Курлыкали голуби. Потом застучал молоток.
— Черт! — ругнулся Грач. Видно, по пальцу хватил. Так ему и надо!
— Ноготь посинеет, — после длительного молчания сказал Грач.
— Этот слезет — новый вырастет, — утешил Щука.
Снова застучал молоток. На этот раз пореже.
— Тут трубачи будут жить, — сказал Щука. — Мальчишка знакомый обещал продать пару.
Грач что-то пробубнил в ответ — я не расслышал.
Тук-тук-тук! — стучал наверху молоток. Я сидел в лопухах у самой стены. Крапива обожгла ногу. Я вгорячах вырвал куст и обжег руку. И теперь попеременке чесал то ногу, то руку. А тут еще кто-то подошел к самому краю крыши — и мне за шиворот посыпалась труха.
— Хочешь, прыгну? — Это сказал Щука.
— Там крапива, — ответил Грач.
Толька отошел от края, я перевел дыхание. Еще не хватало, чтобы мне Щука прыгнул на голову!
Молоток замолчал. Прибил Грач доску к голубиному дому, в котором будут жить какие-то дурацкие трубачи. Я про таких голубей и не слышал.
— Я Ганькин кувшин раскокал, — сказал Ленька.
Наконец-то про меня!
— И правильно, — заметил Щука.
— У него мамаша… живьем съест! Придется три рубля платить.
— Три рубля… За что?
— Со свету сживет… Лучше отдать деньги.
— Обалдел, — сказал Толька. — Кто за разбитые кувшины платит?
Я уж и забыл про этот кувшин. А Ленька помнит. И про мать мою брешет. Никого она не съест живьем. Она тоже забыла про кувшин. Я ведь так и не сказал, что это Ленька разбил. Ну, а раз Грач хочет отдать три рубля, пожалуйста, мы люди не гордые, возьмем.
— Плюнь ты на Ганьку и на этот кувшин, — сказал Щука. — Есть у них еще кувшины?
— Не знаю.
— Я бы тоже парочку кокнул.
— С ними лучше не связываться.
— Плевать!
Мне захотелось камнем запустить в Щуку. Или палкой.
— Достану где-нибудь деньги, отдам, — сказал Грач.
— Ну и дурак!
Крыша заскрипела, закачалась, на меня снова посыпалась труха. Я слышал, как они спрыгнули: сначала один, потом второй. Я думал, что они уйдут и мне можно будет убираться восвояси из лопухов и крапивы, но они стояли на месте. Боком ко мне.
— Ты сейчас куда? — спросил Толька.
— Пойду.
Грустный Грач. Не хочется ему три рубля отдавать, а надо. Если бы можно было, я крикнул бы ему из лопухов: «Эй, Грач, зря расстраиваешься. Никто про кувшин и не помнит».
Но крикнуть нельзя было. И я молчал. Молчал и Щука, глядя куда-то в сторону. Вот он встрепенулся, достал что-то из кармана и протянул Леньке.
— Пусть подавится, — сказал Щука.
Грач взял деньги, но тут же спохватился и стал отдавать назад.
— Придумал! — сказал он. — Мы им курицу отдадим.
— Ты мне друг? — спросил Толька.
— А трубачи?
— Не к спеху.
Грач положил деньги в карман штанов.
— Я тебе отдам, — сразу повеселел он. — Не скоро.
— Брось ему в толстую рожу!
Это мне… Пускай бросает, подниму. Три рубля на дороге не валяются.
— Брошу…
Щука посмотрел на небо. Лицо его стало хитроватым, когда он спросил:
— Какая сегодня ночь будет?
— Закат хороший, — ответил Грач. — Светлая.
Возвращаясь огородами домой, я то и дело останавливался, чтобы почесать ногу. Ну и крапива растет у Щуки во дворе. До крови ногу расчесал, а она все чешется.
14. НОЧНОЙ КОНЦЕРТ
В Крутой Овраг пришла ночь. День был солнечный, и над сосновым бором долго не потухал закат. Зазубренные вершины елей не шевелились. Стало прохладно. Овраг и придорожные кусты до самого леса заволокло густым туманом. В той стороне, где овраг, небо темное. И на небе сияет крупная звезда. Кажется, что она совсем одна на небе. Но если долго смотреть, то увидишь рядом еще маленькую звезду, потом еще. Месяц пока прячется за бугром, где раскинулось озимое поле. Придет пора, и он важно выплывет на небо и пойдет не спеша бродить меж звездами. И там, где пройдет ясный месяц, останется чуть приметная желтая дорожка.
