.. Представляешь, Коля – тебя в заложники этот церебральный берет... Привязывает тебя к инвалидной коляске, ток к ней подключает и подползает к тебе, извиваясь в экстазе, с пассатижами в трясущихся руках...
– Ладно вам юродствовать, – сказал я, улыбаясь. – Давайте еще по полстаканчика и пойдем шашлык жарить. Там Егорыч, наверное, уже беспокоится. Увидит нас здесь со стаканами – обидится.
* * *
Через пятнадцать минут мы уже вплотную занимались шашлыком. Хозяин, взяв двадцать долларов, ушел за барашком. Я начал разводить костер в огороде, Бельмондо – точить ножи, а Коля по нашему молчаливому согласию улегся в кубрике отдыхать. Его мощный храп, невзирая на трехслойные стены, свободно достигал моих ушей.
Пока он спал, мы с Борисом еще до наступления темноты разделали барашка и я начал нарезать его еще теплое мясо. Егорыч тем временем чистил и резал лук, а Борис сидел рядом со мной на раскладном стульчике и рассказывал о последних годах своей жизни.
Шашлык получился отменным. Когда мы лениво доедали последние палочки и, глядя на оставшиеся бутылки, соображали, хватит ли спиртного до ночи, из окружающих наш стол кустов манчьжурской вишни выскочили люди в масках из черных капроновых чулок. Через пять минут после нападения мы с друзьями, связанные и с мешками на головах, лежали в закрытом кузове мчащейся куда-то грузовой машины.
Глава вторая. Хохмы ради...
1. Где мы? – Пытка в сауне. – Вынесли ногами вперед... – Кашпировских за пояс. – После переворота Шура умывает руки. – Как ты могла, Инесса!!?
Примерно через час машина остановилась.
– Ну, Костик, спасибо тебе за шашлыки! – пробурчал наконец пришедший в себя Николай. – А где Егорыч?
– Нет его, только мы трое, – ответил я, откашлявшись.
– А про доллары он твои знал? – прохрипел Борис, лежавший, по-видимому, у заднего борта.
– Знал, конечно, что есть. Я ведь дал ему за постой десятку и за барана дал. А сколько есть, я ему не говорил. Хотя, по нашим напиткам и закускам он мог прикинуть...
В это время задний борт открылся, в кузов забрались люди и куда-то унесли бурно матерящегося Колю. Через пятнадцать минут люди вернулись и унесли Бориса. Еще через пятнадцать минут они тащили уже меня, сначала по ровному месту, а потом волоком вверх по ступенькам. В конце пути я был брошен на пол, затем мне развязали руки и ноги, подняли и с раскачкой куда-то бросили. Придя в себя, я услышал скрип закрывающейся двери, и лишь затем почувствовал, что в предоставленном мне помещении очень жарко.
– Привет, Костик! – услышал я слабый голос Бориса. По-моему мы в бане.
– В сауне, дурак! – поправил его Николай. – Давайте, что ли развязываться?
– Дык меня они развязали... – сказал я, начиная догадываться, кто нас пленил. – Только, вот, мешок с головы сниму и вас развяжу.
Сбросив с головы мешок, по запаху и пыли – явно из-под картошки, я увидел, что мы действительно заперты в сауне. Она была довольно ярко освещена двумя лампами в рудничных колпаках. Раздевшись до трусов, я подошел к термометру. Он показывал 160 градусов.
– Ты что прохаживаешься? – недовольно пробурчал Бельмондо. – Давай, развязывай. Жарко, блин.
Я не спеша развязал друзей. Освободившись, они быстро скинули одежду и мы сели у двери – здесь было несколько прохладнее, чем в других местах сауны.
– Даю голову на отсечение – мы на Шилинке, – сказал я разглядывая стены и полки помещения. – Значит, мы в нужном месте. И еще мне кажется, я знаю, зачем мы здесь. Нас будут перезомбировать...
Я оказался прав. Нас перезомбировали и перезомбировали зверским способом. Целый день нас держали в сауне, температура в которой поднялась до 180 градусов. После того, как мы теряли сознание от жары и жажды, дверь открывалась и нас окатывали холодной водой. Придя в себя, мы обнаруживали рядом с собой ведро какой-то жидкости, отдававшей чем-то неприятным. И мы пили ее, вырывая ведро из рук друг друга.
