его сияющее лицо, я думала о том, что ему не может быть больше двадцати двух — двадцати четырех.
Через день я встретила его, возвращаясь с занятий в школе. С тех пор мы стали встречаться ежедневно. Поначалу как бы случайно, а потом договариваясь о встречах. «Господи, ну что в этом особенного, разве я не могу просто так встретиться с приятелем», — повторяла я самой себе.
Как-то днем мы отправились погулять, и начался страшный ливень. А мы как раз оказались на той улице, где он жил.
«А что, если я приглашу вас заглянуть ко мне, — спросил он неуверенно. — Между прочим, у меня довольно уютно».
В углу стояла высокая железная кровать и жестяной умывальник на ножках. У стены в центре располагался плюшевый диван, стол и два кресла, как в кондитерской. В углу стояло зеркало с жардиньеркой и цветком в горшке, кроме того, в комнате у него было пианино. Прежде чем провести меня в комнату, в передней он долго совещался с хозяйкой, немного погодя она появилась с кофе и булочками. На ней был передник с хардангерским узором, да и вообще вид у нее был весьма почтенный. Отто представил меня ей: «Фрекен Беннеке, кандидат философии».
В качестве хозяина Отто держался очень торжественно. Когда я разливала кофе, мои руки слегка дрожали. Кажется, и у него они дрожали, когда он подносил огонь к моей сигарете. Взглянув на себя в зеркало, я заметила, что щеки у меня пылают, а волосы совсем растрепались и из-за дождя пошли мелкими кудряшками. Я нашла, что мне это идет, и по лицу Отто увидела, что и он того же мнения.
Потом я попросила его спеть. Я знала, что он посещает хоровой кружок при «Торговом союзе». «Собственно, я почти ничего не знаю», — сказал он, усаживаясь за пианино. Он запел «Я изумлен увиденным вокруг…». У него был очень красивый тенор, а манера петь слегка сентиментальная.
Все это время я ощущала легкую дрожь внутри, как будто от какого-то напряженного ожидания. Мне хотелось ходить по комнате, прикасаться к вещам, которые постоянно окружают его. И хотя мы успели так мало сказать друг другу, я чувствовала, насколько мы с ним уже близки.
Надевая шляпу перед зеркалом, я украдкой сорвала цветок комнатного растения и спрятала его в перчатку. Потом Отто вставил этот цветок в маленький золотой медальон, и этот день стал для нас как бы священным, мы стали отмечать его как праздник. Когда Отто подал мне жакет, у меня неожиданно возникло желание наклонить голову назад и прижаться шеей к его руке. И тут я осознала, что дальнейшее развитие наших отношений целиком зависит от меня. Меня охватила бурная, всепоглощающая радость оттого, что я могу сдержать себя — сегодня больше ничего не должно произойти.
Потом Отто пригласил меня к себе на день рождения. Было еще несколько гостей. Но я их не замечала. Я сидела у окна на складном стуле, Отто принес маленькую скамеечку и сел у моих ног, да так и просидел весь вечер: его лицо постоянно было внизу, рядом со мной. О чем мы говорили в тот вечер, ни он, ни я не помнили.
«Однако, Оули, — воскликнул Хенрик. — Мы тут хотим выпить за твое здоровье».
«О, да, конечно», — сказал Отто и подошел к столу. Я откинулась на спинку стула, как после долгого напряжения, и сразу не догадалась, что мне стоит подойти к столу и чокнуться со всеми.
Немного погодя Отто вновь сидел на маленькой скамеечке у моих ног. У меня было чувство, что воздух вокруг нас накален и трепещет, как вокруг пламени костра.
Уходя от Отто, мы договорились, что на другой день пойдем все вместе кататься на санях.
Отто хотел прокатить меня непременно по всем холмам. Я сидела на санях, глубоко погрузившись в собственные мысли и пристально вглядываясь в плечи Отто. «Какой он сильный», — думала я и ощущала прилив счастья внутри себя. Последние месяцы я, собственно говоря, жила в постоянном нервном напряжении, но только теперь по-настоящему поняла, как сильно люблю Отто, — это чувство переполняло меня, оно лишало меня сил, в нем одновременно уживались и страх, и робость, и гордость, и блаженство.
