— Она помолчала немного. — И потом, Хэм, ты слышал когда-нибудь о законе Мальтуса?
— Что-то не припомню.
— В общем, закон Мальтуса гласит, что численность населения зависит от количества произведенного продовольствия. С ростом производства продуктов питания пропорционально растет и население. Развитие человеческого рода проходило в рамках этого закона. В последние сто лет или около того он потерял свое значение, но именно благодаря ему человек стал человеком.
— Потерял значение! Звучит так, как если бы отменили закон всемирного тяготения или сочинили новый закон Кулона.
— Нет, нет, — возразила она, — он утратил значение вследствие быстрого технического развития в XIX и XX столетиях, в результате чего производство продуктов питания возросло настолько, что население было уже не в состоянии потребить всего. Но время настанет, и закон Мальтуса вновь окажется в силе.
— А при чем здесь Оскар?
— При том, Хэм: его развитие проходило вне рамок этого закона. Другие факторы поддерживали их численность ниже критического уровня, при котором ощущается недостаток пищи, и поэтому данный вид развивался, не имея понятия о том, что такое борьба. Он настолько идеально приспособился к окружающей среде, что абсолютно ни в чем не нуждается. Цивилизация для него — излишество!
— Но… как же тогда триопты?
— Именно! Видишь ли, несколько дней назад я как раз упоминала о том, что здешний триоп — это пришелец, ранее вытесненный из Зоны Сумерек. К моменту, когда здесь появились эти дьяволы, народ Оскара уже достиг высокого уровня развития и не смог приспособиться к новым условиям, или у него просто не хватило времени. Так что… они обречены. Как сказал Оскар, они скоро исчезнут, и это их совершенно не волнует. — Она содрогнулась. — Единственное, на что они способны — это часами сидеть перед своими норами и размышлять. Возможно, им приходят в голову гениальные мысли, но у них не наберется воли даже сказать об этом. Вот это и есть разум растения, каким ему суждено быть природой!
— Похоже, ты права, — пробормотал он. — А вообще это ужасно, правда?
— Да. — Несмотря на теплую одежду, она вздрогнула. — Да, это ужасно. Такой великолепный, могучий ум — и совершенно бесполезный. Как мощный мотор со сломанным валом — как бы отлично он ни работал, машина не тронется с места. Хэм, знаешь, как я их назову? Венерианские лотофаги, или созерцатели! Сидят себе всем довольные и всю жизнь размышляют, пока низшие разумные — мы и триопты — сражаются за их планету.
— Неплохое название, Пэт.
Она встала, тогда он спросил удивленно:
— А твои образцы? Разве ты не собираешься заняться ими?
— Только не сегодня, утром.
Не раздеваясь, она повалилась на кровать.
— Они же испортятся! И фонарь у тебя на шлеме я еще не исправил.
— Утром, — устало повторила она. И почувствовав вялость в теле, он удержался от дальнейших возражений.
Когда спустя несколько часов Хэма разбудил тошнотворный запах гниющих растений, Пэт спала по-прежнему, так и не сняв одежды. Он выбросил мешок с образцами наружу, а затем стянул с нее малицу. Она, едва шевельнулась, пока он осторожно укутывал ее одеялом.
Пэт так больше и не вспомнила о мешке. На следующее утро, если эту бесконечную ночь можно было назвать утром, сами не зная для чего, они вновь устало брели по унылому плато. Фонарь на шлеме девушки так и не горел. Как и вчера, с левой стороны не утихал дикий хохот ночных демонов, искаженный завыванием Нижнего Ветра и оттого еще более зловещий. Дважды брошенные издали камни ударялись в ледяные шпили неподалеку, выбивая искры сверкающих осколков. В полном молчании, безразличные ко всему, словно чем-то зачарованные, и при этом чувствуя удивительную ясность в голове, они все дальше и дальше уходили от ракеты.
Пэт обратилась к первому попавшемуся созерцателю.
— Мы снова здесь, Оскар, — сказала она, безуспешно пытаясь придать голосу оттенок прежней бодрости и уверенности в себе. — Как прошла ночь?
— Я думал, — прощелкало существо.
— О чем же ты думал?
— Я думал о… — Голос умолк.
Лопнул стручок, и в ноздри им ударил на удивление приятный острый запах.
— О… нас?
— Нет.
— О Вселенной?
— Нет.
