и, во-вторых, записался в бригадмил, то бишь в народные дружинники, о чем
и получил полезные красные корочки.
Первого своего фирмача он разбомбил в Эрмитаже, в нижнем гардеробе у
выхода, рядом с туалетом. В том тесном и летучем столпотворении за каждым
уследить невозможно, контакт выглядел естественно и невинно, и заход
вдвоем в туалет никак не может выглядеть специальным умыслом.
Группу он отметил, определяя английский экскурсовода, в малых
голландцах, наслаждаясь искусством следом за ними, не пялясь и не
приближаясь. Выцелил добродушного на вид парня под тридцать, рассеянно
обогнал их перед лестницей, подождал в гардеробе, поправляя прическу перед
зеркалом за женскими спинами.
- Сори, - сказал он, попятившись и ненароком слегка толкнув парня.
- Сори, - приветливо улыбнувшись, в свою очередь ответил тот.
Фима, сияя доброжелательством ему в глаза, краем зрения зацепил
галстук и сделал потрясенное лицо.
- Ар ю фром Парис? - умирая от восторга, спросил он непосредственно у
галстука.
- Ноу, фром Свидел, - ласково ответил владелец.
- Зис ван из май оулд дрим, - мечтательно пожаловался Фима галстуку.
- Свиден из вандерфун кантри, ай ноу. Ай вонт мэйк ю литл призент фром
Раша. Хэв ю ван минит?
Швед покосился на дам из своей группы, выстроившихся в хвост
привычной советской очереди, загибающейся в женский туалет, и отвечал
утвердительно, что он хэв.
Фима чуть заметно подмигнул, чуть заметно двумя пальцами за рукав
задал ему секундно направление в мужской туалет, там внутри тоже была
очередь, и он небрежно, как бы одной рукой уже расстегивая штаны, другой
сунул шведу семерную матрешку.
- Оу, сенк ю вери мач, - рассыпался донельзя счастливый швед.
- Нот ит ол, - печально ответил Фима галстуку. - Из ит вери експенсив
синг фор ю? Ченч, иф ю плииз, ес?
Швед секунду поколебался, наметив движение руки к галстуку - не то
щедрое, не то наоборот, защищающее.
- Фор э мемори оф ауэ мэн Френдшип, - со сдержанной мужской грустью
расставания произнес Фима и отвел полу пиджака, показывая торчащую из
внутреннего кармана бутылку водки.
Швед узнающе посмотрел на водку и приязненно улыбнулся. Не то он
решил, что это тоже презент, не то вознамерился выпить сейчас тут же
безотлагательно, но как-то храня во взгляде память о бутылке, щедрым
запорожским жестом сдернул галстук и удивленно обернулся: галстук
бесследно исчез вместе с Фимой.
Достоявшись в очереди на мочеиспускание, швед и постепенным приятным
облегчением подумал о загадочной русской душе и исчез, первая ласточка, из
Фиминой судьбы и тем самым из нашего повествования. Экая жалость, что
История не донесла до нас имени первого объекта того громадного бизнеса,
который именуется фарцовкой.
Фима же, небрежно при выходе нацепив галстук на собственную шею, как
бы приводя себя в порядок после духоты и толкотни музея, погулял небрежно
в Александровский сад и шлепнулся на скамью у памятника Пржевальскому.
- Это тебе не верблюдов доить, - с назидательной
покровительственностью сказал он памятнику.
Перечитал, смял и на всякий пожарный случай выкинул в урну листочек с
самодельным своим русско-английским разговорником: английским он владел,
как всякий нормальный советский инженер, несколько лучше обезьяны, но
гораздо хуже эскимоса.
- Боже, какой писк моды! потрясэ! - оценили в отделе буйный
попугайский колер его добычи. - Где оторвал?
- Дядя в подарок привез, из Швеции, - с удовольствием поведал Фима,
легко опровергая теорию о невозможности для мужчина родить, причем сразу
пожилого ответственного двоюродного дядю, бывающего в загранкомандировках.
Галстук он загнал одному из жаждущих пижонов прямо на работе, выгадал
на свой первой сделке всего пятнадцать рублей.
И твердо решил на работе больше никаких сделок не совершать.
Лиса не трогает ближний курятник.

4. БОМБАРДИР
Есть много способов бомбить фирму.
В гостиницах и прямо в аэропортах, в кабаках и в театрах, в музеях и
непосредственно на улице.
