Я подожду у телефона.
Из положенной секретарем трубки доносится чуть приглушенный расстоянием другой женский голос: «Кто это говорит и чего ты мечешься?» – И тут же первый голос: «Отстань, не твое дело». Минуту спустя тот же голос адресуется уже ко мне.
– Есть все три ваши фамилии. А вы откуда говорите? – наконец-то интересуется девушка.
– Из газеты, – говорю я. – Есть задача: рассказать нашему многомиллионному читателю о филателистах. Очень он исстрадался без этого, многомиллионный читатель.
– Действительно важная задача, – смеется девушка.
Задача и вправду важная – наша задача, – но до ее решения пока далеко. Еще только формируются ее условия. Что дано и что надо найти. Мы знаем или, вернее, предполагаем, что надо найти, но дано нам для этого еще очень мало. Наблюдением за Ягодкиным установлено, что в пятницу он ездил на станцию технического обслуживания, где встречался с механиком Родионовым, потом толкался среди собирателей марок в магазине на Ленинском проспекте и заехал так часам к пяти в кафе «Националь» пообедать. Обедал он не один, а с молодым грузином или армянином, чем-то похожим на майора Томина из телевизионных «Знатоков». За столом они ничего друг другу не передавали, просто обедали, равнодушно, пожалуй, даже лениво переговариваясь. А в ночь с пятницы на субботу Ягодкин ночевал в доме номер один на улице Короленко.
Именно в этом доме, как выяснилось сегодня, живет Немцова Раиса Яковлевна.
12
Чачин вышел из дому, уже чувствуя себя в новой роли, но все же с волнующим и чуточку пугающим ощущением ее новизны.
Московское летнее утро всегда чудесно. Улицы чисты – только что прошли поливные машины, и асфальт, впитавший влагу, чуть потемнел, лакированные корпуса автомобилей сверкали на солнце всеми цветами спектра, прохожие не спешили – работа уже началась, и толкотня мешала только на перекрестках, и даже цветастые летние платья женщин казались Чачину почему-то ярче обычного, а запах цветущей липы вопреки законам природы будто отметал все запахи улицы.
Чачину недавно позвонил полковник Соболев и уточнил задание. Есть три человека – он назвал их, указав имена и возраст: Иван Сергеевич Ермаков, сорока пяти лет, Шелест Яков Ильич, двадцати девяти, и Челидзе Георгий Юстинович, которому уже перевалило за тридцать. Все трое – члены Общества филателистов, и все как-то связаны с Ягодкиным. Задача, как сформулировал ее Соболев, установить характер этих связей. Лучше всего для этого личное общение, но в крайнем случае пригодится информация и от других лиц, если таковые найдутся. Основная цель остается прежней: искать подходы к Ягодкину, возможность знакомства с ним и, если удастся, проникнуть в окружающую его компанию. Если будут интересоваться, где Чачин работает, следует отвечать, не вдаваясь в подробности, что служит, мол, секретарем у одного профессора из «почтового ящика». На придирчивые вопросы можно назвать и профессора. Это Никонов Иван Константинович, он депутат Верховного Совета СССР. К его работе в научно-исследовательском институте не имею никакого отношения, даже названия института не знаю, но охотно использовал возможность стать его секретарем в делах, связанных с депутатской деятельностью. Академик уже предупрежден, и на любой проверяющий звонок в его депутатскую канцелярию ответят, что такой-то Чачин действительно работает депутатским секретарем академика и сейчас находится в очередном отпуске. Вот тут и есть смысл прихвастнуть, что после отпуска шеф якобы обещал ему устроить туристскую поездку за границу.
Что увлекало Чачина в этом задании? Оперативная самостоятельность, возможность импровизации и поиска собственного решения в любой непредвиденной ситуации и – не исключено, – риск, риск, риск.
Чачин знал, куда идти. По Калининскому проспекту через Арбатскую площадь к колоннам Ленинской библиотеки, где на втором этаже в двух больших залах была развернута выставка лучших советских коллекций марок. Там нашлось место и для чачинского картона с полной серией, посвященной спасению челюскинцев, с портретами первых Героев Советского Союза, с марками, выпущенными в честь перелетов Чкалова и Громова из Москвы через полюс в Соединенные Штаты. А начинали картон несколько дореволюционных земских марок, считающихся особенно ценными у филателистов-любителей. Чачин не стремился лицезреть коллекцию, он видал и перевидал ее за время многократных посещений выставки и очень жалел, что задание полковника Соболева было получено почти накануне ее закрытия, а не перед вернисажем, где он сразу же встретил бы всех московских любителей почтовой марки и, вероятно, даже самого Ягодкина.