— О… Да к чему все это? — тихо сказала она. — Мы можем спрашивать его до бесконечности и так никогда и не набрести на нужный вопрос.
— Если он вообще существует — этот вопрос, — добавил Хэм. — Откуда ты знаешь, может, у нас и слов-то таких нет? Мы даже не знаем, способен ли наш мозг усвоить их идеи. Должно быть, есть понятия, которые мы вообще не в состоянии постичь.
Слева от них с глухим хлопком лопнул еще один стручок. В свете огней Хэм увидел, как облачко пыли, подхваченное Нижним Ветром, словно вуаль, окутало Пэт и как та глубоко вдохнула ароматный воздух. Даже странно, до чего приятен был этот запах, особенно с тех пор, как он стал напоминать тот самый, нанюхавшись которого в каньоне, они едва не расстались с жизнью. При этой мысли он ощутил смутное беспокойство, однако никак не мог понять его причину.
Он вдруг осознал, что оба они стоят перед созерцателем и молчат. В конце концов, они пришли, чтобы задавать вопросы!
— Оскар, в чем смысл жизни? — спросил он.
— Нет смысла. Не существует смысла.
— Зачем же тогда за нее бороться?
— Мы за нее не боремся. Жизнь не имеет значения.
— Но когда вас не станет, мир будет существовать по-прежнему! Вас это не трогает?
— Когда нас не станет, этого никто не заметит, кроме триоптов, которые нас едят.
— Которые вас едят… — эхом отозвался Хэм.
Ему показалось, что в словах Оскара скрыто что-то важное.
Туман безразличия, плотным одеялом укутавший его мозг, немного рассеялся. Он взглянул на Пэт, стоявшую рядом, равнодушную ко всему вокруг; в ярком свете фонаря он различал за защитными очками ее серые глаза. Она отрешенно смотрела прямо перед собой то ли в пустоту, то ли в себя. Из-за гряды раздавались вопли и дикий смех обитателей тьмы.
— Пэт, — позвал он.
Ответа не было.
— Пэт, — повторил он, взяв ее за руку, — нам надо возвращаться. — Справа от них лопнул стручок. — Нам надо возвращаться, — повторил он.
Внезапно из-за гряды на них обрушился целый град камней. Один попал ему в шлем, и передний фонарь с глухим звуком разлетелся на куски. Другой ударил Хэма в руку, причинив боль, хотя ему показалось странным, как мало его это трогает.
— Нам надо возвращаться, — он упрямо повторял одно и то же.
Наконец, не шевельнувшись, Пэт едва прошептала:
— А зачем?
Он нахмурился. Зачем? Чтобы вернуться в Зону Сумерек? Перед его глазами возникла Эротия, затем картина медового месяца, который они думали провести на Земле, а потом сразу несколько картин из земной жизни: Нью-Йорк, школьный двор с деревом посередине, залитая солнечным светом ферма, где он провел свое детство. Но все это показалось ему слишком далеким, нереальным. Боль от сильного удара в плечо вернула его к действительности, и он успел заметить, как от шлема Пэт отскочил камень. У нее горели уже только два фонаря — сзади и справа, и до него с трудом дошло, что на его шлеме не разбиты лишь левый и задний. На гребне гряды слева от них появились призрачные тени, а вокруг все чаще свистели камни и, ударяясь в скалы, высекали целый дождь ледяных осколков. Огромным усилием воли он заставил себя положить руку ей на плечо.
— Нам надо возвращаться! — тихо сказал он.
— К чему все это?
— Они убьют нас, если останемся.
— Да, я знаю, но…
Но он не стал ее слушать, а грубо схватил за руку и упрямо потащил к ракете. Спотыкаясь, она побрела за ним.
Пэт и Хэм повернулись, и свет их задних фонарей осветил гряду. Раздалось дикое гиканье триоптов, и пока бесконечно медленно они пробирались к ракете, вопли стали доноситься уже справа и слева. Хэм понял, что это означает: эти дьяволы окружили их, стремясь зайти вперед, куда разбитые фонари не отбрасывали спасительного света.
Пэт двигалась совершенно отрешенно, не прилагая ни малейших усилий, — она просто подчинялась Хэму, который тащил ее за руку. Между тем самому Хэму каждый новый шаг давался все труднее. А там — прямо перед ними — двигались тени, слышались вопли, гиканье, и дьяволы жаждали их крови. Он повернул голову так, чтобы правый фонарь осветил пространство впереди. Триопты отпрянули в тень гряды и стали завывать из своих укрытий. Однако идти так было очень неудобно, Хэм поминутно спотыкался и падал.