Весной в деревне ложатся спать с наступлением сумерек. Намаются люди за день на полях да фермах, а утром с петухами вставать. Но не все окна темные. Горит электрическая лампочка в доме агронома Шарова. Чуть слышится музыка. Шаровы смотрят передачу по телевизору. В деревне сейчас у многих телевизоры. Вон сколько рогатых антенн на домах! Есть телевизор и у дяди Пети.
Виднеется свет в окошке Киры Андреевны. Сидит учительница за маленьким столом и проверяет наши контрольные. Мне бояться нечего: все примеры решил правильно. Два последних списал у Олега. А Бамбула никогда не ошибается.
Не сразу засыпает село. Ночь полна звуков. Неподалеку, на скамейке под вишнями, сидят парни и девушки. Тренькает балалайка. На крыльце правления колхоза мерцают огоньки цигарок. Там дядя Матвей разговаривает со звеньевыми. Договаривается насчет завтрашнего дня, кому что делать. Гремит железное кольцо по проволоке. Это пес Картуз не спит, стережет усадьбу моего дяди, Петра Севастьяновича Скопцова. Близко скрипит ворот. Женщина в светлой кофте вытаскивает из глубокого колодца ведро с холодной водой. Покачиваясь, несет коромысло с полными ведрами к Ленькиному дому. Это тетя Серафима, мать Грача.
Понемногу все затихает.
В Крутой Овраг пришла ночь.
Я заснул, и мне сразу стал сниться какой-то интересный сон, но досмотреть не пришлось. Кто-то громко стучал в дверь. Кто бы это мог в такую пору?
Мать завздыхала, заохала — она не любила просыпаться ночью, — потом сказала:
— Не спишь?
— Сплю, — ответил я и еще крепче зажмурился. Мне очень хотелось досмотреть сон. Мать встала и пошла в сени.
— Кто там? — спросила она.
За дверью молчали. Неужели это тоже был сон? Не мог ведь один сон нам вдвоем с матерью присниться? Мать вернулась, легла.
— Может, это кошка? — спросил я.
— Спи, — проворчала мать.
Но заснуть не пришлось. Вдруг ни с того ни с сего за окном завизжал поросенок. Будто его резали. У меня даже мурашки забегали по спине.
— Наваждение какое-то, — сказала мать, встала и зашлепала к окну. Отдернула занавеску. Но тут снова постучали в дверь. А поросенок замолчал. На полу голубая лунная дорожка. Она протянулась от окна до печки. В лунном свете трепыхается какая-то бабочка. В окно видны макушки деревьев, а над ними звезды.
Пока мать выходила в сени, за окном снова ошалел поросенок. А только вошла в избу, раздался громкий стук в дверь.
— Озорует кто-то, — неуверенно сказала мать. Она стояла посреди избы, большая, белая, и лунный свет посеребрил ей волосы.
— Мам, я знаю, кто это…
Мать накинула телогрейку и снова вышла в сени. Я слышал, как громыхнул дубовый запор. Слышал, как прошелестели ее шаги, как постучала Серафиме в окно. Скрипнула форточка, и они стали разговаривать. Мне захотелось послушать. Подошел к окну, распахнул и… тут раздался кошачий визг. Я отскочил и спрятался под одеяло. Дверь отворилась, вошла мать.
— Ленька спит, — сказала она.
Снова загрохали в дверь, завизжали поросята и кошки под окном.
— Нету больше моего терпения! — Мать схватила ухват и выскочила за дверь. Я за ней. Не хотелось одному дома оставаться. На крыльце никого не было. Мать, выставив вперед ухват, спустилась вниз. Я остался на крыльце. Мокрые от росы доски холодили ноги. И тут сверху на меня что-то упало. Стукнуло по плечу и покатилось по ступенькам. Это было полено. Обыкновенное березовое полено с бечевкой на одном конце. Оно свалилось на меня. Кто-то сидел за бревнами и дергал за веревку. Полено, подвешенное к перекладине, раскачивалось и било в дверь.