На исходе второго дня Коля с Борисом попытались добраться до калориферов, но камни, их прикрывавшие, были столь горячи, что вынуть их, даже обмотав руки одеждой, было невозможно. К вечеру третьего дня Борис уже не мог двигаться. Коля, чувствуя, что скоро тоже ляжет, попытался разобрать стенку, но я его остановил.
– Если мы предпримем что-нибудь в целях освобождения, то Шура придумает что-нибудь другое или вовсе прикончит, – сказал я ему. – Лежи и не дергайся. Выдержишь – будет очень хорошо...
Не успел я договорить, как дверь сауны раскрылась, вошли Елкин с Тридцать Пятым и утащили бездыханного Бориса.
– Вот видишь, – сказал я бессильно опустившемуся на пол бледному Коле. – Один из нас уже отбыл в мир иной. Сейчас ему Смоктуновский напоет свои райские песни, а Инка борща наваристого нальет с сахарной косточкой... Счастливчик...
Но Коля меня не слышал. Судя по всему, у него был инфаркт. Я бросился к нему (мне тогда показалось, что я бросился, на самом деле я приблизился к нему чуть быстрее ленивца), приложил ухо к сердцу – оно билось едва слышно.
Я выматерился, встал и начал колотить в дверь. Минут через пять она неожиданно раскрылась и я чуть было не выпал наружу. Не обращая на меня внимания, в сауну вошли Смоктуновский и Ваня Елкин. Смоктуновский опустился на колени, взял правую руку Коли в свои руки и что-то неистово забормотал. По всем признакам он был значительно возбужден, и возбужден как человек, посягнувший на невозможное. Также опустившись на колени, я поймал блуждающий взгляд сумасшедшего поэта и понял, что Коля находится в очень тяжелом состоянии.
В этот момент в сауну вошел Шура. Окинув взглядом бездыханного Баламута, он, сделал знак Елкину, приказывая взять Баламутова за руки. Когда Елкин выполнил его немой приказ, Шура взялся за ноги Коли и они вынесли его прочь. Ногами вперед.
Решив, что и мое перезомбирование закончено, я вернулся в сауну и стал собирать одежду. Когда я закончил и направился к выходу, кто-то, не заглядывая внутрь, захлопнул дверь у меня перед носом. Видимо, мой черед слушать песни Смоктуновского еще не настал.
Я пожал плечами и поудобнее улегся на полу. Никакого беспокойства за свою жизнь я не ощущал. Все происходящее казалось мне игрой, в которой чтобы выиграть, я должен был проиграть. А это так приятно...
Я послонялся по сауне и, отодрав от деревянной обшивки пару щепок, вернулся к двери и, отжав ее наружу, вставил щепки в образовавшуюся щель. Под дверью сразу же стало прохладнее и я улегся под ней в полной решимости не вставать даже тогда, когда принесут воду.
Когда я пришел в себя, рядом со мной сидел на корточках Смоктуновский. Он слабо улыбался; было видно, что думает он уже не обо мне, а о вселенской поэзии. Тут сзади к нему подошел Шура и, слегка тронув его плечо рукой, приказал удалиться.
Когда Смоктуновский ушел, Шура присел передо мной и, сделав длительную паузу, спросил:
– Кто ты?
И неожиданно для себя я, зло прищурив глаза, выпалил:
– Шура я! Я – Шура!
– Шура? – сразу растерявшись, переспросил он. – Какой Шура?
– Проходчик Шура! На зоне меня Хачик опустил и я заболел душевно. В психушку попал, потом удрал. Но Хачик меня преследовать злостно начал. Даже мертвый. Он из могилы людьми командует, ко мне стаями присылает. Знает, гад, что секрет я знаю, как его душу бессмертную изничтожить. И тебя он по мою душу прислал, но ты меня в лицо не знал и потому всех подряд, фашист, мочил. Но конец тебе пришел. Раскрыл я тебя. Сейчас я тебя в баню посажу, калориферы включу и дверь заколочу. Будешь сидеть, пока вся дурь из тебя не вылезет. Но перед этим я всех сейчас сюда позову и ты им все про себя, паразита, расскажешь.