В «избушке» было множество людей, воздух был насыщен табачным дымом и чадом из кухни, люди разговаривали так громко, как будто кругом были одни глухие, впрочем, все это, казалось, находится далеко от меня. Отто сидел напротив. На нем была нансеновская куртка, а под ней синяя фланелевая рубашка с мягким отложным воротником. Он выглядел разгоряченным, здесь и в самом деле было жарко. Я в смущении не осмеливалась взглянуть на его шею пониже кадыка, хотя меня так и тянуло это сделать.
«За твое здоровье, Марта!» — произнесла одна из дам.
«Ну что вы», — пролепетала я. Тут и меня бросило в жар.
Когда мы вышли на свежий воздух, Отто заговорил каким-то странным глухим голосом, поскольку хранил молчание все это время: «Садитесь, я прокачу вас». Мы взобрались на вершину Фрогнерсетерена, и он сел за мной в санки. Я откинулась назад и прижалась к нему, чувствуя, что тем самым отдаю себя целиком и полностью в его власть.
Со всей компанией мы распрощались на улице Спурьвей. «Я намерен проводит фрекен Беннеке домой», — сказал Отто. Он довез меня до входа в мой дом. Когда я поднялась с саней, оказалось, что я забыла ключ от входной двери.
«А может быть, мой подойдет?» — спросил он срывающимся голосом и открыл уличную дверь.
«Спокойной ночи!»
«Спокойной ночи», — он зашел со мной в парадное. Здесь он неожиданно обнял и поцеловал меня. Меня еще никогда не целовал мужчина. И мне показалось, что я унеслась куда-то далеко-далеко.
Войдя в свою комнату, я долго сидела на краю постели, не снимая промокшего лыжного костюма. Я была словно в состоянии опьянения, меня била дрожь, и я чувствовала, как прерывисто бьется мое сердце. Боже мой, какая я счастливая! Я проснулась, когда хозяйские часы пробили четыре. Раздеваясь, я почувствовала, что вся горю и мне страшно. Несколько раз я задавала себе вопрос, а что, если он не любит меня так, как я люблю его, что, если это просто порыв страсти? На миг в моем сознании возникали слова и мысли других людей, но тотчас мгновенно исчезали как не имеющие никакого значения, и счастье вновь опьяняло меня.
На следующее утро, когда я шла по улице, держа под мышкой стопку учебников и тетрадей, на углу улицы я встретила Отто Оули. Он взял у меня из рук тетради и произнес: «А что, если бы ты стала моей возлюбленной, Марта?!»
Я звонко рассмеялась: «И вправду, а что, если?..»
Он признался мне, что очень долго думал, как именно сказать это мне: «Я так расстроился, когда, придя домой, понял, что так ничего и не сказал!»
В тот же день в два часа мы снова встретились. Через день, прогуливаясь по Пилестреде, мы встретили Хенрика, и Отто буквально обрушился на него: «Поздравь нас, дружище!»
Всякий день после окончания занятий в школе Отто провожал меня до дому, а вечером я заходила за ним в контору. Мы решили пожениться летом, во время школьных каникул. Отто зарабатывал восемьсот крон, а я намеревалась продолжать учительствовать и дальше. Все складывалось просто замечательно.
Я была застигнута врасплох, со мной что-то происходило. Я не просто встретила Отто: в глубине моего существа забили какие-то новые родники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Я ничего не ответила.
«Невеселое место для детей», — повторил он раздраженно.
Пожалуй, самым грустным во всем этом был тот болезненно-раздраженный тон, каким он произносил эти слова. Когда он был здоров, подобный тон никогда ему не был свойственен.
"Нам с тобой надо было предвидеть это еще одиннадцать лет назад, — сказал он тихо. — Если бы мы все это предвидели, тебе бы не пришлось оказаться в положении матери четверых детей, у которой муж калека.
Да, как все это не похоже, Марта, на то, что мы ожидали от будущего года. Помнишь, — сказал он, сжимая мне руки так, что стало больно. — Одиннадцать лет назад в тот же самый день… Как быстро пролетели эти годы, Марта, милый мой дружочек. Ты ведь понимаешь, как много значишь для меня? Как я благодарен тебе за все".