Можно просто клянчить мелочи на бедность, брать мелочи покрупнее в
благодарность за общение или гостеприимство, можно менять на сувениры или
на водку, можно покупать за рубли, можно принимать в уплату за девочек,
такси и угощение в ресторане. Можно споить или припугнуть.
Отшумел достославный Московский Фестиваль, и вряд ил кто из
знаменитых на весь мир его участников извлек из него столько пользы,
сколько маленький и незаметный Фима Бляйшиц.
В течение месяца, методично и крайне осмотрительно, избегая оперов,
дружинников, а главное - страшное КГБ, подозревая стукача в каждом и
тщательно выстраивая каждый вечер несокрушимую версию абсолютной своей
невиновности в случае если чего, не появляясь дважды в одном и том же
месте, прощупывал и познавал он все ходы.
Открытия, которые насмешили бы свой наивной очевидностью барыг и
знатоков уголовного мира, он делал самостоятельно, сам искал решений и - -
новичок, не знающий законов, не ведает и запретов, - шел в мыслях и планах
дальше тех, кто был до него и вокруг него.
Открытие первое: будь ты хоть трижды чист перед Законом, но коли
контакты с иностранцами негласно не одобряются и находятся под особым
контролем, тебе всегда сумеют поломать ребра в милиции и вломить срок, или
в крайнем случае накатят телегу и уволят из комсомола и с работы, а потом
от черного досье век не избавишься.
Вывод - древний: не подмажешь - не поедешь.
Он занялся определением тех, кому надо совать в лапу, и поисками
путей к ним.
Швейцары брали поголовно, но поголовно же и стучали.
Поголовно были осведомителями ГБ гиды и шофера "Интуриста" (и
остаются поныне).
В каждом кабаке и в каждой гостинице постоянно дежурили менты и
гэбешники в штатском.
Практически всех иностранцев "водили" беспрерывно.
- От всех на свете не отмажешься, - поучительно сказал Фима
полюбившемуся ему Пржевальскому. - Информация - королева бизнеса.
Трудно сказать, знал ли он тогда о Ротшильде, которому голубок принес
весть о Ватерлоо и несведущий Париж, он он уяснил это задолго до
пресловутого информационного бума.
"Платить надо хозяину, а не шестеркам". В безумном приступе гордыни
он мечтал взять на содержание прямо начальника ленинградского КГБ. К чести
его надо отметить, что здравый смысл одержал верх, и он для себя
остановился на противоположной модели: платить именно шестеркам, а уж они
пусть сами, блюдя свои интересы, разбираются со своим начальством. Если он
сумеем платить им большем, чем начальство, то и работать, естественно, они
будут на него, а не на начальство.
Это удобная и естественная пирамида с широким о снованием и узким
верхом стоит и поныне.
Второе же открытие заключалось в следующем: не крутись сам, заставляй
крутиться других - ты один, а их много.
Он сел на сбор информации, прокачивая всех одноклассников, друзей
детства, их друзей и родственников: он выходил на систему "Интуриста" и
треста гостиниц.
По ночам он срочно учил английский; знакомая учительница ставила
произношение.
В транспорте на роботу и обратно обдумывал схемы всеохватной и
подстрахованной сети.
По вечерам и выходным фарцевал, не стремясь урвать большой кусок
сегодня, но дальновидно проверяя варианты для светлого завтра.
Бабки летели вихрем: постановка дела требовала расходов.
Он тренировал зрительную память, как примерный ученик разведшколы: в
театрах и кабаках уже отмечались им маловыразительные постоянные лица без
признаков любви к искусству и разгулу.
Шмотки сдавались сначала в комиссионки, он строго чередовал магазины
по списку.
Через полтора месяца он ощущал себя абсолютно другим человеком - да
он и был другим: _д_е_л_о_в_а_р_ с _б_а_ш_л_я_м_и_. Это категория особая,
это по натуре эдакая акула-истребитель, грозу Уолл-стрита и мафии
одновременно, беспощадный профессионал-боец за денежные знаки,
притворяющийся окушком под сплошным и частым советским бреднем. Волк и
волкодав в одном лице. Короче, характерная биологическая особь. Где Закон
не защищает бизнес - там бизнес показывает Закону, кто такая мать Кузьмы и
кто платить за музыку, под которую Закон пляшет.