Выпалив все это, я собрался уже идти за зрителями, но увидел на полу предбанника неведомо как попавший сюда блестящий металлический шар от большого подшипника. И, вспомнив, какую-то научно-популярную книжку о гипнозе, я решил еще немного покуражится над ошалевшим Шурой. Подняв шар, я взял Шуру за руку, подвел к окну бытовки, посадил на стул, а сам сел напротив на другой.
– Смотри на шарик... – тихо, но уверенно прошептал я. – Смотри... Смотри... Ты весь в него втягиваешься и в нем засыпаешь... Засыпаешь... Ты расслабился... Расслабился и закрыл глаза...
К моему удивлению Шура выполнил все, что я ему нашептал. Он сидел неподвижно с закрытыми глазами и тихо посапывал.
"Ну, ты даешь! – подумал я о себе. – С такими талантами, да в тайге клещей кормить. Да я всех Кашпировских за пояс заткну. Деньги лопатой буду грести! Но сперва надо выбраться отсюда без существенных телесных повреждений..."
И, приблизив лицо к Шуриному, я начал говорить:
– Ты Чернов Женя, а здесь на шахте я тебя Костиком называю. Из Москвы ты сюда прибыл доллары в шахте искать. Узнал о них из Юдолинской записной книжки. И все, что ты хочешь – это найти их и мне отдать на пропитание сумасшедшим Харитоновки, а также в личное пользование. Теперь ответь, кто ты?
– Я Чернов Женя из Москвы. Здесь меня Костиком зовут. Я ищу доллары на шахте, – монотонно ответил Шура.
– Молодец. Всегда это помни. Еще не забудь, что Хачик тебя душевно приговорил меня, Шуру, убить, но я тебя, гада, вовремя перезомбировал. И еще ты – инженер-геолог, кандидат наук и приблизительно говоришь по-английски. И в Москве у тебя двое детей. Мальчик 25 лет и девочка 5 лет. Зовут их Валя и Поля. Да, еще у тебя в Москве есть классная любовница по прозвищу Хвостатая смерть. Телефончик ее у Шуры возьмешь. Теперь спи спокойно, товарищ, ровно десять минут.
И, оставив Шуру сопящим на стуле, я направился было в столовую, но сообразив, что манию преследования никаким гипнозом не выбьешь, вернулся к нему и сказал:
– Да, Женя, чуть не забыл. У тебя – мания преследования. Микробы тебя повсеместно преследуют. Совсем озверели – лезут отовсюду. Будешь по двадцать пять раз на дню руки хозяйственным мылом мыть. Запомни – по двадцать пять раз! Не больше и не меньше.
Спустившись затем в столовую и найдя там всех, кроме Бориса с Инессой, я попросил подняться их наверх. Коля идти отказался, сославшись на чрезвычайную занятость борщом. Когда психи ушли, в мое сердце заползло гадкое подозрение и я бросился в свою спальню. Открыв в нее дверь, я увидел под люстрой голый Борькин зад и под его головой – головку во всю оргазмирующей Инессы.
– Ну, ты и сукин сын! – только и смог сказать я, чрезвычайно расстроенный изменой любовницы. – Кончай скорее, гад. Ты мне все кино испортишь.
И, выходя из спальни, обернулся и гаркнул во все горло: "Инесса, тебя Шура зовет". И ушел наверх, в бытовку.
Когда Шура проснулся, мы все, кроме Коли, стояли вокруг него.
– Ты кто? – грозно спросил я его.
– Я – Чернов Евгений. Здесь меня Костиком зовут, – сказал Шура, брезгливо рассматривая свои ладони. – Хачик меня подговорил Шуру вашего убить. Но Шура меня вовремя перезомбировал. А сюда я приехал из Москвы доллары искать. Можно я пойду руки помою?
– Потом, Костик, помоешь! – ответил я ему и, грозно оглядев притихших зрителей, продолжил:
– А я кто?
– Ты Шура! – сказал он с уважением. – Ты здесь самый главный.
