Травен безвольно сидел где-то в центре лабиринта и глядел на уходящие вдаль кубы-гробницы, когда по небу, медленно деля его на две половины, прополз с гудением легкий самолет. Он миновал остров, но спустя пять минут вернулся. Решив, что это его последний шанс, Травен заставил себя встать и искать выход из лабиринта, то и дело поглядывая вверх, на чуть поблескивающий в небе серебристый крестик.
Уже лежа в своем бункере, он смутно расслышал, как, продолжая осмотр острова, самолет снова пролетел где-то рядом.
Запоздалое спасение
– Вы кто? Вы хоть понимаете, что живы просто чудом?
– Травен… Со мной произошел несчастный случай. Я рад, что вы прилетели.
– Не сомневаюсь. Но почему вы не воспользовались радиотелефоном? Впрочем, ладно, я свяжусь с военными моряками, чтобы вас отсюда забрали.
– Нет…– Травен приподнялся, опершись на локоть, и неуверенно пошарил в карманах.– У меня где-то есть разрешение. Я занимаюсь исследованиями…
– Какими именно? – Впрочем, в вопросе ни малейшего подвоха не чувствовалось. Травен лежал в тени бункера. Пока доктор Осборн бинтовал ему ногу, Травен тянул ослабевшими губами воду из фляжки.– Кроме того, вы воровали наши припасы.
Травен покачал головой. Метрах в пятидесяти от них, словно блестящая стрекоза, стояла на бетоне бело-голубая «Чессна».
– Я не предполагал, что вы вернетесь.
– По-моему, у вас жар.
Сидевшая в кабине самолета молодая женщина спрыгнула на бетон и подошла к ним. Она смотрела на серые бункеры и башни, но почти не проявляла интереса к потерявшему человеческий облик Травену. Осборн что-то сказал ей, и, глянув на Травена, женщина пошла к самолету.
Когда она обернулась, Травен вдруг резко приподнялся, узнав ту девочку с фотографии в журнале, приколотой к стене его бункера. Потом сообразил, что журналу от силы лет пять. Снова загудел мотор самолета. «Чессна» вырулила на бетонную полосу и взлетела против ветра.
Ближе к вечеру молодая женщина вернулась к лабиринту на джипе и выгрузила небольшую походную кровать и брезентовый навес. Травен почти весь день проспал и проснулся, чувствуя себя хорошо отдохнувшим, лишь после возвращения Осборна с прогулки по окрестным дюнам.
– Что вы здесь делаете? – спросила женщина, крепя навес к крыше бункера.
Травен молчал, наблюдая за ней, потом все же ответил:
– Я… я ищу жену и сына.
– Они на этом острове? – удивленно спросила она, приняв ответ всерьез, и огляделась по сторонам.– Здесь?
– В каком-то смысле.
Осмотрев бункер, к ним присоединился Осборн.
– Ребенок на фотографии… Это ваша дочь?
Травен замялся.
– Нет. Но по ее воле я стал ей приемным отцом.
Не в состоянии ничего понять из ответов Травена, но все же поверив, что он непременно покинет остров, Осборн и молодая женщина отбыли в свой лагерь. Осборн каждый день приезжал делать перевязку. За рулем машины всегда сидела женщина – похоже, она уже догадалась о роли, отведенной ей Травеном. Узнав, что раньше Травен был военным летчиком, Осборн счел его своего рода современным мучеником, жертвой моратория на ядерные испытания.
– Комплекс вины не должен служить источником бесконечных нравственных кар. Мне кажется, вы перегружаете свою совесть.– Но когда Осборн упомянул Изерли, Травен покачал головой.
Осборн на этом не успокоился.
– Вы уверены, что не ждете на Эниветоке этакого сошествия святого духа?
– Поверьте, доктор, нет, – твердо ответил Травен.– Водородная бомба стала для меня символом абсолютной свободы. Я чувствую, что благодаря ей у меня есть право – нет, даже обязанность – поступать в соответствии со своими желаниями.
– Странная логика, – возразил Осборн.– Разве не ответственны мы, по крайней мере, за наши собственные физические оболочки? Помимо всего прочего…
– Уже нет, я думаю, – ответил Травен.– В конце концов все мы будто воскресли из мертвых.
Однако он часто думал об Изерли: типичный человек «третьего предвоенного», если исчислять этот период с 6 августа 1945 года, – человек с полным грузом вины перед человечеством.
Вскоре после того как Травен окреп настолько, что снова начал свои прогулки, его пришлось вызволять из лабиринта второй раз. Осборн стал более настойчив.