5. БРОСАЙ КРЮЧЬЯ
Была некогда такая команда на флотах, когда крючья с тросами летели в
такелаж и фальшборт вражеского корабля и, вцепляясь, подтягивали его
вплотную для абордажной добычи.
Первым сел на Фимин крючок шофер интуристовского автобуса, который,
как все наши шофера, любил после работы крепко врезать и плотно закусить,
вознаграждая себя за вынужденное воздержание при баранке.
Шофера Фима целенаправленно встретил в одной компании, где и
подружился с ним до чрезвычайности, имея приготовленную дополнительную
бутылку в кармане плаща на вешалке и приготовленную речь на как бы
развязавшемся языке: он завидует шоферу, его мужской работе, полной
интересный впечатлений, его заработку и эффектной мужественной
полноценности.
Дружба продолжилась назавтра в "Метрополе", куда Фима пришел со
знакомой, каковая безусловно и предпочла мужественного шофера ему, а Фима
оплатил счет и посадил их в такси.
Шоферу понравилось как угощение, так и знакомая, и Фиму он презирал
за ничтожество, он от повторного приглашения не отказался, ощущая себя,
однако, не только высшим существом, но слегка все-таки обязанным этому
доброму растяпистому еврею существом.
Выпив и размякнув, он Фиме посочувствовал и поучил его жизни, и
согласился помочь ему в осуществлении мечты - доставании модного
заграничного пиджака.
За пиджак он получил более, чем рассчитывал, и через недельку также
более получил за шуйзы - дивные такие туфельки на толстенном микропоре.
Если на свете и затаился где-либо в темноте шофер, не любящий левых
денег, так это был не тот парень. Поднатужившись в арифметике, он
вычислил, что его заработок удваивается, и испытал к Фиме бережное
уважение. Совместное питье вскоре кончилось, чего нельзя сказать о
совместном бизнесе.
Кстати, шофер вскоре пить тоже бросил, как это ни смешно. Поскольку
портят человека, как признали наконец и на родине социализма, не деньги, а
их отсутствие, то шофер с деньгами вдруг ощутил реальность, так сказать,
голубой мечты любого, опять же, шофера - иметь собственный автомобиль,
купил на фарцованные деньги "Победу", переехал в одну из первых в
Ленинграде отдельных кооперативных квартир и стал до невозможности
порядочным гражданином. Он и поныне жив, на пенсии уже, живет у метро
"Электросила", и по воскресным утрам, опохмелясь у пивного ларька (уж
субботняя банка - это святое), все порывается рассказать какому-нибудь
новичку о Фиме как примере гениальности и масштабности личности, несмотря
на национальную ущербность.
А шмотки он сдавал, после первых встреч, уже не самому Фиме, а
"мальчику", из улично-ресторанных бездельников, которого Фима, опять же,
хорошо угостил, и повторил, и предложил в третий раз, но сначала -
рассчитаться невинной переноской невинных вещей до парикмахерской, где
портфель с барахлом был отдан расторопной мастерице. Первая цепочка
заработала: Фима лишь получал от парикмахерши процеженные деньги, которые
и распределял по справедливости между всеми трудящимися в этой маленькой
фирме.
Цепочка, естественно, попыталась отделаться от босса как от
нахлебника и захребетника и утаить груз, но на то и босс, чтобы уметь
ремонтировать цепочки: мальчик, конечно, отнюдь не хотел знакомить шофера
с парикмахершей, чтоб не стать ненужным самому, и именно он-то, связующее
звено, возомнившее себя мозгом, был по безмоглой-то голове и другим нежным
органам жестоко отметелен приблатненным с Фиминого двора (и вся-то любовь
за две бутылки, а бойцу одно удовольствие) и предупрежден о неполном
служебном соответствии: в следующий раз вообще в канал сбросят.
И к первой цепочке стали быстро подсоединяться разнообразные другие:
фирма превращалась в концерн.
Рисковые одиночки поняли и оценили преимущества организации труда и
гарантированного заработка. Ершистых карали беспощадно. Нищих уличных
мальчишек купили на корню: в такие мелочи Фима быстро даже перестал
вникать.

6. МЫ РОЖДЕНЫ, ЧТОБЫ СКАЗКУ СДЕЛАТЬ БЫЛЬЮ
И вскоре это выглядело так:
К дому двадцать два по Восьмой линии подваливал сияющей
интуристовский автобус.
1 2 3 4