Прибыв туда задолго до баронов, они встретили такой же прием, как и те, но Монреаль благоразумно запретил всякие нападения и угрозы и довольствовался тем, что послал верного Родольфа в город к Риенцо просить позволения войти туда с войском. Родольф возвратился раньше, нежели Монреаль ожидал.
– Ну, – сказал он нетерпеливо, – ты добился пропуска, конечно. Мы должны приказать им отворить нам ворота?
– Прикажите им открыть нам могилы, – возразил саксонец грубо. – Я надеюсь, что следующее посольство мое будет к более дружественному двору.
– Как! Что это значит?
– Вот что: я нашел нового губернатора или – ну, да все равно, какой бы ни имел он титул – во дворце Капитолия. Он был окружен телохранителями и советниками. На нем были прекраснейшие латы, какие когда-либо я видел, разве в Милане.
– К черту его латы! Говори мне его ответ.
– Вот он, если вам угодно знать: скажи Вальтеру Монреалю, что Рим перестал быть вертепом разбойников; скажи ему, что если он войдет, то должен подвергнуться суду.
– Суду! – вскричал Монреаль, заскрежетав зубами.
– За участие в злодействах Вернера и его разбойников!
– Га!
– Скажи ему еще, что Рим объявляет войну всем разбойникам в лагерях и в замках и что мы приказываем ему в течение сорока восьми часов оставить церковные земли!
– Так он вздумал не только обмануть меня, но и грозить! Ну, продолжай.
– Таков был ответ его вам; а мне он сделал еще более категоричное предостережение! Слушай, друг мой! – сказал он. – Для всякого немецкого бандита, который будет найден в Риме послезавтра, привет наш будет – веревка и виселица! Ступай!
– Довольно, довольно! – вскричал Монреаль, покраснев от бешенства и стыда. – Родольф, твой глаз верен в этих вещах; скажи, сколько потребуется норманнов, чтобы вздернуть на виселицу самого выскочку?
Родольф почесал свою огромную голову и, казалось, на некоторое время углубился в вычисления; наконец он отвечал:
– Вам лучше всего можно это сообразить, если я скажу, что вся их сила состоит по меньшей мере из двадцати тысяч римлян; это я слышал мимоходом, а нынешним вечером он должен принять корону, вместо императора.
– Ха, ха, ха! – захохотал Монреаль. – Он с ума сошел? Ну, тогда ему нет нужды в нашей помощи, чтобы быть повешенным. Друзья мои, подождем результата. Теперь ни бароны, ни народ, кажется, не наполнят нашей казны. Проедем в Террачину. Благодарение святым! – и Монреаль (который был не лишен какой-то странной, особого рода набожности) благоговейно перекрестился. – И благодарение святым – подобные нам люди никогда не бывают долго без квартир.
– Ура рыцарю св. Иоанна! – вскричали наемники.
– Ура прекрасной Франции и смелой Германии! – прибавил рыцарь, подымая руку вверх и вонзая шпоры в бока уже утомленной лошади.
И запев свою любимую песню:
У Орланда только три
Есть сокровища бесценные:
Конь его, булатный меч,
Дама сердца несравненная!
Монреаль со своей ватагой красиво помчался через пустынную Кампанью.
Однако же рыцарь скоро впал в глубокую и пасмурную задумчивость. Его приверженцы поддержали молчание своего вождя, и через несколько минут стук их оружия и звон шпор были единственными звуками, нарушавшими тишину обширных и печальных равнин, через которые они ехали к Террачине.
При наступлении ночи всадники остановились у Понтинских болот. Они овладели без всякой совестливости несколькими хижинами и сараями, из которых выгнали бедных хозяев, и с такой же бесцеремонностью закололи свиней, скотину и кур соседней фермы. Скоро после восхода солнца они стали переправляться через ужасные болота, которые частью уже были высушены Бонифацием VIII. Монреаль, освеженный сном, смирившись со своей последней неудачной надеждой на выгоды в предстоящей войне с Неаполем и радуясь близости дома, где жила та, которая одна разделяла сердце его с честолюбием, опять оживился всей веселостью, которой он был обязан своему галльскому происхождению и беспечности своего характера. И на этой мертвой, но освященной историческими воспоминаниями дороге, где еще можно видеть труды Августа, устроившего канал, бывший свидетелем путешествия, так юмористически описанного Горацием, раздавались громкий смех и отрывки дикой песни, которыми северные разбойники развлекались в своем быстром путешествии.