– Наша работа почти закончена, – предупредил он.– Вы просто умрете здесь, Травен. Что вы в конце концов ищете там, среди этих бетонных кубов?
«Могилу неизвестного мирного жителя, Homo hidrogenesis, эниветокского человека», – ответил Травен про себя, но вслух сказал:
– Доктор, вы не в том месте установили лабораторию.
– Да уж конечно, Травен, – едко ответил Осборн.– У вас в голове плавают рыбы куда чуднее тех, что мы видели на стоянке для подлодок.
За день до отлета женщина взяла Травена с собой к искусственным озерам, туда, где он впервые ступил на землю острова. В качестве прощального подарка Осборн передал с ней перечень названий хромосомных наборов на схемах мутации – совершенно неожиданный иронический жест со стороны пожилого биолога.
Остановившись у полузасыпанного песком музыкального автомата, женщина старательно прилепила список хромосомных наборов вместо названий песен.
Они довольно долго бродили среди останков «летающих крепостей». Травен потерял ее из вида и минут десять разыскивал, суматошно бегая среди дюн. Женщина стояла в небольшом амфитеатре, образованном наклонными зеркалами солнечной энергетической установки, построенной одной из предыдущих экспедиций. Когда Травен пробрался через металлические дебри, она улыбнулась ему, и в разбитых зеркалах возникла сразу дюжина фрагментированных отражений – где-то без головы, где-то многоруких, подобно индийской богине Кали. Травен смутился, повернул назад и пошел к джипу.
На обратном пути, овладев собой, Травен рассказал ей о том, как видел жену и сына.
– У них всегда спокойные лица, – говорил он.– Особенно у сына, хотя вообще-то он был довольно смешлив. Грустным его лицо было всего один раз – когда он родился на свет. Мне тогда показалось, что у него лицо человека, прожившего миллионы лет.
– Надеюсь, вы их найдете, – сказала молодая женщина, кивнув, затем добавила: – Доктор Осборн хочет сообщить про вас морской патрульной службе. Вам лучше будет где-нибудь спрятаться.
Травен поблагодарил ее и на следующий день в последний раз помахал рукой вслед самолету из самого центра лабиринта.
Морской патруль
Когда за ним прибыла поисковая группа, Травен спрятался в самом что ни на есть лучшем месте. К счастью, моряки не особенно усердствовали: они прихватили с собой пива, и вскоре поиски превратились в пьяную гулянку.
Позже Травен обнаружил на стенах телеметрических башен неприличные надписи, сделанные мелом: застывшие на бетоне человеческие тени вели между собой диалог, подобно героям комиксов, а их позы приобрели безнравственно-комичный характер и напоминали изображения танцоров в наскальной живописи.
Апогеем пьяного разгула стало сожжение подземного резервуара с бензином у посадочной полосы. Травен слушал сначала усиленные мегафонами голоса, выкрикивавшие его имя и эхом разносившиеся в дюнах, словно крики погибающих птиц, затем грохот взрыва, рев пламени и, наконец, смех моряков, покидающих остров, – ему показалось, что это последние звуки, которые он слышит в жизни.
Спрятался Травен в одном из контрольных водоемов среди обломков пластиковых манекенов. Под горячими лучами солнца их оплывшие лица пялились на него своими пустыми глазницами из мешанины конечностей и улыбались кривыми улыбками, словно беззвучно смеющиеся мертвецы.
Ему стало не по себе, и, выбравшись из завала пластиковых тел, он вернулся в бункер, но лица манекенов все стояли перед глазами. Он двинулся к лабиринту и тут увидел стоящих у него на пути жену и сына. До них было не больше десяти метров, и в обращенных к нему взглядах читалась несокрушимая надежда. Никогда раньше Травен не видел их так близко от лабиринта. Бледное лицо жены как бы светилось изнутри, губы раскрылись словно в приветствии, рука тянулась навстречу его руке. Сын смотрел на него не отрываясь, с забавно сосредоточенным выражением лица и улыбался той же загадочной улыбкой, что и девочка на фотографии.
– Джудит! Дэвид! – Потеряв голову, Травен бросился к ним.
Но неуловимая игра света превратила их одежду в саваны, и Травен увидел у них на груди, на шее страшные раны. Он в ужасе вскрикнул и, когда они исчезли, бросился в успокаивающе-безопасные проходы лабиринта.
Прощальный катехизис
На этот раз, как и предсказывал Осборн, Травен из лабиринта выбраться уже не смог.