Уловив это уважение я подумал: "А уважал ты себя, гаденыш... Наполеоном ихним себя считал..." И, усмехнувшись догадке, продолжил допрос:
– А фамилию мою знаешь?
– Нет не знаю. Ты сам ее за ненадобностью забыл.
– А кто такой Хачик знаешь?
– Да. Кликуха это Мартуна Харатьяна. Он за тобой охотится из-под земли. Убить хочет.
– Есть вопросы? – положив руку на плечо Эксшуры, оббежал я взглядом шахтный народ.
– Ужинать пора, Шура, – сказала Инесса, обращаясь ко мне. – Борис мой проголодался, есть хочет.
Остальные молчали, переводя глаза с меня на Эксшуру и обратно. Тридцать Пятый подошел ко мне поближе, посмотрел прямо в глаза, затем медленно втянул в себя воздух. Выдохнув, он кивнул головой и встал слева от меня. Он всегда стоял слева от Шуры.
Не скрою, что проделанная с Шурой работа меня изрядно повеселила, но полного удовлетворения не было – теперь ведь мне не у кого спросить ни о том, кому понадобилось устраивать нам банкет с подслушиванием в ресторане, ни о том, зачем нас похитили из Кавалерова... Если сейчас я – Шура, значит спрашивать можно только у себя...
– Ну ты и сукин сын! – сказал я Борису по пути в столовую. Я три последних дня только и думал, как прижмусь к этой курве, вдохну в себя ее запах. Зуб на тебя рисую.
– Да я тут причем? – радостно засмеялся Борис, вспомнив, видимо, податливо-бархатное тело Инессы. – Сразу после Смоктуновского, она меня к себе потащила. А ты ведь сам наказывал этим психам ни в коем случае не перечить.
– Не перечить... Ума не приложу, как я спать один лягу... Без нее – как без ушей и таза. Трагическая фантастика... И зачем я только тебя выписал!
– А ты, Черный, не отчаивайся. Через денек-другой мы с тобой сменный график составим... А там посмотрим... Ты ведь знаешь, что я не могу с одной подолгу жить...
– Ну, ну... А потом ее Колька захочет...
– Не захочет после того, что с ним случилось.
– Инфаркт? Значит, я был прав...
– Да нет, не инфаркт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
– Ладно вам юродствовать, – сказал я, улыбаясь. – Давайте еще по полстаканчика и пойдем шашлык жарить. Там Егорыч, наверное, уже беспокоится. Увидит нас здесь со стаканами – обидится.
* * *
Через пятнадцать минут мы уже вплотную занимались шашлыком. Хозяин, взяв двадцать долларов, ушел за барашком. Я начал разводить костер в огороде, Бельмондо – точить ножи, а Коля по нашему молчаливому согласию улегся в кубрике отдыхать. Его мощный храп, невзирая на трехслойные стены, свободно достигал моих ушей.
Пока он спал, мы с Борисом еще до наступления темноты разделали барашка и я начал нарезать его еще теплое мясо. Егорыч тем временем чистил и резал лук, а Борис сидел рядом со мной на раскладном стульчике и рассказывал о последних годах своей жизни.
Шашлык получился отменным. Когда мы лениво доедали последние палочки и, глядя на оставшиеся бутылки, соображали, хватит ли спиртного до ночи, из окружающих наш стол кустов манчьжурской вишни выскочили люди в масках из черных капроновых чулок. Через пять минут после нападения мы с друзьями, связанные и с мешками на головах, лежали в закрытом кузове мчащейся куда-то грузовой машины.
Глава вторая. Хохмы ради...
1. Где мы? – Пытка в сауне. – Вынесли ногами вперед... – Кашпировских за пояс. – После переворота Шура умывает руки. – Как ты могла, Инесса!!?
Примерно через час машина остановилась.
– Ну, Костик, спасибо тебе за шашлыки! – пробурчал наконец пришедший в себя Николай. – А где Егорыч?
– Нет его, только мы трое, – ответил я, откашлявшись.
– А про доллары он твои знал? – прохрипел Борис, лежавший, по-видимому, у заднего борта.
– Знал, конечно, что есть. Я ведь дал ему за постой десятку и за барана дал. А сколько есть, я ему не говорил. Хотя, по нашим напиткам и закускам он мог прикинуть...
