Ну, конечно, вам же не надо было, а мы в первую очередь всех женщин объединения проверили, и у троих - такие платки. Могла Левина носить яд в сумочке до удобного момента? Отнюдь не исключено. В приемной Гудимова постоянно кипел чайник, за день он выпивал по десять-двенадцать стаканов: у него постоянно пересыхало в горле. Чего проще подловить момент, когда секретарша выйдет... Но это опасно: будут искать среди сотрудников. И вдруг такое везение - начальник один в вашей квартире. Шерше ля фам, сказали вы когда-то. Вот она и найдена!
Он не давал слова вставить, говорил и говорил, резко взмахивая рукой, будто вбивал гвозди в мой раскрывшийся для возражения рот. Так на ринге беспощадные удары раз за разом припечатывают к настилу слабейшего, только он соберет силы, чтобы подняться.
- Давайте детально восстановим ход событий. В одиннадцать сорок пять Гудимов берет у вас ключи, заявляя во всеуслышание, что будет в спокойной обстановке работать над докладом. В коридоре он доверительно сообщает вам, что его преследует женщина. В двенадцать вы уходите в конференц-зал на просмотр технических фильмов. В это время приезжает Огородникова, и Левина предлагает проводить ее на вашу квартиру. Выходит, она знает, где вы живете. Огородникова отказывается и уезжает на кладбище. Заметим, что они старые подруги и горе Огородниковой не могло оставить Левину равнодушной. Это горе да плюс своя обида - вот вам и условия для взрыва. Всегда нужен какой-нибудь маленький дополнительный факт, как детонатор. В двенадцать пятьдесят вы возвращаетесь с просмотра. В тринадцать тридцать раздается телефонный звонок. Вы снимаете трубку и говорите: "Привет, Борис. Ничего, все в порядке, а ты как? Ну давай, давай работай... Ладно, сделаю". Этот разговор слышали все сотрудники и запомнили, потому что впервые вы при посторонних говорили с Гудимовым на "ты" и просто по имени, без отчества. - Вы положили трубку и сообщили Левиной, что Гудимов приказал срочно отнести заявку в Союзглавкомплект. В тринадцать пятьдесят Левина ушла с заявкой. Все правильно?
- Да, но...
- Подождите. Подведем итоги. Итак, в тринадцать тридцать Гудимов был еще жив, что не противоречит заключению медэкспертов. Где находились в это время возможные подозреваемые? Вы не покидали кабинета, Огородникова утешала мать на кладбище, жена Гудимова - да-да, приходится думать и о ней - жена Гудимова выступала на ученом совете своего института. А где была Левина?
- В Союзглавкомплекте, - почти закричал я.
- Черта с два! Туда она явилась только в пять вечера, была чем-то расстроена, поскорее отдала заявку и убежала. Что она делала эти три часа?
- В магазине торчала, конечно.
- В каком еще магазине?
- В универмаге, в каком же еще. Простояла в очереди за кофточками или импортными бюстгальтерами, - я старался говорить как можно более убедительней. - Ей не досталось, вот она и расстроилась. Левина известная тряпичница.
- Неубедительно, - майор покачал головой. - В магазин, в рабочее время...
- Да все женщины так делают. А потом врут напропалую, что два часа ждали нужного человека. Что же делать - женщины есть женщины, перестройку они воспринимают по-своему. И мы к этому привыкли: им ведь надо хозяйство вести, а когда? Поэтому закрываем глаза на то, что обедают они в неурочное время, а в обеденный перерыв "законно" бегают по магазинам...
- Нет, - сказал майор, - я буду придерживаться своей версии. - Можно только предполагать, как развивались события. Возможно, она закатила истерику и, пока Гудимов бегал за водой, подмешала яд в коньяк, который принесла с собой и каким-то образом заставила Гудимова выпить. А может, коньяк купил он или вы, ведь на другой день, если не ошибаюсь, у вас было намечено забить пульку в постоянной компании. В общем, все это детали, которые раскроет сама Левина.
Никогда еще не ощущал я в себе такой ярости и решимости биться до последнего. Кого-кого, а Женю Левину я ему не отдам. Впрочем, ей, собственно, ничто не угрожает, но не хватало еще, чтобы ее вызывали, трепали нервы... Да и как это повлияет на получение квартиры?
- Все, что вы здесь нарисовали, - чистейший домысел, построенный на случайном совпадении фактов, - холодно сказал я. - Евгения Михайловна порядочный человек...
- А вы думаете, Гудимова убил не порядочный человек? быстро перебил он.
Я возмущенно развел руками.
- Ну, знаете!
