Что за детскую игру я затеял? Мысль, что я докатился до первобытной иррациональности гаитянского колдуна, протыкающего булавками глиняную фигурку своего противника, вызвала на моих устах горькую улыбку.
Так что же произошло на следующий день? Я спокойно перелистывал какую-то папку, когда с улицы донесся пронзительный визг покрышек, буквально пригвоздивший меня к месту. Звуки дорожного движения резко замерли, сменились неразборчивым шумом, а затем наступила полная тишина. Изо всех помещений нашего отдела один лишь кабинет начальника выходил на улицу. Пользуясь тем, что Картер отлучился получасом раньше, мы открыли дверь, бросились к распахнутому окну и облепили подоконник.
Судя по всему, какую-то машину занесло при торможении на тротуар, и теперь группа из десяти-двенадцати мужчин осторожно поднимала ее, чтобы вернуть на мостовую. Машина выглядела неповрежденной, однако по асфальту медленно змеился ручеек какой-то темной, вроде машинного масла жидкости. Затем машину подняли выше, и мы увидели под ней распростертую мужскую фигуру с неестественно вывернутыми руками и головой.
Цвет костюма представлялся до странности знакомым.
Двумя минутами позднее мы поняли, что это Картер.
Вечером я уничтожил свой блокнот и все прочие записи, касавшиеся Ранкина. Было это обычным совпадением, или я сам неким непонятным мне образом «выхотел» его смерть, а затем и смерть Картера? Чушь, ерунда – ну какая, скажите на милость, может быть связь между дневником и двумя смертями? Мои записи суть всего лишь следы движения карандаша по бумаге. Искривленные полоски, покрытые тончайшим слоем графита, представляющие идеи, не существующие нигде, кроме моей головы, – и только.
Однако способ разрешить все эти сомнения был слишком очевиден, чтобы им не воспользоваться.
Я запер дверь, взял свежий блокнот и приступил к поискам подходящей для моих целей личности. Мой взгляд остановился на утренней газете. Губернатор амнистировал некоего молодого человека, осужденного на смерть за убийство пожилой леди. С фотографии нагло ухмылялось грубое, без стыда и совести лицо.
Я написал:
На следующий день Фрэнк Тейлор умер в Пентонвильской тюрьме.
Скандал, воспоследовавший за смертью Тейлора, едва не привел к отставке министра внутренних дел, а купно с ним и всей комиссии по пенитенциарным заведениям. Несколько дней газеты наперебой выдвигали самые дикие обвинения против всех официальных лиц, имеющих хоть какое-то отношение к исполнению наказаний. В конце концов выяснилось, что Тейлора избили до смерти тюремные надзиратели. Я доскональнейшим образом изучал все материалы специально созданной комиссии, в слабой надежде найти среди них хоть что-нибудь, могущее пролить свет на природу экстраординарной, злонамеренной сущности, каковая, по всей уже видимости, связывала записи в моем дневнике со смертями, неизбежно происходящими на следующий день.
Как и можно было предвидеть, мои изыскания не дали ровно никакого результата. Внешне я хранил полную невозмутимость – ходил на работу, механически выполнял получаемые задания, беспрекословно следовал всем указаниям Джейкобсона, думая при этом совершенно о другом. Всеми силами своего рассудка я пытался постичь природу и сущность дарованной мне силы.
И все же некоторые сомнения оставались. Чтобы окончательно отвести всякую возможность случайных совпадений, я решил устроить еще одну, критическую, проверку, на этот раз – с точными, подробно расписанными инструкциями.
Выбор субъекта проверки не представлял никаких трудностей – Джейкобсон буквально напрашивался на эту роль.
Перед тем как достать блокнот, я надежно запер дверь. Пальцы меня не слушались, карандаш дрожал, как живой, казалось, что вот сейчас он вырвется и пронзит мое сердце.
Вот что я написал:
Джейкобсон умер на следующий день в 2.43 пополудни. Перед этим он заперся во второй кабинке слева мужского туалета третьего этажа и перерезал себе вены на запястьях лезвием безопасной бритвы.
Я поместил блокнот в конверт, заклеил конверт, запер его в сейф и лег спать. Но сон так и не пришел – эти слова непрерывно звучали в моих ушах, сверкали перед моими глазами, как сокровища преисподней.