Снова пошел дождь, и дети вернулись из парка. Было уже поздно, и с вечерним обходом пришел доктор. Когда мы собрались уходить, Отто притянул к себе детей: «Надеюсь, что вы все это время вели себя хорошо. Никогда, никогда не огорчайте маму, дети. Ты слышишь, Эйнар, ты самый старший, запомни, что папа говорит тебе, всегда будь добрым и хорошим мальчиком, всегда старайся ради мамы и младших, и ты, Халфред, мой малыш».
Они плакали, и я плакала. Жалкой процессией шли мы гуськом к трамваю, каждый держа свой зонтик. Ингрид промокла, и мне пришлось взять ее на руки, иначе мы вообще никогда бы не добрались до города. Я шла, держа на руках ребенка, боялась уронить зонт, да еще надо было подбирать подол, а позади меня шлепали по бездонным лужам и размытой проливным дождем дороге двое моих мальчуганов.
В этот же самый день ровно год назад я лежала в постели после родов. Отто сидел рядом и старался развлечь меня. «Все будет хорошо, — успокаивал он меня, — и мы с тобой еще доживем до золотой свадьбы». Он ни на секунду не допускал мысли, что может не дожить до этого дня.
А два года назад в годовщину свадьбы, как всегда, мы были в нашем летнем домике, выпили там шампанского, пожелая здоровья друг другу, и Отто заявил, что считает себя самым счастливым мужем в Норвегии. А я сидела и размышляла о том, как бесконечно несчастлива я, как бесконечно мы чужды друг другу, при том что он этого не понимал. Тогда я даже и не представляла, что такое настоящее горе!
На следующий год я, верно, стану вдовой.
Наш летний домик решено продать, и мы уже дали объявление. Но я надеюсь, что в это ужасное для нас время домик не будет продан чересчур быстро, по крайней мере, при жизни Отто.
Когда я размышляю о нашей с Отто супружеской жизни, то понимаю, что все сложилось так, как должно было сложиться. С другой стороны, все это так нелепо. И вся моя печаль обращается в гнев и горечь, а излить их я могу только на саму себя. Собственно говоря, изменить что-либо в этом мире невозможно. Если бы мы хотя бы догадывались о будущем, о том, что нам предстоит, когда мы стали отдаляться друг от друга, мы, наверное, могли бы жить так, чтобы быть счастливыми вплоть до сегодняшнего дня. И тем не менее, если бы мне вновь предстояло прожить последние пять-шесть лет, оставаясь такой, какой я была раньше, я уверена, что эти годы были бы именно такими.
Моя первая встреча с Отто произошла второго сентября. В сиянии солнечного света шла я по Церковной улие в своем черном шелковом платье и студенческой шапочке. Я шла отметить окончание учебного года вместе с сокурсниками. По дороге я встретила Хенрика, и он пошел провожать меня. Мимо нас стремительной походкой прошел какой-то господин, он поклонился. Копна огненно-рыжих волос, лицо, покрытое веснушками, и внушительный вид — таково было мое первое впечатление. Я спросила у Хенрика, кто это такой.
«А, да это Оули, — ответил Хенрик. — Он служит в Берга и Бахе, „Древесные отходы“, ты знаешь».
«Какая у него красивая походка», — сказала я и повернулась в сторону господина. Он тоже остановился и посмотрел нам с Хенриком вслед.
«Это удивительно милый, славный парень», — заметил Хенрик.
«Тебе привет от Оули, — сказал мне Хенрик через пару дней. — Кажется, ты произвела на него сильное впечатление».
Через два дня Хенрик пригласил меня к себе на кофе и пунш. И первое, что бросилось мне в глаза в его комнате, это рыжая шевелюра Отто. Хенрик ушел, и мы были вдвоем с Отто и еще с какой-то дамой.
Мне было тогда двадцать два года, и я еще ни в кого не была влюблена. Я много и усердно занималась, и учеба шла вполне успешно. Многие считали меня чересчур заносчивой, а я была тихой и неразговорчивой, просто-напросто застенчивой.
В обществе Отто я впервые ощутила уверенность в себе, я поняла, что Хенрик был прав: я действительно произвела глубокое впечатление на Оули и внезапно осознала, что он нарочно попросил Хенрика познакомить его со мной. Когда я поблагодарила его за переданный мне привет и наилучшие пожелания, он покраснел. «Вы не рассердились на меня тогда? — несколько раз переспрашивал он меня. — Я столько слышал о вас, все говорят, вы ужасно способная, уже успели получить аттестат и сдать кандидатский экзамен».