Слева подымались крутые и высокие утесы, покрытые роскошной зеленью и бесчисленным множеством цветов, между тем как справа море, тихое как озеро, и голубое, как небо, мелодично шумело у ног их. Монреаль, в обширной степени обладавший поэтическими наклонностями своей страны, которые так связаны с любовью к природе, в другое время радовался бы красоте этой сцены, но в настоящую минуту внешние предметы занимали его гораздо менее, нежели картины домашней жизни.
Взбираясь на крутой подъем, где извивающаяся тропинка представляла трудную и неудобную дорогу для лошадей, шайка доехала до укрепленной крепости из серого камня, башни которой скрывались за высокими деревьями, пока наконец не глянули угрюмо и внезапно из-за веселой зелени. Звук рога, знак рыцаря и пароль вызвали громкие крики приветствия со стороны двадцати или более солдат на стенах. Решетка была поднята, и Монреаль, соскочив со своего измученного коня, перепрыгнул через порог выдающегося портика и пошел по огромной зале, где молодая и прекрасная женщина, богато одетая, также быстро побежала к нему навстречу и, задыхаясь от радости, бросилась в его объятия.
– Мой Вальтер! Мой милый, дорогой Вальтер! Привет тебе, десять тысяч приветов!
– Аделина, моя красавица, мое божество, я опять тебя вижу!
Таковы были взаимные приветствия, когда Монреаль прижимал эту женщину к своему сердцу, снимая слезы ее поцелуями, поворачивая ее лицо к. своему и глядя на его нежную красоту со всем внимательным беспокойством любви после продолжительного отсутствия.
– Прекраснейшая, – сказал он нежно, – ты изныла, ты похудела и побледнела с тех пор, как мы расстались. Ты слишком нежна или слишком безумна для того, чтобы любить солдата.
– Ах, Вальтер! – отвечала Аделина, припадая к нему. – Ты теперь вернулся, и я поправлюсь. Ты долго-долго не оставишь меня?
– Да, m'anie. – Он охватил ее талию рукой, и любовники – увы! они не были обвенчаны! – удалились в более уединенные комнаты замка.
II
ЖИЗНЬ ЛЮБВИ И ВОЙНЫ. ПОСЛАННИК МИРА. ТУРНИР
Будучи в совершенной безопасности в своем феодальном укреплении, очарованный красотой земли, неба и моря вокруг и страстно любя Аделину, Монреаль на некоторое время забыл все свои беспокойные планы и суровые занятия. Его натура была способна к сильной нежности, гак же как и к сильной жестокости, и сердце его обливалось кровью, когда он смотрел на прекрасное лицо своей милой и видел, что даже его присутствие; не могло возвратить ему прежнюю улыбку и свежесть. Часто он проклинал роковой обет своего рыцарского ордена, запрещавший ему жениться даже на женщине, равной ему по происхождению; и угрызения совести отравляли его счастливейшие минуты.
Однажды, когда Монреаль с небольшой свитой проезжал мимо стен Террачины, ворота вдруг отворились и оттуда вышла многочисленная толпа. Впереди шла странная фигура, за которой народ следовал с обнаженными головами и громкими благословениями. Процессия оканчивалась толпой монахов; они пели гимн в честь незнакомца, называя его посланником мира. Этот незнакомец был молодой безбородый человек, одетый в белую одежду, вышитую серебром; он был безоружен и бос и держал в руке высокий серебряный жезл. Монреаль и его свита в удивлении остановились. Затем рыцарь, пришпорив коня. Подъехал к незнакомцу.
– Что это, друг, – сказал провансалец, – ты принадлежишь к какому-нибудь новому ордену пилигримов или же какой-нибудь особенной святостью приобрел эти почести?
– Назад, назад! – вскричали некоторые более смелые из толпы. – Разбойники не должны останавливать посланника мира.
Монреаль презрительно махнул рукой.
– Я не с вами говорю, добрые люди, а достойные иноки в своем уединении знают очень хорошо, что я никогда не обижал вестников и паломников.
Монахи, перестав петь гимн, поспешно подошли к нему. Набожность Монреаля побуждала его искать расположение всех монастырей в соседстве с его переменчивым жилищем.
– Мой сын, – сказал старший из монахов, – это странное и священное зрелище; и когда ты узнаешь все, то дашь этому посланнику грамоту для ограждения его от безрассудной храбрости твоих друзей вместо того, чтобы преграждать ему дорогу мира.
