Самолюбие капитана пробудилось во мне.
– Джелвин, каким курсом следует шхуна?
– Идем правым галсом. По–моему, ветер вполне ровный.
– Может быть, лечь в дрейф?
– Зачем? Возьмем на всякий случай несколько рифов, хотя ничто не предвещает шторма.
– Для начала пусть Уолкер встанет за штурвал. Пусть внимательно смотрит за бурунами. Если мы получим пробоину ниже ватерлинии, все будет кончено.
– Что ж! – усмехнулся Джелвин, – это, пожалуй, не худшее решение для всех нас.
Он хорошо сказал. Предвиденная опасность утверждает авторитет капитана, но жестокая неизвестность уравнивает всех на корабле.
В этот вечер все собрались в салоне, который я приспособил под каюту. Джелвин пожертвовал из своих запасов две оплетенные бутыли великолепного рома, и мы сварили крепчайший пунш.
Турнепс быстро развеселился и принялся рассказывать нескончаемую историю о двух котах и одной молодой даме на вилле в Ипвиче, где он, Турнепс, играл завидную и залихватскую роль.
Стевен соорудил трехэтажный сэндвич из морских сухарей и копченой грудинки. Стало тепло и успокоительно – густой табачный дым заволок свет керосиновой лампы, укрепленной на кардане. Под влиянием пунша из моих мозгов постепенно улетучились научные сказки, которыми Джелвин потчевал меня накануне.
Уолкер перелил в термос свою порцию горячего пунша, захватил фонарь и, пожелав нам приятной вечеринки, пошел на вахту. Часы пробили девять. Началась умеренная качка.
– У нас совсем мало парусов, – успокоил меня Джелвин.
Турнепс монотонно рокотал, но как слушал Стевен – загадка: ведь его челюсти столь же монотонно перемалывали сухарь за сухарем. Я между тем прикончил стакан, протянул Туку за добавкой, да так и застыл, пораженный изменившимся выражением его лица. Он схватил Джелвина за руку – казалось, они напряженно прислушивались.
– Что это… – начал я.
В ту же секунду сверху послышалось ужасающее проклятие. Над нашими головами раздался топот босых ног. Кто–то бежал к бушприту и кричал.
Мы похолодели. Никто из нас никогда не слышал такого крика. Словно раскат хохота оборвался на хрипе, а потом перескочил в пронзительное завывание с тирольской модуляцией.
Мы бросились на палубу, спотыкаясь и толкаясь в темноте.
Все было спокойно, мерно поскрипывал рангоут, около штурвала зажженный фонарь освещал пузатый термос.
Но у штурвала – никого.
– Уолкер! Уолкер! Уолкер! – надрывались мы.
Издалека, от затянутого ночным туманом горизонта снова донеслась тирольская модуляция.
Беспредельная молчаливая ночь поглотила нашего бедного Уолкера.
И вслед за этой ночью восстала заря – зловещая и фиолетовая, как вечер тропической саванны.
Измученные бессонницей люди пристально вглядывались в рифленую зыбь. А бушприт упрямо клевал пенистые валы. Никого.
В нашем марселе зияла большая дыра. Стевен пошел открывать парусный отсек. Брат Тук вытащил иглу, замотал ладонь кожаным ремнем и приготовился к починке. Инстинктивно, механически, угрюмо. Я время от времени поворачивал штурвал и бурчал под нос:
– К чему все это… ну к чему все это…
Турнепс ни с того ни с сего полез на грот–мачту. Я минуту–другую машинально следил за ним, потом отвел глаза. Вдруг мы услышали:
– Сюда! Влезайте скорей, здесь кто–то на мачте!…
Скрежет, удары, отголоски призрачной борьбы, крики агонии: тут мы разом припомнили грабителей из бухты Биг–тоэ: нелепо изогнутое, будто надвое переломленное тело, подброшенное ввысь, и далекий плеск в волнах.
– Будь ты проклят! – заорал Джелвин и кинулся к мачте. За ним брат Тук. Мы со Стевеном прыгнули к единственному нашему ялику; мощные руки голландца уже сдвинули его к воде и… мы оторопели от изумления и бешенства: нечто серое, неопределенное, мерцающее матовым блеском тягучего стекла заволокло ялик – цепи разорвались, шхуна резко накренилась на бакборт, огромная волна взмыла на палубу и ринулась в открытый парусный отсек.
Ялик – последнюю зыбкую надежду на спасение – поглотила бездна.
Джелвин и брат Тук спустились с мачты.
Они не заметили никого.
Первым делом Джелвин вытер руки тряпкой. Оказывается, ванты и окантовка парусов были забрызганы теплой кровью.