В тот вечер он проводил меня до дому. Засыпая, я поняла, что с удивительной отчетливостью помню все детали его внешности. Его резко очерченное скуластое лицо, рыжие волосы, большие ореховые глаза, множество темных веснушек, красивые пухлые губы, великолепные зубы, правда, один передний зуб находит на другой. Я помню, как отчетливо видела его рот перед собой. Еще при первой встрече я отметила, как хорошо он сложен, до встречи с Отто мне никогда не доводилось видеть мужчину со столь хорошей фигурой, такого стройного, изящного, гибкого, было что-то очень изысканное в его манерах, что неожиданно навевало мысль о породистом животном.
Он казался моложе своих лет, хотя ему через несколько месяцев должно было исполниться двадцать семь; но в тот вечер у Хенрика, глядя на его сияющее лицо, я думала о том, что ему не может быть больше двадцати двух — двадцати четырех.
Через день я встретила его, возвращаясь с занятий в школе. С тех пор мы стали встречаться ежедневно. Поначалу как бы случайно, а потом договариваясь о встречах. «Господи, ну что в этом особенного, разве я не могу просто так встретиться с приятелем», — повторяла я самой себе.
Как-то днем мы отправились погулять, и начался страшный ливень. А мы как раз оказались на той улице, где он жил.
«А что, если я приглашу вас заглянуть ко мне, — спросил он неуверенно. — Между прочим, у меня довольно уютно».
В углу стояла высокая железная кровать и жестяной умывальник на ножках. У стены в центре располагался плюшевый диван, стол и два кресла, как в кондитерской. В углу стояло зеркало с жардиньеркой и цветком в горшке, кроме того, в комнате у него было пианино. Прежде чем провести меня в комнату, в передней он долго совещался с хозяйкой, немного погодя она появилась с кофе и булочками. На ней был передник с хардангерским узором, да и вообще вид у нее был весьма почтенный. Отто представил меня ей: «Фрекен Беннеке, кандидат философии».
В качестве хозяина Отто держался очень торжественно. Когда я разливала кофе, мои руки слегка дрожали. Кажется, и у него они дрожали, когда он подносил огонь к моей сигарете. Взглянув на себя в зеркало, я заметила, что щеки у меня пылают, а волосы совсем растрепались и из-за дождя пошли мелкими кудряшками. Я нашла, что мне это идет, и по лицу Отто увидела, что и он того же мнения.
Потом я попросила его спеть. Я знала, что он посещает хоровой кружок при «Торговом союзе». «Собственно, я почти ничего не знаю», — сказал он, усаживаясь за пианино. Он запел «Я изумлен увиденным вокруг…». У него был очень красивый тенор, а манера петь слегка сентиментальная.
Все это время я ощущала легкую дрожь внутри, как будто от какого-то напряженного ожидания. Мне хотелось ходить по комнате, прикасаться к вещам, которые постоянно окружают его. И хотя мы успели так мало сказать друг другу, я чувствовала, насколько мы с ним уже близки.
Надевая шляпу перед зеркалом, я украдкой сорвала цветок комнатного растения и спрятала его в перчатку. Потом Отто вставил этот цветок в маленький золотой медальон, и этот день стал для нас как бы священным, мы стали отмечать его как праздник. Когда Отто подал мне жакет, у меня неожиданно возникло желание наклонить голову назад и прижаться шеей к его руке. И тут я осознала, что дальнейшее развитие наших отношений целиком зависит от меня. Меня охватила бурная, всепоглощающая радость оттого, что я могу сдержать себя — сегодня больше ничего не должно произойти.
Потом Отто пригласил меня к себе на день рождения. Было еще несколько гостей. Но я их не замечала. Я сидела у окна на складном стуле, Отто принес маленькую скамеечку и сел у моих ног, да так и просидел весь вечер: его лицо постоянно было внизу, рядом со мной. О чем мы говорили в тот вечер, ни он, ни я не помнили.
«Однако, Оули, — воскликнул Хенрик. — Мы тут хотим выпить за твое здоровье».