После самоубийства Джейкобсона – осуществленного в точном соответствии с моими инструкциями – все сотрудники нашего отдела получили недельный отпуск (отчасти – чтобы сделать их менее доступными для пронырливых репортеров, успевших уже унюхать жареное; кроме того, управляющие склонялись к мнению, что смерть Картера, последовавшая вскоре за столь же неожиданной смертью Ранкина, вогнала Джейкобсона в черную меланхолию). Все эти семь дней я сгорал от нетерпения вернуться на службу. Мое отношение к происходящему претерпело радикальные изменения. Мне так и не удалось установить источник своей странной способности, зато наличие ее не вызывало уже никаких сомнений, что позволяло всерьез задуматься о будущем. Обретя твердую почву под ногами, я мало-помалу пришел к убеждению, что само уже появление этой способности обязывает меня отмести прочь все страхи и использовать ее в полной мере. К тому же, напоминал я себе, вполне возможно, что я – не более чем орудие некоей высшей силы.
А что, если мой дневник – всего лишь зеркало, отражающее будущее? Что, если я каким-то диким, фантастическим способом заглядываю на двадцать четыре часа вперед и не изобретаю смерть, а правдиво описываю происшедшие уже события?
Эти вопросы преследовали меня неотвязно.
Вернувшись на работу, я обнаружил, что многие из сотрудников уволились, образовавшиеся вакансии заполнялись с большим трудом – информация о трех смертях, а особенно о самоубийстве Джейкобсона стала уже достоянием газет. Управляющие выражали свою искреннюю признательность сотрудникам, особенно – старшим, которые сохранили верность фирме, и это существенно укрепило мое положение. Я получил под свое начало отдел – повышение более чем заслуженное, но безнадежно запоздавшее, ведь теперь я задумал попасть в правление.
Для этого требовалось переступить через трупы, в самом буквальном смысле.
В двух словах говоря, я намеревался обрушить фирму в пучину кризиса столь всеобъемлющего, что правление будет вынуждено ввести в свой состав новых управляющих из числа старших менеджеров. Поэтому я терпеливо дождался дня, когда до очередного заседания правления осталась ровно одна неделя, а тогда заперся в своей комнате и написал по несколько строчек на четырех листках бумаги, по одному на каждого из исполнительных директоров. Получив пост директора, я смогу быстро продвинуться в председатели правления, для чего потребуется всего лишь заполнять полагающиеся вакансии своими ставленниками. Став председателем правления, я автоматически получу место в правлении компании-учредителя, чтобы затем повторить тот же самый процесс, разве что с небольшими вариациями. Как только в моем распоряжении окажется реальная власть, дальнейшее продвижение к вершинам национального – а затем и всемирного – владычества пойдет быстро и без помех.
Если мои амбиции кажутся вам наивными, постарайтесь принять во внимание, что тогда я не мог еще осознать истинные масштабы и конечное назначение нежданно свалившейся на меня способности, а потому продолжал мыслить в категориях своего узкого мирка.
Неделю спустя, в день, когда истекал срок всех четырех приговоров, а значит – следовало с минуты на минуту ждать вызова в правление, я невозмутимо сидел в своем кабинете, размышляя о бренности и быстротечности человеческой жизни. Как нетрудно понять, известие о четырех смертях, последовавших вследствие серии автомобильных катастроф, ввергло персонал в полное оцепенение, что дополнительно выставило меня в благоприятном свете, как единственного, сумевшего сохранить хладнокровие.
К моему вящему изумлению, на следующий день я вместе с остальными сотрудниками получил месячный оклад – как недвусмысленное предупреждение о предстоящем увольнении. Потрясенный и ошеломленный – в первый момент я даже подумал, что мои действия перестали быть тайной, – я бросился к председателю с бурными протестами, однако получил заверения, что, хотя моя работа и заслуживает самых высших похвал, фирма не может более поддерживать себя как жизнеспособную структурную единицу и вынуждена самоликвидироваться.