Кто же это так хитро придумал? На Щуку похоже… Допустим, в дверь Щука грохотал поленом, а кто под окном визжал?
— Погляди в огороде, — посоветовал я матери. — Может, кошку к форточке за хвост привязали.
К наличнику была привязана не кошка, а толстая суровая нитка. Когда я ее взял в руки, она пристала к пальцам. Чем-то натерта. Я понюхал и сразу сообразил: канифоль! Нитка натерта канифолью. Если по такой нитке водить спичечным коробком, то она визжит, скрипит, как сто поросят вместе.
— Твои дружки-приятели, — сказала мать. — Палкой бы вас всех!
15. ДЕРЖИСЬ, ЩУКА!
Шел урок географии. У доски отвечал Олег Кривошеев. Как всегда неторопливо, обстоятельно, когда нужно было, тыкал указкой в карту. Географ Туманность Андромеды не слушал. Он и так знал, что Олег ответит. И спросил его для порядка, чтобы отметку в журнал поставить. Скоро учебный год кончается.
Иван Кириллович смотрел в журнал и что-то подсчитывал. Он носил большие очки с выпуклыми стеклами. Глаз не было видно. Зато в очках всегда что-либо отражалось: то сразу весь класс в уменьшенном виде, то оконные переплеты, то электрическая лампочка, если в классе горел свет. Поэтому географа и прозвали Туманность Андромеды. Щука прозвал, а ребята подхватили. Наши ребята все, что им ни скажешь, подхватывают.
Я не спускал глаз с Тольки. В том, что это он ночью учинил переполох, я не сомневался. Больше некому. Щука сегодня не смотрел в мою сторону. Подперев ладонью острый подбородок, он внимательно слушал Бамбулу. Это не похоже на него. Обычно Щука вертится, перешептывается с Грачом, разные шуточки отпускает. А тут присмирел, голубчик!
И Ленька не смотрит в мою сторону. Тоже слушает Бамбулу и тоже рукой за подбородок держится.
Утром Грач пришел к нам, поздоровался чин чином и отдал матери три рубля.
— Нечаянно раскокал ваш кувшин, — сказал он. — Вот деньги.
— Так это твоя работа?
— До свидания, — сказал Грач.
Мать еще хотела что-то сказать, но Грач повернулся и ушел.
— Разбогатели, — сказала мать. — Три рубля как три копейки выложил…
— Он нечаянно разбил, — сказал я.
— У вас одно баловство на уме.
Мать повертела в руках три рубля, потом протянула мне:
— Отдай… Из-за кувшина с соседкой ссориться я не намерена.
— Мне что? — сказал я. — Отдам.
С этими деньгами получилась вот какая петрушка. Вышел я вслед за Грачом, деньги вернуть. А его и след простыл. Кричать: «Эй, Леха, выйди, я тебе деньги отдам!» — я не стал. Мы ведь с ним не разговариваем. При встрече со мной Грач нос в сторону воротит. Не хочет знаться со мной. А я должен бегать за ним, деньги возвращать. А на эти деньги мой враг Щука трубачей купит… Нет уж, не будет у него трубачей! Взял я эти три рубля и положил рядом с полтинником, который на базаре заработал. Пускай лежат. Конечно, если бы мы с Лехой не поссорились, я бы ему деньги сразу отдал. Зачем мне чужие три рубля, когда у меня есть собственный полтинник?
Когда я вернулся домой, мать занялась завтраком и позабыла спросить, отдал я деньги или нет. Если бы она спросила, я еще не знаю, что бы ответил. Может быть, правду сказал, а может быть, соврал бы. Это когда как на меня найдет.
…Олег вернулся на место. Пятерку получил. Я дотронулся пальцем до плеча Нины Шаровой и спросил, сколько осталось до звонка.
— Восемь минут, — ответила Нина.
Хорошо, когда часы на руке. Всегда знаешь, который час. А с другой стороны, беспокойства много: все спрашивают время и сам поминутно смотришь на часы. Будь у меня часы на руке, я бы только на них и смотрел: скоро урок кончится?
Учитель вызвал Щуку. Толька и к карте не пошел — с места сказал, что урока не выучил. До уроков ли ему было… Вчера часа два просидел за бревнами, людям спать не давал.