Из последних сил Хэм тянул за собой Пэт, пока та окончательно не опустилась на лед, даже не делая попытки подняться.
— Все это ни к чему, — бормотала она, когда Хэм поднял ее и поставил на ноги.
В мозгу у Хэма забрезжила идея: он взял Пэт на руки таким образом, чтобы правый фонарь на ее шлеме светил вперед. И вот так, пошатываясь от усталости, он все-таки добрался до освещенного пространства вокруг ракеты, открыл входной люк и, словно мешок, опустил жену на пол салона.
Прежде чем закрыть люк, Хэм успел заметить, как триопты с воем и улюлюканьем, едва касаясь льда, метнулись к гряде, где равнодушно дожидались своей участи Оскар и его племя.
Ракета летела на безопасной высоте. Орбитальные измерения показывали, что даже высочайшие пики Гор Вечности не достигают высоты сорока миль. Отсюда, с высоты двухсот тысяч футов, уже был заметен изгиб линии горизонта. Корабль как раз входил в Зону Сумерек — облака впереди наливались жемчугом, а матовая чернота отступала все дальше.
— Черт возьми! Держать удачу за хвост, вырваться из лап смерти и все-таки остаться с носом! — сказал Хэм, глядя на облака внизу.
— Все дело в спорах этих растений, — сказала Пэт, не обращая внимания на его слова. — Мы и раньше догадывались, что они содержат наркотик, но кто бы мог предположить такое его коварство — убивать волю и одновременно лишать сил. Народ Оскара — это народ созерцателей, разум, единый во многих лицах. Но мне… мне их бесконечно жаль. Такой колоссальный, могучий и вместе с тем бесполезный интеллект.
Она помолчала несколько минут.
— Хэм, а когда до тебя дошло, что с нами происходит? Что привело тебя в чувство?
— О, это было замечание Оскара — что-то насчет того, что они интересны для триоптов лишь с гастрономической точки зрения.
— Ну?
— Вот тебе и ну! Ты хоть заметила, что у нас кончились продукты? Его замечание напомнило мне, что я не ел уже целых два дня!
1 2 3 4 5
— Что-то не припомню.
— В общем, закон Мальтуса гласит, что численность населения зависит от количества произведенного продовольствия. С ростом производства продуктов питания пропорционально растет и население. Развитие человеческого рода проходило в рамках этого закона. В последние сто лет или около того он потерял свое значение, но именно благодаря ему человек стал человеком.
— Потерял значение! Звучит так, как если бы отменили закон всемирного тяготения или сочинили новый закон Кулона.
— Нет, нет, — возразила она, — он утратил значение вследствие быстрого технического развития в XIX и XX столетиях, в результате чего производство продуктов питания возросло настолько, что население было уже не в состоянии потребить всего. Но время настанет, и закон Мальтуса вновь окажется в силе.
— А при чем здесь Оскар?
— При том, Хэм: его развитие проходило вне рамок этого закона. Другие факторы поддерживали их численность ниже критического уровня, при котором ощущается недостаток пищи, и поэтому данный вид развивался, не имея понятия о том, что такое борьба. Он настолько идеально приспособился к окружающей среде, что абсолютно ни в чем не нуждается. Цивилизация для него — излишество!
— Но… как же тогда триопты?
— Именно! Видишь ли, несколько дней назад я как раз упоминала о том, что здешний триоп — это пришелец, ранее вытесненный из Зоны Сумерек. К моменту, когда здесь появились эти дьяволы, народ Оскара уже достиг высокого уровня развития и не смог приспособиться к новым условиям, или у него просто не хватило времени. Так что… они обречены. Как сказал Оскар, они скоро исчезнут, и это их совершенно не волнует. — Она содрогнулась. — Единственное, на что они способны — это часами сидеть перед своими норами и размышлять. Возможно, им приходят в голову гениальные мысли, но у них не наберется воли даже сказать об этом. Вот это и есть разум растения, каким ему суждено быть природой!
— Похоже, ты права, — пробормотал он. — А вообще это ужасно, правда?
