А где Пушкин?!
Наверно, у цыган.
Каких цыган?..
Кочующих. -- Скульптор устал и озлобился.
Где?
По Бессарабии. Шумною толпой.
Не понял. Что делает Пушкин у цыган?
Шампанское пьет.
Ему было необходимо опохмелиться.
-- Я за ним следить не приставлен, -- сказал он. -- Не жандарм, слава Богу. Вы милиция -- вот вы и ищи те, где Пушкин.
Капитан применил легкую степень физического воздействия -- привстал и через стол дал ему в ухо.
Говори толком,-- рявкнул он,-- ты все-таки кого больше лепил -- Пушкина или Дантеса?
Больше я лепил Ленина.
А как же вышел Дантес? Фамильное сходство?
Скульптор пожал плечами.
М-да. Талант. Да я б тебе даже Троцкого не доверил лепить!
Тебя об этом Троцкий сам просил? -- поинтересовался скульптор и для симметрии получил в правое ухо. -- И хватит руки распускать... Майк Тайсон! Ты еще ухо мне откуси! Каннибал!
Кто каннибал? -- зловеще спросил капитан.
А кто меня хотел заставить Троцкого лепить?
При чем тут Троцкий?..
А при чем тут каннибал?
Капитан помолчал и спросил проницательно и мирно:
Тебе что, опохмелиться надо?
Ну. А то нет.
Так бы и сказал. -- Он вышел и вернулся со ста каном, где было граммов сто пятьдесят.
А закусить?
Занюхаешь,-- хмыкнул капитан и подержал у него под носом кулак. -- И давай сотрудничать со следствием, хватит коту бейцы крутить. На, закуривай. Итак. К юбилею Пушкина ты больше лепил Ленина, но на этот раз получился Дантес. Кто здесь дурак -- ты или я?
Вам виднее.
Под дурдом косишь? Излагай по порядку, не своди органы с ума.
По порядку оказалось следующее.
Опохмелившийся скульптор частично восстановил свои умственные способности, травмированные происшедшим, и сделал заявление: прежде всего он хочет представить оправдательный документ. Заинтригованный капитан отправил на квартиру скульптора сержанта с ключами и инструкциями. Был доставлен красивый бланк с французским флагом, французским же, вероятно, текстом и печатью. Внизу красовалась размашистая подпись.
Это что?
Это благодарность Министерства культуры Франции.
Кому?
Мне.
За что?
За Дантеса.
Что-о?.. Читай!
Я не знаю французского.
Капитан шумно вышел и подержал голову под холодным краном. Потом он выпил стопарь, понюхал нашатырь из аптечки и вернулся почти в здравом рассудке.
Французский знали два человека в городе: референт мэра и учительница французского из платной гимназии. Учительницу привезли. Она стала читать, вытаращила глаза, ахнула и засмеялась.
Ну?
Здесь есть ошибки.
Ничего себе министерство культуры!
Это не министерство культуры.
А что же это?! -- дуэтом спели жертва и палач.
Читать как есть?
Переводи!
На бланке написано: "Министерство самых глупых художников за границами Франции".
Блядь... -- сказал скульптор. -- Простите, пожалуйста, это не вам.
Дальше переводить? "Мы искренне благодарим этого дурака за его работу. Для небольшие деньги он может делать памятник даже про козел. Но эта работа помогает для торжество справедливость. Просьба для власть не наказывать его строго. Подпись: помощник старший ассенизатор Жорж Клемансо".
Так, -- сказал капитан. -- Да. Это документик. Ничего не скажешь. По существу. Впечатляет.
Ну, блядь, -- сказал скульптор. -- Простите, пожалуйста, это не вам.
Так. Гм. А на печати что?
А на печати: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь".
Соединились на нашу голову. И что вы можете про это сказать?
Я? Про это? Что Клемансо давно умер.
-- Ценная информация. Ну ничего... Мы этих... помощников старших ассенизаторов... еще вые... найдем!!