Географ медлил ставить двойку. Он поблескивал на Тольку очками и молчал. Ждал, что он еще скажет. И Щука сказал:
— Ставьте двойку.
— Почему не выучил?
— Долго рассказывать, — ответил Щука.
— Послушаем, — сказал Туманность Андромеды, обмакивая ручку в чернильницу.
Толька переступил с ноги на ногу, взглянул на меня и ухмыльнулся.
— Я вчера слушал симфонический концерт, — сказал он. — По радио.
— Причина уважительная, — сказал географ и поставил Щуке жирную двойку. Мне захотелось запустить в улыбающегося Щуку чернильницей, но сдержался. Я хорошо запомнил: «Кто бессилен доказать словами, тот…» Кулаками я не буду доказывать. Но кулак все-таки Щуке показал. И зря. Туманность Андромеды, наверное, подумал, что я руку поднял, и вызвал меня. Я чепухой, как Щука, не занимаюсь. Урок выучил. И ответил бы на пятерку, но меня очень расстроил своим нахальством Щука. Поэтому я два раза перепутал названия рек. Географ поставил тройку. Этого еще не хватало! Теперь надо просить, чтобы до конца года еще раз вызвали. А то, чего доброго, в четверти тройку выведет. Тогда отец не возьмет в поездку.
На переменке я подошел к Щуке и, сдерживая злость, спокойно спросил:
— Сидел вчера за бревнами?
Если бы он стал отпираться, я бы отступился. Честно говоря, не хотелось мне со Щукой связываться. Но он, смерив меня презрительным взглядом, повернулся к Грачу и спросил:
— Чего Губану надо?
— Тебя не трогают? — сказал Леха, мой бывший друг. — Ну и хромай отсюда.
— А ты, глупая птица, помалкивай! — оборвал я его.
— Товарищ председатель совета отряда, — спросил Щука Люду Парамонову, — можно, я пионеру Ганьке Куклину фотокарточку испорчу?
— Нельзя, — ответила эта дура Людка.
Вокруг нас стали собираться ребята. Нина Шарова сидела за партой и с любопытством смотрела в нашу сторону. Я думал, она подойдет и будет нас уговаривать прекратить скандал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
— Черт! — ругнулся Грач. Видно, по пальцу хватил. Так ему и надо!
— Ноготь посинеет, — после длительного молчания сказал Грач.
— Этот слезет — новый вырастет, — утешил Щука.
Снова застучал молоток. На этот раз пореже.
— Тут трубачи будут жить, — сказал Щука. — Мальчишка знакомый обещал продать пару.
Грач что-то пробубнил в ответ — я не расслышал.
Тук-тук-тук! — стучал наверху молоток. Я сидел в лопухах у самой стены. Крапива обожгла ногу. Я вгорячах вырвал куст и обжег руку. И теперь попеременке чесал то ногу, то руку. А тут еще кто-то подошел к самому краю крыши — и мне за шиворот посыпалась труха.
— Хочешь, прыгну? — Это сказал Щука.
— Там крапива, — ответил Грач.
Толька отошел от края, я перевел дыхание. Еще не хватало, чтобы мне Щука прыгнул на голову!
Молоток замолчал. Прибил Грач доску к голубиному дому, в котором будут жить какие-то дурацкие трубачи. Я про таких голубей и не слышал.
— Я Ганькин кувшин раскокал, — сказал Ленька.
Наконец-то про меня!
— И правильно, — заметил Щука.
— У него мамаша… живьем съест! Придется три рубля платить.
— Три рубля… За что?
— Со свету сживет… Лучше отдать деньги.
— Обалдел, — сказал Толька. — Кто за разбитые кувшины платит?
Я уж и забыл про этот кувшин. А Ленька помнит. И про мать мою брешет. Никого она не съест живьем. Она тоже забыла про кувшин. Я ведь так и не сказал, что это Ленька разбил. Ну, а раз Грач хочет отдать три рубля, пожалуйста, мы люди не гордые, возьмем.
— Плюнь ты на Ганьку и на этот кувшин, — сказал Щука. — Есть у них еще кувшины?
— Не знаю.
— Я бы тоже парочку кокнул.
— С ними лучше не связываться.
— Плевать!
Мне захотелось камнем запустить в Щуку. Или палкой.