В это время задний борт открылся, в кузов забрались люди и куда-то унесли бурно матерящегося Колю. Через пятнадцать минут люди вернулись и унесли Бориса. Еще через пятнадцать минут они тащили уже меня, сначала по ровному месту, а потом волоком вверх по ступенькам. В конце пути я был брошен на пол, затем мне развязали руки и ноги, подняли и с раскачкой куда-то бросили. Придя в себя, я услышал скрип закрывающейся двери, и лишь затем почувствовал, что в предоставленном мне помещении очень жарко.
– Привет, Костик! – услышал я слабый голос Бориса. По-моему мы в бане.
– В сауне, дурак! – поправил его Николай. – Давайте, что ли развязываться?
– Дык меня они развязали... – сказал я, начиная догадываться, кто нас пленил. – Только, вот, мешок с головы сниму и вас развяжу.
Сбросив с головы мешок, по запаху и пыли – явно из-под картошки, я увидел, что мы действительно заперты в сауне. Она была довольно ярко освещена двумя лампами в рудничных колпаках. Раздевшись до трусов, я подошел к термометру. Он показывал 160 градусов.
– Ты что прохаживаешься? – недовольно пробурчал Бельмондо. – Давай, развязывай. Жарко, блин.
Я не спеша развязал друзей. Освободившись, они быстро скинули одежду и мы сели у двери – здесь было несколько прохладнее, чем в других местах сауны.
– Даю голову на отсечение – мы на Шилинке, – сказал я разглядывая стены и полки помещения. – Значит, мы в нужном месте. И еще мне кажется, я знаю, зачем мы здесь. Нас будут перезомбировать...
Я оказался прав. Нас перезомбировали и перезомбировали зверским способом. Целый день нас держали в сауне, температура в которой поднялась до 180 градусов. После того, как мы теряли сознание от жары и жажды, дверь открывалась и нас окатывали холодной водой. Придя в себя, мы обнаруживали рядом с собой ведро какой-то жидкости, отдававшей чем-то неприятным. И мы пили ее, вырывая ведро из рук друг друга.
На исходе второго дня Коля с Борисом попытались добраться до калориферов, но камни, их прикрывавшие, были столь горячи, что вынуть их, даже обмотав руки одеждой, было невозможно. К вечеру третьего дня Борис уже не мог двигаться. Коля, чувствуя, что скоро тоже ляжет, попытался разобрать стенку, но я его остановил.
– Если мы предпримем что-нибудь в целях освобождения, то Шура придумает что-нибудь другое или вовсе прикончит, – сказал я ему. – Лежи и не дергайся. Выдержишь – будет очень хорошо...
Не успел я договорить, как дверь сауны раскрылась, вошли Елкин с Тридцать Пятым и утащили бездыханного Бориса.
– Вот видишь, – сказал я бессильно опустившемуся на пол бледному Коле. – Один из нас уже отбыл в мир иной. Сейчас ему Смоктуновский напоет свои райские песни, а Инка борща наваристого нальет с сахарной косточкой... Счастливчик...
Но Коля меня не слышал. Судя по всему, у него был инфаркт. Я бросился к нему (мне тогда показалось, что я бросился, на самом деле я приблизился к нему чуть быстрее ленивца), приложил ухо к сердцу – оно билось едва слышно.
Я выматерился, встал и начал колотить в дверь. Минут через пять она неожиданно раскрылась и я чуть было не выпал наружу. Не обращая на меня внимания, в сауну вошли Смоктуновский и Ваня Елкин. Смоктуновский опустился на колени, взял правую руку Коли в свои руки и что-то неистово забормотал. По всем признакам он был значительно возбужден, и возбужден как человек, посягнувший на невозможное. Также опустившись на колени, я поймал блуждающий взгляд сумасшедшего поэта и понял, что Коля находится в очень тяжелом состоянии.
В этот момент в сауну вошел Шура. Окинув взглядом бездыханного Баламута, он, сделал знак Елкину, приказывая взять Баламутова за руки. Когда Елкин выполнил его немой приказ, Шура взялся за ноги Коли и они вынесли его прочь. Ногами вперед.
