Операционный стол под потолочным светильником сегодня вызывал совсем иные чувства, и я старался не смотреть в его сторону. Войдя в аппаратную, я заметил Мака, склонившегося у "Харона-1". Кивком он пригласил меня подойти:
- В процессоре небольшая неполадка, - сообщил он. - Я заметил ее еще вечером. Уверен, вы с ней легко справитесь.
В этот момент следовало извиниться и сказать, что я не собираюсь заниматься его делами и тотчас же уезжаю в Лондон. Но я этого не сделал. Я подошел к компьютеру и остался стоять, выслушивая его объяснения электронной схемы. Профессиональная гордость, профессиональная ревность усиливали желание понять, почему его машина превосходит ту, что мы создали в АЭЛ. Это значило для меня слишком много.
- Вон халат на стене, - сказал Маклин. - Надевайте, и мы попробуем устранить неисправность.
В этот момент я проиграл, вернее был побежден. Я оставался равнодушен к его бредовым теориям и предстоящим опытам с жизнью и смертью. Но меня захватила безупречная красота и мощь "Харона-1". Может быть, красота - не слишком подходящее слово для электронной системы, но я эти машины воспринимаю именно так. В них - моя любовь, моя душа. С самого детства я принимал участие в их создании, и это стало делом всей моей жизни. Меня никогда не волновало, для чего предназначены аппараты, которые я разрабатываю и совершенствую. Моя задача состояла в том, чтобы они как можно лучше выполняли функции, для которых были задуманы. До приезда в Саксмир я и не занимался ничем другим, делал только то, на что был способен, и делал неплохо.
"Харон-1" пробудил во мне нечто иное - сознание собственной силы. Стоило мне прикоснуться к клавишам управления, как у меня осталось лишь одно желание - разобраться в работе узлов компьютера, а потом понять всю систему в целом. Внезапно это стало для меня самым главным. К полудню я установил неполадку, кстати, небольшую, и исправил ее. Маклин уже стал для меня Маком, и я перестал раздражаться, когда меня называли Стивом. Да и все их бредовое предприятие уже не нервировало меня. Так незаметно я стал одним из их команды.
Робби вовсе не выразил удивления, когда я появился к обеду. Он даже не намекнул на наш утренний разговор. Потом, с разрешения Мака, мы пошли прогуляться с Кеном. Смерть совершенно не вязалась с этим неугомонным юношей, и я постарался выкинуть из головы печальные мысли. Может быть, и Робби, и Мак ошибаются. Слава Богу, это было не моей заботой.
Кен шел через дюны к морю, смеясь и болтая, и, казалось, совсем не уставал. Солнце сверкало над головой, воздух был свеж и прозрачен. И даже береговая линия, вчера такая угрюмая, днем таила очарование. Крупная галька сменилась песком, и он скрипел под ногами. Цербер, увязавшийся за нами, бежал впереди. Мы швыряли палки, и он доставал их из бесцветного, почти безжизненного, моря, беззлобно и нежно плескавшегося у ног. Мы ни словом не обмолвились о Саксмире и здешних проблемах. Кен потчевал меня байками об американской базе в Тирлволле, где он, судя по всему, состоял в наземной службе, прежде чем Мак устроил его перевод сюда десять месяцев назад. Цербер, точно щенок, требующий лаем еще поиграть с ним, внезапно застыл и, навострив уши, повернул голову по ветру. Затем понесся туда, откуда мы только что пришли, и его гибкое, черное с рыжими подпалинами тело вскоре слилось с темными валунами и песчаными дюнами.
- Сигнал от "Харона", - заметил Кен.
Накануне, когда я наблюдал, как Мак управляет компьютером, и потом услышал скребущегося в дверь пса, это не показалось мне таким уж сверхъестественным. Но сегодня на пустом берегу в трех милях от дома внезапное бегство собаки выглядело жутковато.
- Здорово, да? - спросил Кен.
Я кивнул, но настроение мое испортилось, гулять расхотелось. Может быть, я испытал бы другие чувства, будь я один. Но сейчас, когда рядом со мной стоял этот мальчик, я как бы очутился лицом к лицу с тем, что предстояло мне в ближайшие месяцы - с проектом, который задумал Мак.
- Хотите вернуться? - слова юноши напомнили об утреннем разговоре с Робби, хотя Кен вкладывал в свой вопрос совсем иной смысл.
- Как вы, - ответил я безразлично.
Он круто повернул налево, и мы принялись взбираться, скользя и сползая назад, на высокий косогор над морем. Я задохнулся, когда мы достигли вершины. Кен же выглядел совсем неуставшим. Улыбаясь, он протянул мне руку, чтобы помочь сделать последний рывок. Вокруг нас расстилались заросли вереска, ветер подул в лицо сильнее, чем у моря внизу. В четверти мили на фоне неба застыли в ряд белые домики береговой охраны, их окна пылали в лучах заходящего солнца.