Фарс, чистейшей воды фарс! Какая-то карикатура на справедливое возмездие. Тем утром, навсегда покидая фирму, я окончательно понял, что должен применять свою силу твердо и безжалостно. Нерешительность, угрызения совести, опасение причинить чрезмерный вред – все эти сладкие слюни не приносят никому никакой пользы, но лишь делают меня легкой жертвой жестокой и своенравной судьбы. Впредь я отброшу всякую скрупулезность, стану дерзким и безжалостным. А еще – нельзя медлить. Моя сила может сойти на нет, оставив меня беззащитным, в положении даже менее благоприятном, чем прежде, до ее проявления.
Для начала требовалось выявить пределы и ограничения этой силы. Следующую неделю я посвятил серии экспериментов, должных установить ее возможности, постепенно наращивая масштабы убийств.
Так уж случилось, что мое обиталище находилось прямо под одной из главных авиационных линий, ведущих в наш город; аэропланы пролетают над моей головой на высоте двухсот-трехсот футов. Многие годы я страдал от выматывающего нервы рева воздушных лайнеров, стартующих с двухминутными интервалами, этот рев сотрясал стены и потолок, спутывал мысли. Я достал свой блокнот; представлялся благоприятный случай совместить исследование с возмездием.
Вы задаетесь вопросом, не испытывал ли я угрызений совести, когда, сутки спустя, семьдесят шесть неизвестных мне людей камнем из пращи прочертили закатное небо, устремляясь в объятия смерти? Неужели во мне не шевельнулось сострадание к их родственникам, не зародились сомнения в разумности столь безрассудного применения моей власти?
Нет! – отвечу я. Далекий от безрассудства, я осуществлял эксперимент, жизненно важный для расширения сферы упомянутой власти.
Я решил действовать еще решительнее. Я родился в Стретчфорде, этот жалкий трущобный городишко буквально выбивался из сил в неустанных стараниях искалечить меня телесно и духовно. Наконец-то он сможет оправдать свое существование, став полигоном для установления действенности моей власти на обширных территориях.
Достав свой блокнот, я написал в нем кратко и просто:
Все обитатели Стретчфорда умерли завтра в полдень.
С утра пораньше я сходил в магазин и приобрел радиоприемник. Я просидел за ним весь день напролет в терпеливом ожидании неизбежного. Еще секунда, и в мирную вечернюю программу врежется первый потрясенный репортаж об устрашающем бедствии, постигшем Центральные графства.
Как ни странно, ничего подобного не произошло! Я был ошеломлен, мысли путались, казалось, еще немного – и я сойду с ума. Неужели моя способность сошла на нет, исчезла столь же быстро и неожиданно, как раньше – возникла?
А может, государственные власти запретили любое упоминание о разразившейся катастрофе, страшась всеобщей истерии?
Я тут же сел на поезд и поехал в Стретчфорд.
Сойдя на станции, я провел осторожный опрос и был заверен, что город существует, как и встарь. Но не являлись ли мои информанты участниками всеохватного заговора молчания, организованного правительством? Может статься, власти успели установить, что в бедствии замешана некая чудовищная сущность и предусмотрительно расставили на нее капканы?
Однако в городе не замечалось никаких разрушений, на улицах царила всегдашняя суматоха, над закоптелыми крышами плыли дымы бессчетных заводов.
Я вернулся домой уже к ночи и столкнулся на пороге с хозяйкой, которая тут же стала докучать мне болтовней о квартплате. Кое-как убедив ее потерпеть до завтра, я быстренько извлек из сейфа блокнот и вынес настырной старухе смертный приговор, отчаянно надеясь, что способность не совсем еще меня покинула.
И как же возликовал я наутро, какая ноша спала с моих плеч, когда на ступеньках лестницы нашли труп старухи, скончавшейся от апоплексического удара.
Значит, моя власть остается со мной!
Течение последующих недель мало-помалу раскрыло основные ее черты и особенности. Во-первых, я установил, что она действует лишь в разумных пределах. Теоретически единомоментная смерть всего населения Стретчфорда могла воспоследовать в результате единомоментного же взрыва нескольких водородных бомб. Однако таковое событие лежит почти за границей возможного (пустопорожняя болтовня наших военных руководителей не заслуживает ничего, кроме смеха), вот почему мое задание так и не было выполнено.
Во-вторых, моя власть строго ограничивается вынесением смертных приговоров. Я многократно пытался воздействовать (можете назвать это «предсказание») на рынок ценных бумаг, на результаты скачек и на поведение своих новых работодателей – и все впустую.
1 2 3