«О, да, конечно», — сказал Отто и подошел к столу. Я откинулась на спинку стула, как после долгого напряжения, и сразу не догадалась, что мне стоит подойти к столу и чокнуться со всеми.
Немного погодя Отто вновь сидел на маленькой скамеечке у моих ног. У меня было чувство, что воздух вокруг нас накален и трепещет, как вокруг пламени костра.
Уходя от Отто, мы договорились, что на другой день пойдем все вместе кататься на санях.
Отто хотел прокатить меня непременно по всем холмам. Я сидела на санях, глубоко погрузившись в собственные мысли и пристально вглядываясь в плечи Отто. «Какой он сильный», — думала я и ощущала прилив счастья внутри себя. Последние месяцы я, собственно говоря, жила в постоянном нервном напряжении, но только теперь по-настоящему поняла, как сильно люблю Отто, — это чувство переполняло меня, оно лишало меня сил, в нем одновременно уживались и страх, и робость, и гордость, и блаженство.
В «избушке» было множество людей, воздух был насыщен табачным дымом и чадом из кухни, люди разговаривали так громко, как будто кругом были одни глухие, впрочем, все это, казалось, находится далеко от меня. Отто сидел напротив. На нем была нансеновская куртка, а под ней синяя фланелевая рубашка с мягким отложным воротником. Он выглядел разгоряченным, здесь и в самом деле было жарко. Я в смущении не осмеливалась взглянуть на его шею пониже кадыка, хотя меня так и тянуло это сделать.
«За твое здоровье, Марта!» — произнесла одна из дам.
«Ну что вы», — пролепетала я. Тут и меня бросило в жар.
Когда мы вышли на свежий воздух, Отто заговорил каким-то странным глухим голосом, поскольку хранил молчание все это время: «Садитесь, я прокачу вас». Мы взобрались на вершину Фрогнерсетерена, и он сел за мной в санки. Я откинулась назад и прижалась к нему, чувствуя, что тем самым отдаю себя целиком и полностью в его власть.
Со всей компанией мы распрощались на улице Спурьвей. «Я намерен проводит фрекен Беннеке домой», — сказал Отто. Он довез меня до входа в мой дом. Когда я поднялась с саней, оказалось, что я забыла ключ от входной двери.
«А может быть, мой подойдет?» — спросил он срывающимся голосом и открыл уличную дверь.
«Спокойной ночи!»
«Спокойной ночи», — он зашел со мной в парадное. Здесь он неожиданно обнял и поцеловал меня. Меня еще никогда не целовал мужчина. И мне показалось, что я унеслась куда-то далеко-далеко.
Войдя в свою комнату, я долго сидела на краю постели, не снимая промокшего лыжного костюма. Я была словно в состоянии опьянения, меня била дрожь, и я чувствовала, как прерывисто бьется мое сердце. Боже мой, какая я счастливая! Я проснулась, когда хозяйские часы пробили четыре. Раздеваясь, я почувствовала, что вся горю и мне страшно. Несколько раз я задавала себе вопрос, а что, если он не любит меня так, как я люблю его, что, если это просто порыв страсти? На миг в моем сознании возникали слова и мысли других людей, но тотчас мгновенно исчезали как не имеющие никакого значения, и счастье вновь опьяняло меня.
На следующее утро, когда я шла по улице, держа под мышкой стопку учебников и тетрадей, на углу улицы я встретила Отто Оули. Он взял у меня из рук тетради и произнес: «А что, если бы ты стала моей возлюбленной, Марта?!»
Я звонко рассмеялась: «И вправду, а что, если?..»
Он признался мне, что очень долго думал, как именно сказать это мне: «Я так расстроился, когда, придя домой, понял, что так ничего и не сказал!»
В тот же день в два часа мы снова встретились. Через день, прогуливаясь по Пилестреде, мы встретили Хенрика, и Отто буквально обрушился на него: «Поздравь нас, дружище!»
Всякий день после окончания занятий в школе Отто провожал меня до дому, а вечером я заходила за ним в контору. Мы решили пожениться летом, во время школьных каникул. Отто зарабатывал восемьсот крон, а я намеревалась продолжать учительствовать и дальше. Все складывалось просто замечательно.
Я была застигнута врасплох, со мной что-то происходило. Я не просто встретила Отто: в глубине моего существа забили какие-то новые родники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11