Ягодкин собирал все связанное с полярной темой, начиная с первых исследований Арктики и Антарктики, с экспедиций Пири и Нансена, Амундсена и Нобиле. Собирал он и почтовые штемпеля русского севера, и образцы полярной авиапочты. Имелся у него и знаменитый папанинский блок, посвященный советской дрейфующей станции «Северный полюс». Блока этого у Чачина не было, и он с удовольствием выменял бы его у Ягодкина: у такого коллекционера наверняка имелись и дубликаты. «Вот и подходящий случай для знакомства, – думал Чачин, – а если повезет, то и для дальнейшего общения, даже если обмена не будет».
Посетителей на выставке было мало, знакомых среди них Чачин не нашел, но внизу в курилке сразу же встретил двоих с кляссерами – Верховенского и Находкина.
Особого восторга коллеги не проявили, но поздоровались по-дружески.
– Тыщу лет! Где пропадал?
– В Москве. Где ж еще.
– И пустой пришел. Ничего нет для обмена?
– Он на свою коллекцию полюбоваться пришел.
– Моя коллекция висела и висит. Я на другие любуюсь. Мне папанинский блок покоя не дает. У вас нет случайно?
– Чего нет, того нет.
– У Ягодкина под стеклом красуется, – вздохнул Чачин. – Может, и дубликат есть. Сменять бы!
– Нашел у кого. Корифеи с нашим братом не меняются. Он свои марочки по заграницам ищет. Привозят ему.
– Пижоны, – сказал Чачин. – Какой любитель, если он настоящий, а не пижон, будет для чужого стараться? Я через месяц-другой поеду, так прежде всего для себя поищу что получше.
– Куда поедешь?
– В Стокгольм или в Западную Германию.
– Лихо! В командировку?
– Профессор путевку обещал.
Удивление в глазах обоих собеседников.
– Какой профессор?
– Я его секретарем работаю.
– Только тебе-то за границу зачем? Ты же русские марки собираешь.
– А для обмена?
– Тебя надо с Яшкой Шелестом познакомить. У него для обмена михельсоновский кляссер.
– Какой кляссер? – не понял Чачин.
– Есть такой здоровенный том. Михельсон: «Русская мысль и речь». Такой же толстенный кляссер у Шелеста. По всей Европе марок набрал.
– Только Шелест сейчас в одесском порту сидит. Ему со всего Средиземноморья марки везут, – сказал Находкин.
Чачин умышленно не проявил интереса к Шелесту.
– Если найду что-нибудь стоящее в поездке, сам подыщу, с кем махнуться.
– Его бы с Жоркой свести, – предложил Верховенский. – У него нюх на туристов в капстраны. Знаешь Жорку Челидзе?
– Не знаю, – сказал Чачин, насторожившись: в первый же день повезло.
– Да ты его, наверно, сто раз видел. Этакий Томин из «Знатоков». Его даже гаишники не штрафуют – так похож.
– А где ж я его найду?
– Угостишь пивом в Цепекио – сведем. Он днем всегда там торчит.
В пивном баре Центрального парка культуры и отдыха было, как всегда, людно. Но свободный столик нашелся. Именно там и сидел похожий на артиста Каневского невысокий плотный грузин.
– Знакомьтесь, – сказал Находкин. – Жора Челидзе – Сережка Чачин. Коллеги-марочники.
– Гоги, – поправил его Челидзе, – хотя меня все здесь почему-то Жорой зовут. Я уже привык.
Говорил он по-русски чисто, без акцента, как коренной москвич.
– Я видел вашу коллекцию на выставке, – сказал он, пронзив Чачина чуть-чуть прищуренными глазами. – Ценные у вас эти земские марочки. Дорого платили, не секрет?
– Он по году на марку наскребал, – хохотнул Находкин. – Ты лучше скажи ему, где в Западной Германии марки покупать.
– Почему в Западной Германии? – поинтересовался Челидзе. Особого удивления он при этом не проявил.
– Так он как раз туда собирается.
Ничего, кроме вежливого интереса, Чачин не заметил.
– В командировку?
– Нет, простым туристом.
– А когда?
Чачин ответил, как и час назад Находкину.
– Через месяц-другой. Когда группа оформится.
Челидзе вежливо улыбался, не проявляя, впрочем, особого любопытства к беседе. Но ответить на вопрос Находкина он все же счел нужным:
– Марки в Западной Германии можно покупать где угодно. Почтовые в любом газетном киоске, а коллекционные в специализированных магазинах. В каждом городе найдется магазинчик, рассчитанный на филателистов. Ну а более точные адреса найдем, когда выяснится ваш маршрут. Они есть и в каталогах, и в специальных журналах. Время терпит.