Решив, что и мое перезомбирование закончено, я вернулся в сауну и стал собирать одежду. Когда я закончил и направился к выходу, кто-то, не заглядывая внутрь, захлопнул дверь у меня перед носом. Видимо, мой черед слушать песни Смоктуновского еще не настал.
Я пожал плечами и поудобнее улегся на полу. Никакого беспокойства за свою жизнь я не ощущал. Все происходящее казалось мне игрой, в которой чтобы выиграть, я должен был проиграть. А это так приятно...
Я послонялся по сауне и, отодрав от деревянной обшивки пару щепок, вернулся к двери и, отжав ее наружу, вставил щепки в образовавшуюся щель. Под дверью сразу же стало прохладнее и я улегся под ней в полной решимости не вставать даже тогда, когда принесут воду.
Когда я пришел в себя, рядом со мной сидел на корточках Смоктуновский. Он слабо улыбался; было видно, что думает он уже не обо мне, а о вселенской поэзии. Тут сзади к нему подошел Шура и, слегка тронув его плечо рукой, приказал удалиться.
Когда Смоктуновский ушел, Шура присел передо мной и, сделав длительную паузу, спросил:
– Кто ты?
И неожиданно для себя я, зло прищурив глаза, выпалил:
– Шура я! Я – Шура!
– Шура? – сразу растерявшись, переспросил он. – Какой Шура?
– Проходчик Шура! На зоне меня Хачик опустил и я заболел душевно. В психушку попал, потом удрал. Но Хачик меня преследовать злостно начал. Даже мертвый. Он из могилы людьми командует, ко мне стаями присылает. Знает, гад, что секрет я знаю, как его душу бессмертную изничтожить. И тебя он по мою душу прислал, но ты меня в лицо не знал и потому всех подряд, фашист, мочил. Но конец тебе пришел. Раскрыл я тебя. Сейчас я тебя в баню посажу, калориферы включу и дверь заколочу. Будешь сидеть, пока вся дурь из тебя не вылезет. Но перед этим я всех сейчас сюда позову и ты им все про себя, паразита, расскажешь.
Выпалив все это, я собрался уже идти за зрителями, но увидел на полу предбанника неведомо как попавший сюда блестящий металлический шар от большого подшипника. И, вспомнив, какую-то научно-популярную книжку о гипнозе, я решил еще немного покуражится над ошалевшим Шурой. Подняв шар, я взял Шуру за руку, подвел к окну бытовки, посадил на стул, а сам сел напротив на другой.
– Смотри на шарик... – тихо, но уверенно прошептал я. – Смотри... Смотри... Ты весь в него втягиваешься и в нем засыпаешь... Засыпаешь... Ты расслабился... Расслабился и закрыл глаза...
К моему удивлению Шура выполнил все, что я ему нашептал. Он сидел неподвижно с закрытыми глазами и тихо посапывал.
"Ну, ты даешь! – подумал я о себе. – С такими талантами, да в тайге клещей кормить. Да я всех Кашпировских за пояс заткну. Деньги лопатой буду грести! Но сперва надо выбраться отсюда без существенных телесных повреждений..."
И, приблизив лицо к Шуриному, я начал говорить:
– Ты Чернов Женя, а здесь на шахте я тебя Костиком называю. Из Москвы ты сюда прибыл доллары в шахте искать. Узнал о них из Юдолинской записной книжки. И все, что ты хочешь – это найти их и мне отдать на пропитание сумасшедшим Харитоновки, а также в личное пользование. Теперь ответь, кто ты?
– Я Чернов Женя из Москвы. Здесь меня Костиком зовут. Я ищу доллары на шахте, – монотонно ответил Шура.
– Молодец. Всегда это помни. Еще не забудь, что Хачик тебя душевно приговорил меня, Шуру, убить, но я тебя, гада, вовремя перезомбировал. И еще ты – инженер-геолог, кандидат наук и приблизительно говоришь по-английски. И в Москве у тебя двое детей. Мальчик 25 лет и девочка 5 лет. Зовут их Валя и Поля. Да, еще у тебя в Москве есть классная любовница по прозвищу Хвостатая смерть. Телефончик ее у Шуры возьмешь. Теперь спи спокойно, товарищ, ровно десять минут.