– Вы еще более запутываете мой Наивный ум, – сказал Монреаль с нетерпением, – пусть молодой человек говорит сам за себя. Я вижу на его плаще римский герб, соединенный с другими гербами, которые для меня составляют тайну, хотя я достаточно знаком с геральдикой, как прилично благородному человеку и рыцарю.
– Синьор, – сказал молодой человек с важностью, – я – посланник Колы ди Риенцо, римского трибуна. Мне поручено доставить письма многим баронам и владетелям на пути между Римом и Неаполем. Гербы на моем плаще – герб папы, герб города и герб трибуна.
– Гм... у тебя, должно быть, смелые нервы, если ты путешествуешь через Кампанью без всякого оружия, кроме этой серебряной палки.
– Ты ошибаешься, господин рыцарь, – отвечал юноша смело, – ты судишь о настоящем по прошлому. Знай, что в Кампанье нет ни одного разбойника, что оружие трибуна сделало все дороги вокруг города столько же безопасными, как самые большие улицы внутри его.
– Ты рассказываешь мне чудеса.
– Через леса, через крепости, через самые дикие пустыни и населеннейшие города мои товарищи невредимо пронесли этот серебряный жезл; всюду, где мы проходим, тысячи приветствуют нас и со слезами радости благословляют посланных того, кто изгнал разбойника из его вертепа, тирана из его замка и дал безопасность купцу и крестьянину.
– Pardieu, – сказал Монреаль с суровой улыбкой, – я должен быть благодарным за предпочтение, оказанное мне: я еще не получал приказаний и не испытал мщения трибуна, хотя, кажется, мой скромный замок находится в самой средине наследия св. Петра.
– Извините меня, синьор кавалер, – отвечал юноша, – но не вы ли знаменитый рыцарь св. Иоанна, воин креста и предводитель бандитов?
– Мальчик, ты смел; я Вальтер де Монреаль.
– Значит, господин рыцарь, я послан в ваш замок.
– Подумай сперва о том, как войти туда, иначе тебе придется слишком скоро оттуда выбраться. Как, друзья? – прибавил он, видя, что при этих словах толпа теснее сжалась вокруг вестника. – Неужели вы думаете, что имеющий товарищей между королями, буду искать жертвы в безоружном мальчике? Фи! Дайте дорогу, дайте дорогу. Молодой человек, идите за мной в мой замок; там вы в такой же безопасности, как в объятиях матери.
Говоря это, Монреаль с большим достоинством и важностью медленно поехал к замку. Солдаты в удивлении ехали несколько поодаль, а вестник шел с толпой, которая не хотела вернуться назад. Энтузиазм этих людей был так велик, что они дошли до самых ворот страшного замка и решились ждать до тех пор, пока возвращение молодого человека не подтвердит их безопасность.
Монреаль, который, при всей своей беззаконности в других местах, строго соблюдал права самого последнего крестьянина в своем ближайшем соседстве, или скорее притворялся расположенным к бедным, пригласил толпу войти на двор, велел слугам дать ей выпить и закусить, угостил монахов в большой зале и отправился в небольшую комнату, где и принял посланника.
– Вот это лучше всего объяснит, в чем состоит мое поручение, – сказал молодой человек, подавая Монреалю письмо.
Рыцарь перерезал кинжалом шелк и прочел послание с большим спокойствием.
– Ваш трибун, – сказал он, окончив чтение, – очень скоро выучился лаконическому стилю власти. Он приказывает мне сдать замок и оставить папскую территорию в течение десяти дней. Он категоричен, а мне нужно время подумать о предложении. Садитесь, прошу вас, молодой человек. Извините меня, но я воображал, что у вашего господина и без того довольно дел с его римскими баронами и что он мог бы быть немного снисходительнее к его иностранным гостям. Что Стефан Колонна?
– Возвратился в Рим и принял присягу подданства; Савелли, Орсини и Франджипани все подписались в своей покорности «доброму государству».
– Как! – вскричал Монреаль с изумлением.
– Они не только вернулись в Рим, но и согласились распустить всех своих наемных солдат и срыть все свои укрепления. Железо дворца Орсини употреблено на укрепление Капитолия, а каменные сооружения Колоннов и Савелли прибавили новые бойницы к воротам церквей Латеранской и св. Лаврентия.
– Необыкновенный человек! – сказал Монреаль, нехотя поддаваясь чувству почтительного удивления. – Какими средствами он сделал все это?
– Строгими приказаниями и твердой силой, на которую он опирается. По первому звуку большого колокола собирается двадцать тысяч вооруженных римлян.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59