– Почему это оно терпит? Или у вас его слишком много? – послышался позади грудной женский голос.
К столу подходила девушка с оттенком явно не русской, скорее цыганской прелести в худощавом лице, с коротко подстриженными волосами и большими гранатовыми серьгами в ушах.
– Что-то вас слишком много, мальчики, – сказала она, протискиваясь между стульями.
Челидзе встал.
– Самое главное, я здесь, Лялечка. И давно жду.
Чачин тоже встал, пропуская девушку на место рядом с Челидзе. На своих очень высоких каблуках она была ниже его всего на несколько сантиметров, а он измерялся ста восьмьюдесятью с гаком.
– Познакомьтесь, – сказал Челидзе, – Лялечка. Она же Оля. Фамилия несущественна, место работы тоже несущественно, а существенны только ее внешность и острый язык, с которым вы сейчас познакомитесь.
– А что у вас существенно? – отпарировала она. – Жорку я знаю: он немногого стоит. А вы кто? Верховенский. Что-то из Достоевского?
– Я только однофамилец его героя, синьора. Скромный однофамилец.
– Инженер, наверно?
– Угадали.
– А я маляр, – сказал Находкин. Он был художником-плакатистом в одном из больших московских кинотеатров.
– Ну, это уже интереснее. Когда-нибудь я приглашу вас побелить потолок у меня на кухне. А вы что молчите? – обернулась она к Чачину.
– Вы не спрашиваете.
– А если спрошу?
– Разве это существенно, Лялечка? Кто есть кто. Здесь собрались рыцари одной страсти, поклонники одной богини, которой на Олимпе не было.
– Это почтовой марки, что ли? Тоже мне богиня! Неужели нет на свете ничего интереснее?
– Многое есть, Лялечка. Например, девушки. Утренние рассветы на университетской набережной, когда любимая рядом. Томление чувств. Трепет желаний. Хочется, хочется голубых лугов. Хочется, хочется стать быстрей постарше. Рано или поздно приходит к нам любовь, но лучше все-таки, если бы пораньше.
– Пошловато. Ваше?
– Нет, это я позаимствовал из популярной песни.
– А поп-музыку любите?
– Не очень. Я любитель старомодной классики.
– Тогда мы вас перевоспитаем, – оживилась Лялечка. – Правда, Жора, его стоит перевоспитать?
– Отчего же нет? Попробуем.
– Ну а теперь начнем треп, мальчики, – резюмировала Ляля, явно считая молчание Челидзе знаком согласия с чачинским перевоспитанием. – Просто треп. За жизнь. Начали.
И все начали. За жизнь так за жизнь. Ни о марках, ни о «закрытых компашках», ни о музыкальной старомодности Чачина. Никто его ни о чем не спрашивал, и он никого ни о чем не спрашивал. Просто смеялся, острил, читал Евтушенко и Ахмадулину, с удовольствием внимал комплиментам Ляли по адресу его голубых джинсов со звездно-полосатой нашлепкой на кармане, хохотал над анекдотами Находкина и даже с Жорой в общении был уже на «ты».
А в душе его пела сказочная жар-птица удачи. Голоса ее за столом в пивном баре никто не слышал, но он непременно достигнет полковника Соболева, потому что удачу эту полковник предвидел и запрограммировал, выбрав именно Чачина для такого задания. В том, что есть все-таки великий бог телепатии, старший лейтенант уже не сомневался.
13
Великий бог телепатии, однако, на этот раз промолчал. Об удаче Чачина я узнал от него самого вечером на квартире у Саши Жирмундского. Мы слушали внимательно, не перебивая, а старший лейтенант все рассказывал и рассказывал – оживленно, несбивчиво, даже с какой-то подчеркнутой красочностью. Я замечаю иногда, как Жирмундский настораживается: видимо, о чем-то хочет переспросить, но сдерживается, позволяя Чачину без помехи закончить повествование.
– Ты в университетской самодеятельности никогда не участвовал? – спрашивает Жирмундский.
– Нет, а что? – удивляется Чачин.
– Занятно рассказываешь. Профессионально. Вылитый Ираклий Андроников.
– Смеетесь, Александр Михайлович, – смущается Чачин. – Рассказал как рассказалось. А вы почему улыбаетесь, Николай Петрович?
– Твоей удаче, Сережа, – говорю я. – Твоему умению ее использовать, ну и, твоей способности так картинно о ней рассказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19