Учительницу прогнали пешком. Скульптора трижды треснули по башке телефонной книгой и вытянули наконец раз дубинкой по почкам. И капитан лишний раз утвердился во мнении, что подобные процедуры надо проводить сразу, без ложного гуманизма. Потому что скульптор резко перестал острить, и из него тут же вылетела нужная информация. А именно:
Через несколько дней после того, как бюст Пушкина был преждевременно поставлен на полагающееся ему место, к скульптору в гости пришла юная пара приличного вида. Лет по двадцать, а точнее кто их разберет. Они спросили, может ли он принять заказ на срочное изготовление чугунного бюста, и даже достали бумажку с размерами. Скульптор объяснил, что он сейчас без мастерской, так что трудно, но вообще можно воспользоваться мастерской знакомого. Парочка намек поняла, и парень сказал, что готов сразу дать пятьдесят долларов аванса. Сошлись на ста, учитывая цену глины, литья, квалификацию скульптора и общую трудность жизни. После чего девушка вынула из сумочки два сложенных листка -- один старой и желтой бумаги, а другой --свежую компьютерную распечатку. На обоих были гравюрные портреты в стиле девятнадцатого века, изображающие юного красавца в мундире с эполетами. На старом листке, вырезанном явно из книги, портрет был маленький и в три четверти, а на новом -- крупно, анфас, и не очень четко. Подписей под ними не было.
Парень сказал, что это его дальний предок, дворянин и русский офицер. И теперь он, восстановив свою родословную, хочет поставить ему памятник. Деньги есть, но лишний блеск ни к чему, нужен хороший вкус.
Польщенный и обрадованный заказом скульптор ничего странного здесь не усмотрел. На парне были дорогие часы, дорогие кроссовки, цепь на шее, но на бандюка он похож не был, а скорее юный бизнесмен или сын нового русского. Сейчас модно искать аристократический корень своего генеалогического древа. Тем более, он сказал, что предок был французского происхождения.
Скульптор взял стольник, отметил эту удачу и новый рост своей славы, и приступил к исполнению. В мастерской приятеля, коли уж речь зашла, тоже пропадало несколько старых заготовок Ленина. Он выбрал нужный размер и одного довел до кондиции заданного портрета.
Принимать бюст заказчики пришли уже впятером, но он не придал этому значения. Глиняный оригинал понравился и был одобрен. Договорились, что через три дня художник сгрузит уже чугунный здесь же, у мастерской, а те будут ждать и заберут сами; тогда же и полный расчет.
Так и произошло. В тот день шел дождь, и компания ждала его у подъезда, не вылезая из вишневой "Нивы". Бюст перегрузили из попутного грузовика, подряженного художником на заводе в облцентре, в их "Ниву", заметно просевшую на рессорах, Скульптору честно отдали второй стольник. А кроме того, парень торжественно сказал, что у него есть для скульптора награда. Они зашли в мастерскую, выпили за память предка, и под аплодисменты друзей заказчик вручил скульптору этот красочный бланк. Он сказал, что его предок был во французской истории не последним человеком, а Франция очень щепетильна по части своего исторического наследия, и когда он сообщил своим недавно найденным, очень далеким, но родственникам в Париже о том, что ставит их общему предку памятник, те страшно прониклись, написали в газете и получили для автора памятника благодарность Министерства культуры Франции --там это вполне принято: пустяк, но все-таки дорогое внимание.
А где похоронен-то предок? Да не так далеко. А фамилия-то как? Парень сказал: не то Нерегек, не то Ме-регек. А твоя-то как? А вот не суйся, отец, не в свои дела, сказала на это компания. С тем и укатили. И больше их скульптор не видел.
А увидев сегодня этот бюст, он был потрясен до помрачения рассудка. Тем более такая надпись! Клянется -- не подозревал!
Номера вишневой "Нивы" он, разумеется, не запомнил. Но внешность юной парочки описал с профессиональной детальностью. Парень был ростом около ста восьмидесяти, атлетического сложения, скуластый, светлый, стриженый под ежик, с круглым подбородком и прямым сжатым ртом, глаза серые, уши маленькие. Девушка же невысокая, фигура очень хорошая, прямо идеальная, классическая фигура и идиотски сожженные "кислотные" волосы -- не то чтобы вовсе панк, но с отчетливым оранжево-фиолетовым переходом, а лицо продолговато-стандартное, чуть припухлое, носик вздернут, верхняя губка короткая, общее выражение чувственное и даже готовное, очень сексапильная девушка.
По этим характеристикам наблюдательного скульптора составили фотороботы и раздали нарядам. Так что когда позвонили из канцелярии мэра и поинтересовались успехами, капитан отрапортовал, что преступники установлены, осталось только идентифицировать. Это как?.. Это так, что мы уже знаем, какие они, осталось только узнать кто. Идиоты... ройте быстрей! Так точно. Пока идиоты рыли, капитан пролистал свежую прессу, полную юбилейных статей, и отчеркнул абзацы про Дантеса.
Как, говоришь, они тебе назвали фамилию якобы предка?
Ну, типа Нерекек... -- услужливо наморщился скульптор. -- Или Керенег... что-то такое от нарцисса с керогазом.