— Достану где-нибудь деньги, отдам, — сказал Грач.
— Ну и дурак!
Крыша заскрипела, закачалась, на меня снова посыпалась труха. Я слышал, как они спрыгнули: сначала один, потом второй. Я думал, что они уйдут и мне можно будет убираться восвояси из лопухов и крапивы, но они стояли на месте. Боком ко мне.
— Ты сейчас куда? — спросил Толька.
— Пойду.
Грустный Грач. Не хочется ему три рубля отдавать, а надо. Если бы можно было, я крикнул бы ему из лопухов: «Эй, Грач, зря расстраиваешься. Никто про кувшин и не помнит».
Но крикнуть нельзя было. И я молчал. Молчал и Щука, глядя куда-то в сторону. Вот он встрепенулся, достал что-то из кармана и протянул Леньке.
— Пусть подавится, — сказал Щука.
Грач взял деньги, но тут же спохватился и стал отдавать назад.
— Придумал! — сказал он. — Мы им курицу отдадим.
— Ты мне друг? — спросил Толька.
— А трубачи?
— Не к спеху.
Грач положил деньги в карман штанов.
— Я тебе отдам, — сразу повеселел он. — Не скоро.
— Брось ему в толстую рожу!
Это мне… Пускай бросает, подниму. Три рубля на дороге не валяются.
— Брошу…
Щука посмотрел на небо. Лицо его стало хитроватым, когда он спросил:
— Какая сегодня ночь будет?
— Закат хороший, — ответил Грач. — Светлая.
Возвращаясь огородами домой, я то и дело останавливался, чтобы почесать ногу. Ну и крапива растет у Щуки во дворе. До крови ногу расчесал, а она все чешется.
14. НОЧНОЙ КОНЦЕРТ
В Крутой Овраг пришла ночь. День был солнечный, и над сосновым бором долго не потухал закат. Зазубренные вершины елей не шевелились. Стало прохладно. Овраг и придорожные кусты до самого леса заволокло густым туманом. В той стороне, где овраг, небо темное. И на небе сияет крупная звезда. Кажется, что она совсем одна на небе. Но если долго смотреть, то увидишь рядом еще маленькую звезду, потом еще. Месяц пока прячется за бугром, где раскинулось озимое поле. Придет пора, и он важно выплывет на небо и пойдет не спеша бродить меж звездами. И там, где пройдет ясный месяц, останется чуть приметная желтая дорожка.
Весной в деревне ложатся спать с наступлением сумерек. Намаются люди за день на полях да фермах, а утром с петухами вставать. Но не все окна темные. Горит электрическая лампочка в доме агронома Шарова. Чуть слышится музыка. Шаровы смотрят передачу по телевизору. В деревне сейчас у многих телевизоры. Вон сколько рогатых антенн на домах! Есть телевизор и у дяди Пети.
Виднеется свет в окошке Киры Андреевны. Сидит учительница за маленьким столом и проверяет наши контрольные. Мне бояться нечего: все примеры решил правильно. Два последних списал у Олега. А Бамбула никогда не ошибается.
Не сразу засыпает село. Ночь полна звуков. Неподалеку, на скамейке под вишнями, сидят парни и девушки. Тренькает балалайка. На крыльце правления колхоза мерцают огоньки цигарок. Там дядя Матвей разговаривает со звеньевыми. Договаривается насчет завтрашнего дня, кому что делать. Гремит железное кольцо по проволоке. Это пес Картуз не спит, стережет усадьбу моего дяди, Петра Севастьяновича Скопцова. Близко скрипит ворот. Женщина в светлой кофте вытаскивает из глубокого колодца ведро с холодной водой. Покачиваясь, несет коромысло с полными ведрами к Ленькиному дому. Это тетя Серафима, мать Грача.
Понемногу все затихает.
В Крутой Овраг пришла ночь.
Я заснул, и мне сразу стал сниться какой-то интересный сон, но досмотреть не пришлось. Кто-то громко стучал в дверь. Кто бы это мог в такую пору?
Мать завздыхала, заохала — она не любила просыпаться ночью, — потом сказала:
— Не спишь?
— Сплю, — ответил я и еще крепче зажмурился. Мне очень хотелось досмотреть сон. Мать встала и пошла в сени.
— Кто там? — спросила она.