- Зайдем, засвидетельствуем свое почтение миссис Я., - предложил Кен.
Нехотя я согласился - я ненавидел внезапные визиты к людям, да и хозяйство Янусов меня не очень-то интересовало. Когда мы подошли ближе, я заметил, что обитаемым был лишь один коттедж, другие оказались заброшенными, в них, видимо, не жили годами, а в двух были даже выбиты стекла. Неухоженные садики у домов заросли сорняками. Сторожевые вышки пьяно покосились к сырой земле и тянули за собой из гниющих столбов мотки колючей проволоки. К калитке единственного обитаемого коттеджа прислонилась девочка. Темные прямые волосы обрамляли ее худое лицо, глаза были тусклыми, у нее не хватало переднего зуба.
- Здравствуй, Ники, - позвал Кен.
Девочка вытаращилась на меня, потом, оторвавшись от калитки, угрюмо указала на меня пальцем и спросила:
- А это кто?
- Его зовут Стив, - ответил Кен.
- Мне не нравятся его ботинки, - пробормотал ребенок.
Кен засмеялся и открыл калитку. Девочка попыталась забраться к нему на руки, но он мягко отстранил ее и, пройдя по дорожке к полуоткрытой двери, окликнул:
- Вы здесь, миссис Я.?
Появилась женщина, бледная и темноволосая, как дочь. Тревожное выражение на ее лице сменилось улыбкой, когда она узнала Кена. Извинившись за беспорядок, она пригласила нас в дом. Я был представлен Стивом, и мы бессмысленно толкались в комнате, где по всему полу были разбросаны детские игрушки.
- Чай мы только что пили, - запротестовал Кен в ответ на предложение миссис Я. Женщина настаивала: у нее как раз закипел чайник, и она побежала за ним в соседнюю с комнатой кухню. Через минуту она вновь появилась с блюдцами, чашками и большим коричневым чайником. Пришлось проглотить содержимое чашки под бдительным взором хозяйки, в то время как девочка жалась к Кену, косо поглядывая на мои вполне безобидные брезентовые туфли.
Мой юный спутник был на высоте. Он любезничал с миссис Янус, старался развеселить хмурую Ники, я же молча сидел и гадал, почему вставленное в рамку и повешенное на почетном месте над камином изображение девочки казалось настолько милее ребенка в жизни.
- Здесь так холодно зимой, - поддерживала беседу миссис Янус, печально глядя на меня. - Просто сковывающий холод. Я всегда говорила, что предпочитаю мороз здешней сырости.
Я согласился и тут же покачал головой в ответ на предложение подлить горячего чаю. В этот миг девочка вся напряглась и застыла с закрытыми глазами. Я было подумал, что сейчас с ней случится припадок, но она спокойно объявила:
- Мак зовет меня.
Миссис Янус, пробормотав извинения, вышла в прихожую, и я услышал, как она крутит диск телефона. Кен оставался неподвижным, глядя на ребенка, а я почувствовал легкую дурноту. Слова миссис Янус доносились из прихожей, потом она позвала:
- Ники, иди сюда! Мак хочет поговорить с тобой.
Девочка оживилась и, смеясь, бросилась из комнаты. Вернулась миссис Янус и улыбнулась Кену:
- Мак что-то хочет сказать и вам.
Юноша тут же встал и пошел к телефону. Оставшись наедине с хозяйкой, я судорожно размышлял, что бы такое ей сказать. В отчаянии я кивнул на карточку над камином:
- Какая чудесная фотография Ники. Снимали несколько лет назад?
К моему ужасу, глаза женщины наполнились слезами.
- Это не Ники. Это ее близняшка - наша Пенни. Мы потеряли ее, когда им обеим только что исполнилось пять лет.
Я стал неловко извиняться, но был прерван приходом девочки. Она уже не обращала внимания на мои брезентовые туфли. Подойдя ко мне, она положила руку на колено и объявила:
- Цербер уже дома. Мак хочет, чтобы и вы с Кеном возвращались.
- Спасибо, - ответил я.
По дороге обратно, пока мы шли сквозь заросли вереска и срезали путь через болото, я поинтересовался у Кена, всегда ли сигналы "Харона" воздействуют так, как я только что наблюдал - всегда ли они пробуждают спящее сознание ребенка.