Капитан обвел ручкой в газете:
А может, Нереккег?
Может... очень похоже.
Что ж ты такой тупой. Кроссвордов не решаешь? Барона Геккерена не узнал... лох! А еще Ленина лепил, а?..
Скульптор схватил газету и мучительно замычал.
В назидание эстетам надо отметить, что пока искусство мычало, милиция работала. И что вы думаете? -- нашла! Их взяли в девять вечера у дискотеки "Артемон". Повязали как миленьких и привезли в ментовку.
Сначала они фордыбачили. Пришлось немного вразумить. Показали Дантеса. Показали скульптора. Провели очную ставку: они! Показали дубинку.
Посмотрев на дубинку, парень ухмыльнулся и сказал:
-- Ну, как хотите. Пишите: фамилия, имя, отчество.
И, сделав таким образом шаг навстречу следствию, немедленно оказался сыном мэра.
Следствие попятилось. Милиция не любит попадать в яму, которую по долгу службы роет другим. На Дантеса, в конце концов, глубоко плевать, да и Пушкин, хоть и национальный гений, все-таки не отец родной, а мэр -- это мэр. Говорят: Пушкин -- это наше все. Это преувеличение. Не совсем все. Наше все -- это местные власти. Платит тебе не Пушкин, и неприятностей нужно ждать не от него.
Капитан позвонил мэру с почтительностью массажиста. Мол, глубоко деликатный вопрос, тут ваша семья может быть затронута, не почтите ли присутствием.
Мэр прибыл на разборку, вник в вопрос и в ярости явил такую крутизну чувств и посулов, что случись это в тринадцатом веке -- быть бы татаро-монгольским полчищам заваленными и разогнанными. Юпитер, мечущий громы и молнии, рядом с ним показался бы голубем мира, пьющим бром.
Когда барабанные перепонки отказались выполнять свои функциональные обязанности, а мозги подали заявление о переходе на другую работу, мэр сказал, что займется делом лично.
И в результате его личных занятий выяснилась история, вполне характеризующая натуру козельцев по-своему не менее ярко, чем его древняя героическая оборона и убийство послов.
Милые детишки учились в той самой аристократической платной гуманитарной гимназии, директор которой столь прочувственно говорил о культуре и ее наглядном наследии. Там собрались лучшие учителя города, и им платили зарплату, достаточную для того, чтобы молодая и незамужняя учительница литературы, окончившая Петербургский университет и теперь подыхающая в этой глуши от скуки, малокультурья населения, а главное -- от отсутствия регулярной личной жизни, возымела, явно в порядке сублимации, высокопедагогическую глупость устроить с десятиклассниками диспут на тему, должен ли был Пушкин рисковать своей жизнью, драгоценной и бесценной для литературы и потомков, дабы следовать идиотскому светскому предрассудку и идти на дуэль с каким-то недоноском. Она, конечно, гнула к тому, что стреляться было недопустимо, что Пушкин принадлежал не себе, а истории и стране, и должен был стать выше этой мерзкой интриги.
Вполне естественно, что школьники высказывали и другие мнения. Что Дантеса можно было просто заказать. Что можно было обратиться в частное сыскное бюро, и его скомпрометировали бы так, что изгнали не только из славных рядов кавалергардов, но вообще линчевали бы. Что Пушкину следовало как минимум брать уроки стрельбы и стрелять только из знакомого пистолета.
И тут учительница сделала промашечку. Она раскрыла какую-то книгу с портретом Дантеса и пустила по рядам. И когда школьники увидели мужественного юного красавца, и сопоставили с репутацией Натальи Николаевны как блестящей красавицы, и сравнили с портретом Пушкина на стене кабинета литературы, где и дискутировали, они как-то задумались. Ибо Пушкин на портрете красавцем не выглядел, и таковым никогда не числился.
Девочки сказали, что ревность в мужчине отвратительна, это чувство собственника, и даже странно, что Пушкин мог быть таков.
Мальчики же заявили, что, несмотря на внешность, если серьезный человек берет телку замуж, то ее дело -- лизать его без остановки, и следовало просто спихнуть ее на лестнице так, чтобы она свернула себе шею, и дело с концом. Нет, а Дантеса, конечно, заказать. Пушкин ее взял из глуши, поднял, содержал в роскоши, так она еще хвостом вертела.
Тут учительница возразила, что Пушкин был вечно в долгах, жизнь дорогая, жена мотовка, денег всегда нехватка, дело не в уровне жизни, а в вещах более глубоких.
1 2 3 4 5