Срывающимся голосом я громко читал известные мне молитвы, чередуя святые слова с проклятьями океану и его тайне.
* * *
Поздно вечером мы с Джелвином поднялись на палубу, решив провести ночь у штурвала.
Гнетущее молчание. Помнится, иногда я начинал всхлипывать и Джелвин похлопывал меня по плечу. Потом я успокоился и закурил трубку.
Говорить было не о чем. Джелвин вроде задремал, а я упорно сверлил взглядом темноту.
Что–то привлекло мое внимание. Я наклонился над планширом и почти закричал:
– Джелвин, вы видели? Видели? Я схожу с ума!
– Нет, мистер Баллистер, все так и есть, – проговорил он вполголоса. – Только, ради Бога, никому ни слова. Они и без того не в себе.
Я с трудом выпрямился и подошел к релингу. Джелвин стал рядом.
Глубины моря были объяты багровым свечением: блуждающее озарение охватило шхуну, запятнав кровавыми мазками паруса и оснастку.
Мы словно бы стояли на сцене химерического театра, освещенные невидимой рампой из призрачных бенгальских огней.
– Фосфоресценция? – предположил я.
– Смотрите внимательней. Натуральный цвет морской воды сменился хрустальной прозрачностью, и взгляд, не встречая препятствий, уходил в беспредельные глубины. Там проступали мрачные массивы геометрического галлюциноза: донжоны, исполинские башни и соборы, ужасающе прямые улицы, образованные зданиями немыслимой конструкции… Казалось, мы парили на фантастической высоте над городом, который восстал из грандиозного, безумного сна.
– Похоже, там что–то движется, – шепнул я своему компаньону.
– Да.
Это было аморфное скопление существ с контурами смутными, почти неразличимыми: они беспорядочно перемещались, занятые какой–то исступленной деятельностью.
– Назад, – вдруг закричал Джелвин и оттащил меня от борта.
Одно из этих существ с невероятной быстротой поднималось из бездны – секунда, и его громадная тень заслонила подводный город: словно чернильное облако разошлось вокруг нас.
Корпус шхуны содрогнулся – удар пришелся в киль. В малиново–багровом зареве три гигантских щупальца сжимали, били, рассекали перепуганное пространство. Над уровнем бакборта взгорбилась плотная тьма, из которой на нас недвижно смотрели два глаза цвета расплавленного янтаря.
Но это длилось секунду–другую. Внезапно Джелвин бросился к штурвалу.
– Волна с левого борта!
Он как раз вовремя рванул штурвал до отказа направо: топенанты затрещали, гик просвистел, словно секира, фалы лопнули, как натянутые струны, – грот–мачта резко наклонилась.
Бредовое видение исчезло, только располосованная морская гладь некоторое время шипела и пенилась. По правому борту на гребнях валов догорали малиновые отсветы.
– Уолкер, Турнепс… бедняги, – пробормотал Джелвин.
Пробило двенадцать склянок. Ночная вахта началась.
* * *
Утром ничего особенного не случилось. Небо подернулось густой грязноватой пленкой оттенка охры. Стало довольно холодно.
К полудню в тумане замаячило круглое пятно, которое при большом желании можно было считать солнцем. Я решил определить позицию этого пятна, хотя Джелвин только скептически пожал плечами.
Море заметно волновалось, и ощутимая качка мешала произвести вычисление. Однако мне, наконец, удалось поймать в зеркальце секстанта предполагаемое солнце, правда, рядом с ним трепетал гибкий, длинный молочно–белый язычок…
Из перламутровой глубины зеркальца, стремительно заполняя поле зрения, на меня летело нечто непонятное: секстант выпал из рук, сам я получил жестокий удар по голове, потом послышались крики, шум борьбы, еще крики…
* * *
Я не окончательно лишился чувств, но подняться не было никакой возможности, в ушах словно бы дребезжали стекла и гудели колокола. Мне даже почудился басовый перезвон Биг–Бена и сразу представилась набережная Темзы.
Сквозь этот перезвон доносились скрежет, свист, скрипение далекое и беспокойное.
Я оперся на ладони, изо всех сил пытаясь встать. Чьи–то руки помогли, подхватили, и я на радостях заблажил и зачертыхался.
– Слава Богу, – воскликнул Джелвин. – Хоть этот еще жив.
Я с трудом раскрыл свинцово–тяжелые веки и увидел сначала желтое небо в косой штриховке такелажа, потом Джелвина, который шатался, как пьяный.
– Что произошло, что еще стряслось, – заорал я, заметив слезы у него на глазах.
Он молча повел меня в мою каюту.
Обе кушетки были сдвинуты – там раскинулось огромное безжизненное тело Стевена.