- Да, - ответил он. - Но мы не знаем, почему. Робби думает, что ультракороткие волны вообще имеют целебные свойства, но Мак с этим не согласен. Он считает, что сигналы устанавливают связь между Ники и тем, что он называет Шестой Силой, а у девочки она стала вдвое интенсивнее после смерти сестры-близнеца.
Кен рассуждал об этих невероятных теориях, как о самых обыкновенных вещах.
- Так вы полагаете, - спросил я, - что когда девочка принимает сигнал, ее сестра как бы воскресает?
Юноша рассмеялся. Он шел так быстро, что я едва поспевал за ним.
- Вампирчики и привиденьица, - хмыкнул он. - Бог мой, конечно же, нет. От бедной Пенни не осталось ничего, кроме энергии, которая все еще как-то привязана к ее живой сестре. Вот почему Ники - такая ценная морская свинка, - он посмотрел на меня и улыбнулся. - Когда я уйду, Мак хочет перехватить и мою энергию. Не спрашивайте как, - я не знаю. Но я не против - пусть попробует.
Мы продолжали шагать. Прокисший запах стоялой воды поднимался из болот вокруг нас. Ветер усиливался и клонил тростник к земле. Впереди на фоне багровеющего неба неясно чернела башня Саксмира.
В следующие несколько дней к моему большому удовольствию мне поручили заниматься блоком воспроизведения речи: загружать записями с пленок и потом программировать. Мы часто выполняли такую работу и в АЭЛ, но у этой машины словарный запас оказался намного обширнее. Сначала мы записали позывные "Говорит ``Харон''", потом последовала серия цифр и, наконец, программа вопросов. Большинство из них оказались совсем простыми: "Хорошо ли вы себя чувствуете?", "Не беспокоит ли вас что-нибудь?" Далее последовали утверждения: "Сейчас вы не с нами. Вы в Тирлволле два года назад". И, наконец - команда: "Расскажите, что вы сейчас видите". Мне досталась наладка системы речи, а с программированием возился Мак. Многие вопросы казались мне нелепыми, и я гадал, какой смысл вкладывал в них мой новый шеф.
В пятницу Мак распорядился, чтобы я подготовил "Харона" к следующему утру, а Робби и Кен были вызваны к 11 часам. Мак сам решил управлять машиной, мне же поручил вести наблюдение. Я думал, что насмотрелся в Саксмире достаточно, и полагал, что отнесусь спокойно к предстоящему опыту. Но вышло совсем не так. Я расположился с приборами в лаборатории, Кен занял место на операционном столе.
- Все в порядке, - подмигнул он мне. - Робби не собирается меня вскрывать.
Над его головой установили микрофон и провода протянули к "Харону-1". Желтый сигнал "Ждите команды" горел на стене. Внезапно он сменился красным, и я увидел, как Кен закрыл глаза. Затем послышался голос компьютера: "Говорит ``Харон'', говорит ``Харон''. Один, два, три... Один, два, три... Как вы себя чувствуете?"
Кен ответил: "Нормально", - но я заметил, что в его голосе не было обычной живости: он казался невыразительнее и глуше обычного. Я взглянул на Робби, и тот передал мне листок, на котором было написано: "Он под гипнозом".
Только тут я осознал значение блока воспроизведения речи и понял, почему Мак так настойчиво его совершенствовал. Кена ввел в гипнотическое состояние электронный голос компьютера. Вопросы, которые задавала ему машина не были случайными - отбор был проведен специально для него. Эффект этого опыта оказался куда более ошарашивающим, чем фокус с собакой и малолетним ребенком, которые повиновались сигналу на расстоянии. Так вот что имел в виду Кен, когда говорил о "своей работе".
- Вас что-нибудь беспокоит? - спросил электронный голос.
Последовала долгая пауза, прежде чем я услышал ответ. Кен казался встревоженным, почти раздраженным:
- Оно надвигается. Я хочу, чтобы все произошло быстро. Если бы это уже случилось, если бы все было позади, я бы не ныл.
Я присутствовал как бы на исповеди и теперь ясно понимал, почему мой предшественник отказался работать в Саксмире. Робби пристально следил за мной - эксперимент был поставлен не только для того, чтобы выяснить, как Кен ведет себя под гипнозом (без сомнения, это уже было проверено десятки раз). Скорее, они затеяли опыт, чтобы испытать мои нервы. Пытка продолжалась. Многое из того, что говорил тогда Кен, было больно выслушивать, и мне совсем не хочется пересказывать его бессвязные речи. Очевидно, он жил в страшном напряжении, которое не замечали окружающие и, вероятно, не сознавал сам.
С сегодняшней программой я еще не был знаком. Наконец сеанс подошел к концу и машина произнесла:
- Все будет хорошо, Кен.
1 2 3 4 5 6 7