— Да. — Несмотря на теплую одежду, она вздрогнула. — Да, это ужасно. Такой великолепный, могучий ум — и совершенно бесполезный. Как мощный мотор со сломанным валом — как бы отлично он ни работал, машина не тронется с места. Хэм, знаешь, как я их назову? Венерианские лотофаги, или созерцатели! Сидят себе всем довольные и всю жизнь размышляют, пока низшие разумные — мы и триопты — сражаются за их планету.
— Неплохое название, Пэт.
Она встала, тогда он спросил удивленно:
— А твои образцы? Разве ты не собираешься заняться ими?
— Только не сегодня, утром.
Не раздеваясь, она повалилась на кровать.
— Они же испортятся! И фонарь у тебя на шлеме я еще не исправил.
— Утром, — устало повторила она. И почувствовав вялость в теле, он удержался от дальнейших возражений.
Когда спустя несколько часов Хэма разбудил тошнотворный запах гниющих растений, Пэт спала по-прежнему, так и не сняв одежды. Он выбросил мешок с образцами наружу, а затем стянул с нее малицу. Она, едва шевельнулась, пока он осторожно укутывал ее одеялом.
Пэт так больше и не вспомнила о мешке. На следующее утро, если эту бесконечную ночь можно было назвать утром, сами не зная для чего, они вновь устало брели по унылому плато. Фонарь на шлеме девушки так и не горел. Как и вчера, с левой стороны не утихал дикий хохот ночных демонов, искаженный завыванием Нижнего Ветра и оттого еще более зловещий. Дважды брошенные издали камни ударялись в ледяные шпили неподалеку, выбивая искры сверкающих осколков. В полном молчании, безразличные ко всему, словно чем-то зачарованные, и при этом чувствуя удивительную ясность в голове, они все дальше и дальше уходили от ракеты.
Пэт обратилась к первому попавшемуся созерцателю.
— Мы снова здесь, Оскар, — сказала она, безуспешно пытаясь придать голосу оттенок прежней бодрости и уверенности в себе. — Как прошла ночь?
— Я думал, — прощелкало существо.
— О чем же ты думал?
— Я думал о… — Голос умолк.
Лопнул стручок, и в ноздри им ударил на удивление приятный острый запах.
— О… нас?
— Нет.
— О Вселенной?
— Нет.
— О… Да к чему все это? — тихо сказала она. — Мы можем спрашивать его до бесконечности и так никогда и не набрести на нужный вопрос.
— Если он вообще существует — этот вопрос, — добавил Хэм. — Откуда ты знаешь, может, у нас и слов-то таких нет? Мы даже не знаем, способен ли наш мозг усвоить их идеи. Должно быть, есть понятия, которые мы вообще не в состоянии постичь.
Слева от них с глухим хлопком лопнул еще один стручок. В свете огней Хэм увидел, как облачко пыли, подхваченное Нижним Ветром, словно вуаль, окутало Пэт и как та глубоко вдохнула ароматный воздух. Даже странно, до чего приятен был этот запах, особенно с тех пор, как он стал напоминать тот самый, нанюхавшись которого в каньоне, они едва не расстались с жизнью. При этой мысли он ощутил смутное беспокойство, однако никак не мог понять его причину.
Он вдруг осознал, что оба они стоят перед созерцателем и молчат. В конце концов, они пришли, чтобы задавать вопросы!
— Оскар, в чем смысл жизни? — спросил он.
— Нет смысла. Не существует смысла.
— Зачем же тогда за нее бороться?
— Мы за нее не боремся. Жизнь не имеет значения.
— Но когда вас не станет, мир будет существовать по-прежнему! Вас это не трогает?
— Когда нас не станет, этого никто не заметит, кроме триоптов, которые нас едят.
— Которые вас едят… — эхом отозвался Хэм.
Ему показалось, что в словах Оскара скрыто что-то важное.
Туман безразличия, плотным одеялом укутавший его мозг, немного рассеялся. Он взглянул на Пэт, стоявшую рядом, равнодушную ко всему вокруг; в ярком свете фонаря он различал за защитными очками ее серые глаза. Она отрешенно смотрела прямо перед собой то ли в пустоту, то ли в себя. Из-за гряды раздавались вопли и дикий смех обитателей тьмы.
— Пэт, — позвал он.
Ответа не было.
— Пэт, — повторил он, взяв ее за руку, — нам надо возвращаться. — Справа от них лопнул стручок. — Нам надо возвращаться, — повторил он.
Внезапно из-за гряды на них обрушился целый град камней. Один попал ему в шлем, и передний фонарь с глухим звуком разлетелся на куски. Другой ударил Хэма в руку, причинив боль, хотя ему показалось странным, как мало его это трогает.