При этом зрелище я сразу пришел в себя и стиснул ладонями виски. Голова Стевена была изуродована и дико распухла.
– Это конец, – прошептал Джелвин.
– Конец… конец, – повторял я, не вникая в смысл.
Джелвин принялся менять компрессы.
– Где брат Тук?
Джелвин бросил бинт и разрыдался.
– Его… как других… мы больше не увидим. Прерывистым голосом он рассказал то немногое, что знал.
Это обрушилось гибельно и мгновенно, как и все кошмары, которые ныне составляют наше существование.
Он был внизу – проверял смазку в моторе, – когда с палубы донеслись крики и стоны. Прибежав, он увидел, как Стевен ожесточенно борется, но с кем?… его окружала и сжимала гибкая, шаровидная, серебристая масса. Кожаный ремешок и парусные иглы валялись около грот–мачты, но брат Тук исчез – только с фала бакборта стекала кровь.
Я лежал без сознания. Вот и все, что он знает.
– Когда Стевен очнется, может он побольше расскажет, – вяло предположил я.
– Очнется? – горько усмехнулся Джелвин. – У него перемолоты суставы и внутренние органы. Это в буквальном смысле мешок костей. Он еще может дышать, благодаря своей мощной конституции, но, по сути, он мертв, как все остальные.
Мы оставили шхуну блуждать по прихоти ветра и волн. При уменьшенной парусности она явно проигрывала в скорости. Джелвин помолчал, потом проговорил, как бы рассуждая вслух:
– Опасность нам грозит главным образом на палубе.
Вечером мы заперлись в моей каюте.
Стевен дышал хрипло и трудно: окрашенная кровью слюна обильно текла и приходилось все время ее вытирать. Я повернулся к Джелвину.
– Спать, пожалуй, нам не придется.
– Какое там!
Судно умеренно качало. Несмотря на духоту, мы задраили иллюминаторы.
К двум часам утра меня одолела непобедимая дремота. В тяжелом отупении сверлящие, судорожные мысли расползлись вялым кошмаром. И, тем не менее, я мгновенно пришел в себя.
Джелвин даже не прикорнул. На его лице застыла мучительная гримаса – он пристально смотрел в потолок. Наконец, прошептал:
– Ходят на палубе. Я схватил карабин.
– К чему? Сидите спокойно… о, Господи!
Послышались быстрые шаги, потом беспорядочный топот, словно человек двадцать сновали туда–сюда. Джелвин покачал головой.
– Мы теперь вроде пассажиров. Работают за нас. В неясном шуме послышался знакомый звук: заскрипели штуртросы – очевидно, кто–то пытался маневрировать при встречном ветре.
– Увеличивают парусность.
– Черт!
«Майенская псалтирь» получила резкую килевую качку и затем взяла скачок на триборт, что заслужило одобрение Джелвина.
– Выйти на правый галс при таком ветре! Это монстры, пьяные от крови и убийств, но в морском деле они понимают. Лучший английский яхтсмен на призовой яхте не осмелился бы резануть ветер под таким углом.
– И что это доказывает? – добавил он тоном врача–диагноста.
Я безнадежно махнул рукой.
– Это доказывает, что мы идем определенным курсом, что имеется место назначения.
Я с минуту поразмыслил и добавил в свою очередь:
– А вдруг это не демоны и не фантомы, а такие же существа, как и мы?
– Знаете, это сильно сказано…
– Я хочу сказать, существа материальные, располагающие лишь естественными возможностями.
– Насчет этого я никогда не сомневался.
К пяти часам утра был произведен новый маневр, и шхуна снова изменила курс. Джелвин открыл иллюминатор – от густых облаков просочилась грязная белесая заря.
Мы рискнули крадучись выбраться на палубу. Никого.
Судно лежало в дрейфе.
* * *
Прошло два спокойных дня.
Ночные маневры не повторялись, но Джелвин заметил, что нас несет быстрое течение и мы следуем направлением, которое когда–то называлось северо–западом.
Стевен дышал все слабее. Джелвин приготовил ампулы и шприц. Время от времени он делал уколы нашему умирающему другу. Мы почти не разговаривали и почти ни о чем не думали. За себя я ручаюсь, поскольку глотал виски целыми пинтами.
При этом я лопотал только пьяную белиберду вместе с проклятиями по адресу школьного учителя. Среди обещаний оторвать голову, законопатить уши и прочего тому подобного Джелвин вдруг расслышал о книгах, которые учитель приволок на шхуну.
Он подскочил и принялся трясти меня за плечи. С пьяной важностью я твердил одно и то же:
– Капитан здесь кто?
1 2 3 4