За дверью молчали. Неужели это тоже был сон? Не мог ведь один сон нам вдвоем с матерью присниться? Мать вернулась, легла.
— Может, это кошка? — спросил я.
— Спи, — проворчала мать.
Но заснуть не пришлось. Вдруг ни с того ни с сего за окном завизжал поросенок. Будто его резали. У меня даже мурашки забегали по спине.
— Наваждение какое-то, — сказала мать, встала и зашлепала к окну. Отдернула занавеску. Но тут снова постучали в дверь. А поросенок замолчал. На полу голубая лунная дорожка. Она протянулась от окна до печки. В лунном свете трепыхается какая-то бабочка. В окно видны макушки деревьев, а над ними звезды.
Пока мать выходила в сени, за окном снова ошалел поросенок. А только вошла в избу, раздался громкий стук в дверь.
— Озорует кто-то, — неуверенно сказала мать. Она стояла посреди избы, большая, белая, и лунный свет посеребрил ей волосы.
— Мам, я знаю, кто это…
Мать накинула телогрейку и снова вышла в сени. Я слышал, как громыхнул дубовый запор. Слышал, как прошелестели ее шаги, как постучала Серафиме в окно. Скрипнула форточка, и они стали разговаривать. Мне захотелось послушать. Подошел к окну, распахнул и… тут раздался кошачий визг. Я отскочил и спрятался под одеяло. Дверь отворилась, вошла мать.
— Ленька спит, — сказала она.
Снова загрохали в дверь, завизжали поросята и кошки под окном.
— Нету больше моего терпения! — Мать схватила ухват и выскочила за дверь. Я за ней. Не хотелось одному дома оставаться. На крыльце никого не было. Мать, выставив вперед ухват, спустилась вниз. Я остался на крыльце. Мокрые от росы доски холодили ноги. И тут сверху на меня что-то упало. Стукнуло по плечу и покатилось по ступенькам. Это было полено. Обыкновенное березовое полено с бечевкой на одном конце. Оно свалилось на меня. Кто-то сидел за бревнами и дергал за веревку. Полено, подвешенное к перекладине, раскачивалось и било в дверь.
Кто же это так хитро придумал? На Щуку похоже… Допустим, в дверь Щука грохотал поленом, а кто под окном визжал?
— Погляди в огороде, — посоветовал я матери. — Может, кошку к форточке за хвост привязали.
К наличнику была привязана не кошка, а толстая суровая нитка. Когда я ее взял в руки, она пристала к пальцам. Чем-то натерта. Я понюхал и сразу сообразил: канифоль! Нитка натерта канифолью. Если по такой нитке водить спичечным коробком, то она визжит, скрипит, как сто поросят вместе.
— Твои дружки-приятели, — сказала мать. — Палкой бы вас всех!
15. ДЕРЖИСЬ, ЩУКА!
Шел урок географии. У доски отвечал Олег Кривошеев. Как всегда неторопливо, обстоятельно, когда нужно было, тыкал указкой в карту. Географ Туманность Андромеды не слушал. Он и так знал, что Олег ответит. И спросил его для порядка, чтобы отметку в журнал поставить. Скоро учебный год кончается.
Иван Кириллович смотрел в журнал и что-то подсчитывал. Он носил большие очки с выпуклыми стеклами. Глаз не было видно. Зато в очках всегда что-либо отражалось: то сразу весь класс в уменьшенном виде, то оконные переплеты, то электрическая лампочка, если в классе горел свет. Поэтому географа и прозвали Туманность Андромеды. Щука прозвал, а ребята подхватили. Наши ребята все, что им ни скажешь, подхватывают.
Я не спускал глаз с Тольки. В том, что это он ночью учинил переполох, я не сомневался. Больше некому. Щука сегодня не смотрел в мою сторону. Подперев ладонью острый подбородок, он внимательно слушал Бамбулу. Это не похоже на него. Обычно Щука вертится, перешептывается с Грачом, разные шуточки отпускает. А тут присмирел, голубчик!
И Ленька не смотрит в мою сторону. Тоже слушает Бамбулу и тоже рукой за подбородок держится.
Утром Грач пришел к нам, поздоровался чин чином и отдал матери три рубля.
— Нечаянно раскокал ваш кувшин, — сказал он. — Вот деньги.