— Нам надо возвращаться, — он упрямо повторял одно и то же.
Наконец, не шевельнувшись, Пэт едва прошептала:
— А зачем?
Он нахмурился. Зачем? Чтобы вернуться в Зону Сумерек? Перед его глазами возникла Эротия, затем картина медового месяца, который они думали провести на Земле, а потом сразу несколько картин из земной жизни: Нью-Йорк, школьный двор с деревом посередине, залитая солнечным светом ферма, где он провел свое детство. Но все это показалось ему слишком далеким, нереальным. Боль от сильного удара в плечо вернула его к действительности, и он успел заметить, как от шлема Пэт отскочил камень. У нее горели уже только два фонаря — сзади и справа, и до него с трудом дошло, что на его шлеме не разбиты лишь левый и задний. На гребне гряды слева от них появились призрачные тени, а вокруг все чаще свистели камни и, ударяясь в скалы, высекали целый дождь ледяных осколков. Огромным усилием воли он заставил себя положить руку ей на плечо.
— Нам надо возвращаться! — тихо сказал он.
— К чему все это?
— Они убьют нас, если останемся.
— Да, я знаю, но…
Но он не стал ее слушать, а грубо схватил за руку и упрямо потащил к ракете. Спотыкаясь, она побрела за ним.
Пэт и Хэм повернулись, и свет их задних фонарей осветил гряду. Раздалось дикое гиканье триоптов, и пока бесконечно медленно они пробирались к ракете, вопли стали доноситься уже справа и слева. Хэм понял, что это означает: эти дьяволы окружили их, стремясь зайти вперед, куда разбитые фонари не отбрасывали спасительного света.
Пэт двигалась совершенно отрешенно, не прилагая ни малейших усилий, — она просто подчинялась Хэму, который тащил ее за руку. Между тем самому Хэму каждый новый шаг давался все труднее. А там — прямо перед ними — двигались тени, слышались вопли, гиканье, и дьяволы жаждали их крови. Он повернул голову так, чтобы правый фонарь осветил пространство впереди. Триопты отпрянули в тень гряды и стали завывать из своих укрытий. Однако идти так было очень неудобно, Хэм поминутно спотыкался и падал.
Из последних сил Хэм тянул за собой Пэт, пока та окончательно не опустилась на лед, даже не делая попытки подняться.
— Все это ни к чему, — бормотала она, когда Хэм поднял ее и поставил на ноги.
В мозгу у Хэма забрезжила идея: он взял Пэт на руки таким образом, чтобы правый фонарь на ее шлеме светил вперед. И вот так, пошатываясь от усталости, он все-таки добрался до освещенного пространства вокруг ракеты, открыл входной люк и, словно мешок, опустил жену на пол салона.
Прежде чем закрыть люк, Хэм успел заметить, как триопты с воем и улюлюканьем, едва касаясь льда, метнулись к гряде, где равнодушно дожидались своей участи Оскар и его племя.
Ракета летела на безопасной высоте. Орбитальные измерения показывали, что даже высочайшие пики Гор Вечности не достигают высоты сорока миль. Отсюда, с высоты двухсот тысяч футов, уже был заметен изгиб линии горизонта. Корабль как раз входил в Зону Сумерек — облака впереди наливались жемчугом, а матовая чернота отступала все дальше.
— Черт возьми! Держать удачу за хвост, вырваться из лап смерти и все-таки остаться с носом! — сказал Хэм, глядя на облака внизу.
— Все дело в спорах этих растений, — сказала Пэт, не обращая внимания на его слова. — Мы и раньше догадывались, что они содержат наркотик, но кто бы мог предположить такое его коварство — убивать волю и одновременно лишать сил. Народ Оскара — это народ созерцателей, разум, единый во многих лицах. Но мне… мне их бесконечно жаль. Такой колоссальный, могучий и вместе с тем бесполезный интеллект.
Она помолчала несколько минут.
— Хэм, а когда до тебя дошло, что с нами происходит? Что привело тебя в чувство?
— О, это было замечание Оскара — что-то насчет того, что они интересны для триоптов лишь с гастрономической точки зрения.
— Ну?
— Вот тебе и ну! Ты хоть заметила, что у нас кончились продукты? Его замечание напомнило мне, что я не ел уже целых два дня!
1 2 3 4 5