И, оставив Шуру сопящим на стуле, я направился было в столовую, но сообразив, что манию преследования никаким гипнозом не выбьешь, вернулся к нему и сказал:
– Да, Женя, чуть не забыл. У тебя – мания преследования. Микробы тебя повсеместно преследуют. Совсем озверели – лезут отовсюду. Будешь по двадцать пять раз на дню руки хозяйственным мылом мыть. Запомни – по двадцать пять раз! Не больше и не меньше.
Спустившись затем в столовую и найдя там всех, кроме Бориса с Инессой, я попросил подняться их наверх. Коля идти отказался, сославшись на чрезвычайную занятость борщом. Когда психи ушли, в мое сердце заползло гадкое подозрение и я бросился в свою спальню. Открыв в нее дверь, я увидел под люстрой голый Борькин зад и под его головой – головку во всю оргазмирующей Инессы.
– Ну, ты и сукин сын! – только и смог сказать я, чрезвычайно расстроенный изменой любовницы. – Кончай скорее, гад. Ты мне все кино испортишь.
И, выходя из спальни, обернулся и гаркнул во все горло: "Инесса, тебя Шура зовет". И ушел наверх, в бытовку.
Когда Шура проснулся, мы все, кроме Коли, стояли вокруг него.
– Ты кто? – грозно спросил я его.
– Я – Чернов Евгений. Здесь меня Костиком зовут, – сказал Шура, брезгливо рассматривая свои ладони. – Хачик меня подговорил Шуру вашего убить. Но Шура меня вовремя перезомбировал. А сюда я приехал из Москвы доллары искать. Можно я пойду руки помою?
– Потом, Костик, помоешь! – ответил я ему и, грозно оглядев притихших зрителей, продолжил:
– А я кто?
– Ты Шура! – сказал он с уважением. – Ты здесь самый главный.
Уловив это уважение я подумал: "А уважал ты себя, гаденыш... Наполеоном ихним себя считал..." И, усмехнувшись догадке, продолжил допрос:
– А фамилию мою знаешь?
– Нет не знаю. Ты сам ее за ненадобностью забыл.
– А кто такой Хачик знаешь?
– Да. Кликуха это Мартуна Харатьяна. Он за тобой охотится из-под земли. Убить хочет.
– Есть вопросы? – положив руку на плечо Эксшуры, оббежал я взглядом шахтный народ.
– Ужинать пора, Шура, – сказала Инесса, обращаясь ко мне. – Борис мой проголодался, есть хочет.
Остальные молчали, переводя глаза с меня на Эксшуру и обратно. Тридцать Пятый подошел ко мне поближе, посмотрел прямо в глаза, затем медленно втянул в себя воздух. Выдохнув, он кивнул головой и встал слева от меня. Он всегда стоял слева от Шуры.
Не скрою, что проделанная с Шурой работа меня изрядно повеселила, но полного удовлетворения не было – теперь ведь мне не у кого спросить ни о том, кому понадобилось устраивать нам банкет с подслушиванием в ресторане, ни о том, зачем нас похитили из Кавалерова... Если сейчас я – Шура, значит спрашивать можно только у себя...
– Ну ты и сукин сын! – сказал я Борису по пути в столовую. Я три последних дня только и думал, как прижмусь к этой курве, вдохну в себя ее запах. Зуб на тебя рисую.
– Да я тут причем? – радостно засмеялся Борис, вспомнив, видимо, податливо-бархатное тело Инессы. – Сразу после Смоктуновского, она меня к себе потащила. А ты ведь сам наказывал этим психам ни в коем случае не перечить.
– Не перечить... Ума не приложу, как я спать один лягу... Без нее – как без ушей и таза. Трагическая фантастика... И зачем я только тебя выписал!
– А ты, Черный, не отчаивайся. Через денек-другой мы с тобой сменный график составим... А там посмотрим... Ты ведь знаешь, что я не могу с одной подолгу жить...
– Ну, ну... А потом ее Колька захочет...
– Не захочет после того, что с ним случилось.
– Инфаркт? Значит, я был прав...
– Да нет, не инфаркт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35