Он сидел где-то в его центральной части, прислонившись спиной к бетонной стене и подняв глаза к солнцу. Горизонт был скрыт за ровными рядами кубов. Временами ему казалось, что строения наступают, надвигаются на него, словно скалы, и проходы между ними сужаются до расстояния вытянутой руки, превращаясь в узкие коридоры. Затем бетонные кубы вдруг отползали, раздвигались, словно точки расширяющейся вселенной, и даже ближайший их ряд казался далекой зубчатой оградой где-то у самого горизонта.
Время утратило свою непрерывность. Часами тянулся полдень, и тени прятались от жары внутри блоков, а солнечный свет отражался от бетонных дорог. Но неожиданно жаркий полдень сменялся утром или вечером, и длинные тени становились похожими на указующие персты.
– Прощай, Эниветок, – пробормотал Травен.
Где-то вдали будто мелькнул свет, и один из кубов исчез, как сброшенная костяшка на счетах.
Прощай, Лос-Аламос. И снова ему показалось, что исчез один куб. Стены коридоров вокруг оставались нетронутыми, но где-то в мысленном пространстве Травена появился маленький пробел.
Прощай, Хиросима.
Прощай, Аламогордо.
Прощайте, Москва, Лондон, Париж, Нью-Йорк…
Мелькание костяшек, отзвуки потерянных единиц… Травен остановился, осознав тщетность своего грандиозного прощания. Такое расставание требовало от него подписи на каждой частице покидаемой вселенной.
Абсолютный полдень: Эниветок
Теперь блоки лабиринта располагались на безостановочно вращающемся колесе обозрения. Они уносили Травена в небо, и с высоты он видел и остров, и море, а затем возвращался вниз сквозь непрозрачный диск бетонной равнины. Оттуда Травен видел изнанку бетонной коронки острова с ее вывернутым ландшафтом прямоугольных провалов, с куполами системы водоемов и тысячами пустых кубических ям на месте лабиринта.
«Прощай, Травен»
Ближе к концу он разочарованно обнаружил, что это предельное самоотречение не дало ему ровным счетом ничего.
Взглянув в один из периодов просветления на свои исхудавшие конечности, Травен увидел кружевной рисунок расползавшихся язв. Справа от него плутал в потревоженной пыли смазанный след его ослабевших ног.
Слева тянулся длинный коридор лабиринта, соединявшийся с другим в сотне метров от Травена. За перекрестком, где случайный узкий просвет открывал пустое пространство, просматривалась, словно зависшая над землей, тень в форме полумесяца.
Следующие полчаса тень медленно ползла, постепенно меняя профиль дюны.
Расселина
Уцепившись сознанием за этот знак, явившийся ему словно герб на щите, Травен заставил себя двигаться. Он с трудом поднялся, прикрыл глаза, чтобы не видеть бетонных кубов, и пошел вперед, останавливаясь через каждые несколько шагов.
Спустя десять минут он выбрался, шатаясь, за западную границу лабиринта, словно голодный нищий, забредший в молчаливый покинутый город на краю пустыни. До дюны оставалось еще метров пятьдесят. А за ней, укрытый тенью, словно ширмой, тянулся влево и вправо от Травена известняковый гребень. Полузанесенные песком, валялись тут останки старого бульдозера, мотки колючей проволоки и двухсотлитровые бочки. Травен медленно добрел до дюны. Уходить от этой безликой песчаной опухоли не хотелось. Он потоптался у ее основания, затем сел в начале неглубокой расселины под выступом скалы.
Отряхнув одежду, Травен терпеливо смотрел на концентрические дуги, составленные из бетонных кубов.
И только минут через десять он заметил, что за ним кто-то наблюдает.
Забытый японец
Труп, чьи глаза смотрели на Травена снизу вверх, лежал слева от него на дне расселины. Это был мужчина средних лет, коренастый; он лежал на спине, прижав ладони к вискам, словно рассматривал что-то в небе, а голова его покоилась на подушке из камней. Одежда на нем истлела, облепив его как саван, но поскольку на острове не было даже мелких хищников, плоть прекрасно сохранилась. Лишь кое-где, на сгибе колена или на запястьях, просвечивали сквозь тонкий пергамент кожи кости, но лицо сохранило все свои черты – тип образованного японца. Разглядывая крупный нос, высокий лоб и широкий рот, Травен решил, что это скорее всего врач или адвокат.
Удивляясь, как тут оказался труп, Травен сполз в расселину. Радиационных ожогов на коже японца не было – значит, он попал сюда лет пять назад или даже меньше.
1 2 3 4