— Так это твоя работа?
— До свидания, — сказал Грач.
Мать еще хотела что-то сказать, но Грач повернулся и ушел.
— Разбогатели, — сказала мать. — Три рубля как три копейки выложил…
— Он нечаянно разбил, — сказал я.
— У вас одно баловство на уме.
Мать повертела в руках три рубля, потом протянула мне:
— Отдай… Из-за кувшина с соседкой ссориться я не намерена.
— Мне что? — сказал я. — Отдам.
С этими деньгами получилась вот какая петрушка. Вышел я вслед за Грачом, деньги вернуть. А его и след простыл. Кричать: «Эй, Леха, выйди, я тебе деньги отдам!» — я не стал. Мы ведь с ним не разговариваем. При встрече со мной Грач нос в сторону воротит. Не хочет знаться со мной. А я должен бегать за ним, деньги возвращать. А на эти деньги мой враг Щука трубачей купит… Нет уж, не будет у него трубачей! Взял я эти три рубля и положил рядом с полтинником, который на базаре заработал. Пускай лежат. Конечно, если бы мы с Лехой не поссорились, я бы ему деньги сразу отдал. Зачем мне чужие три рубля, когда у меня есть собственный полтинник?
Когда я вернулся домой, мать занялась завтраком и позабыла спросить, отдал я деньги или нет. Если бы она спросила, я еще не знаю, что бы ответил. Может быть, правду сказал, а может быть, соврал бы. Это когда как на меня найдет.
…Олег вернулся на место. Пятерку получил. Я дотронулся пальцем до плеча Нины Шаровой и спросил, сколько осталось до звонка.
— Восемь минут, — ответила Нина.
Хорошо, когда часы на руке. Всегда знаешь, который час. А с другой стороны, беспокойства много: все спрашивают время и сам поминутно смотришь на часы. Будь у меня часы на руке, я бы только на них и смотрел: скоро урок кончится?
Учитель вызвал Щуку. Толька и к карте не пошел — с места сказал, что урока не выучил. До уроков ли ему было… Вчера часа два просидел за бревнами, людям спать не давал.
Географ медлил ставить двойку. Он поблескивал на Тольку очками и молчал. Ждал, что он еще скажет. И Щука сказал:
— Ставьте двойку.
— Почему не выучил?
— Долго рассказывать, — ответил Щука.
— Послушаем, — сказал Туманность Андромеды, обмакивая ручку в чернильницу.
Толька переступил с ноги на ногу, взглянул на меня и ухмыльнулся.
— Я вчера слушал симфонический концерт, — сказал он. — По радио.
— Причина уважительная, — сказал географ и поставил Щуке жирную двойку. Мне захотелось запустить в улыбающегося Щуку чернильницей, но сдержался. Я хорошо запомнил: «Кто бессилен доказать словами, тот…» Кулаками я не буду доказывать. Но кулак все-таки Щуке показал. И зря. Туманность Андромеды, наверное, подумал, что я руку поднял, и вызвал меня. Я чепухой, как Щука, не занимаюсь. Урок выучил. И ответил бы на пятерку, но меня очень расстроил своим нахальством Щука. Поэтому я два раза перепутал названия рек. Географ поставил тройку. Этого еще не хватало! Теперь надо просить, чтобы до конца года еще раз вызвали. А то, чего доброго, в четверти тройку выведет. Тогда отец не возьмет в поездку.
На переменке я подошел к Щуке и, сдерживая злость, спокойно спросил:
— Сидел вчера за бревнами?
Если бы он стал отпираться, я бы отступился. Честно говоря, не хотелось мне со Щукой связываться. Но он, смерив меня презрительным взглядом, повернулся к Грачу и спросил:
— Чего Губану надо?
— Тебя не трогают? — сказал Леха, мой бывший друг. — Ну и хромай отсюда.
— А ты, глупая птица, помалкивай! — оборвал я его.
— Товарищ председатель совета отряда, — спросил Щука Люду Парамонову, — можно, я пионеру Ганьке Куклину фотокарточку испорчу?
— Нельзя, — ответила эта дура Людка.
Вокруг нас стали собираться ребята. Нина Шарова сидела за партой и с любопытством смотрела в нашу сторону. Я думал, она подойдет и будет нас уговаривать прекратить скандал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16