- Думаете, порядочный человек не может быть убийцей? Или, наоборот, убийца автоматически перестает быть порядочным человеком? А если он не видит для себя иного пути бороться со злом? Если у него слабая воля, об этом мы уже говорили, и он знает, что не выдержит ожесточенную многолетнюю борьбу, когда противник к тому же не будет сидеть без дела? Он тоже будет доказывать свою правоту, и у него это получится лучше, потому что он сильнее, наглее и не особенно разбирается в средствах. Законы-то он не нарушает, а что можно сделать с полноправным гражданином без соответствующей статьи кодекса? Что, например, можно было сделать Гудимову за то, что он не дал квартиру Левиным? Или на долгие годы отравил жизнь Огородниковой? У него на все найдется убедительный ответ. Квартиру не дал потому, что, как начальник, имеет право и даже обязан установить, кто из работников ценнее. Ошибся? Ну что ж, с кем не бывает. Да и ошибку найдут не в том, что не дал квартиру Левиным, а в том, что не подготовил заранее общественность. Списки-то утверждал он лично когда-то. Поставил бы сразу Левиных на четвертое место, никто бы слова не сказал. Это вот действительно его ошибка. А Огородникова... Решил остаться с семьей. Опять ошибся? Так у кого поднимется рука ударить за это? Работник-то он отличный, а это главное. Нет, Юрий Дмитриевич, гудимовых голыми руками не возьмешь. И что делать порядочному человеку, когда для него и личное, и общественное, и все мировое зло слилось в одной личности? Ох уж эти мне борцыодиночки за правое дело!
Он метнулся со стула и зашагал по кабинету, часто затягиваясь сигаретой. Впервые я видел его таким взволнованным.
- Вот вы в ресторане что-то такое о дуэли рассуждали, если Огородникова не напутала. Не знаю, что вы имели в виду, но мне это слово тоже приходит на ум, когда здесь, напротив меня, сидит порядочный человек. Редко, к счастью, но сидит. И я не считаю, что он перестал быть порядочным человеком, когда совершил преступление ради других. Чтобы помочь обиженному, отвратить беду от ближнего. Конечно, раньше куда как проще было: дал мерзавцу по морде - и к барьеру. Кто кого. Кровь все смывает. Сейчас сложнее. Дашь по морде, а тебя - на пятнадцать суток. И к барьеру не вызовешь - не поймут. Век не тот, нервный век, а у барьера надо стоять с крепкими нервами. Да и оружие носить запрещено, не на мясорубках же драться. И все-таки дуэли происходят и в наше время. Тихие дуэли, страшные, когда один из противников даже не подозревает, что стоит на смертельном рубеже, а другой постепенно осознает, что для него собственная судьба уже не первостепенное в этом мире. Что он должен, обязан пресечь зло. Как в войну - грудью на амбразуру. Черт побери! - Он с размаху швырнул окурок в пепельницу. - Мы ищем таких людей, мечтаем о них. Нам, в органах, так нужны работники, у которых от рождения заложено чувство справедливости, как у других музыкальный слух. К сожалению, находим их зачастую, когда ничего уже нельзя поправить.
- А вы не ищите, - сказал я. Почему-то мне захотелось созорничать.
Он ошарашенно посмотрел на меня и вдруг рассмеялся. Его лицо опять сделалось спокойным и доброжелательным.
- А помочь им надо, как вы считаете? Кто же это сделает, кроме нас? Ведь угар проходит быстро. В первые день-два у них в душе колокола благовестят, как в первопрестольный праздник. Георгиями-победоносцами себя мнят, хоть икону рисуй. Зато потом... Знаете, что бывает потом?
Я пожал плечами. Откуда, мол, мне знать?
- Потом начинаются муки. Цель-то ведь не достигнута. Мало покарать негодяя, надо еще, чтобы его смерть послужила предостережением другим, чтобы народ одобрил... А его, наоборот, безвинной жертвой считают, сокрушаются, над гробом прочувствованные речи произносят. И вот тут-то происходит переоценка ценностей. Оказывается, жизнь человеческая - она дорого стоит. Дороже, чем, может быть, причиненное этим человеком зло. Теперь уже не кажется, что этот выход был единственно наилучшим. Ночи-то длинные, и сколько за них передумаешь! Значит, надо себя реабилитировать, в глазах своей совести оправдать. А как? И опять человек идет на крайнюю меру: признаться, покаяться, чтобы все знали - за что... Чтобы пожалели, оправдали в душе. Чтобы в зале суда какая-нибудь старушка крикнула: "Правильно, сердешный, туда ему, извергу, и дорога!" Ох, как много значит иногда такой выкрик! А ежели этого не будет, он, пожалуй, руки на себя наложит. Справедливость... Ведь к нам иногда через двадцать лет после преступления приходят. Каются, грех с души снимают. Но ведь эти двадцать лет человек, считай, из жизни собственной рукой вычеркнул. Наказал себя страшнее, чем ему по закону положено. Вот чтобы этого не случилось, мы и помогаем таким людям. Для них наказание как кислота: всю накипь с души снимает. И не спешим мы сразу их арестовывать. До последнего момента даем шанс явиться с повинной: срок меньше. Если уж не созреет, тогда... Поэтому, Юрий Дмитриевич, я и не буду недельки две вызывать Левину. Пусть подумает, попереживает. Сегодня у нас что? Среда. Так вот, я арестую ее через две недели, в четверг. Прямо у дверей министерства.
Не помню, как вышел от него, как отдавал пропуск дежурному. Очнулся только у Эрмитажа, где какой-то бородатый шалопай больно двинул меня под ребра гитарой. Часы показывали десять. По улице ползла сиреневая мгла, и было дико смотреть на джинсовую молодежь, торопливо вливающуюся в сад, будто они боялись куда-то опоздать. Акселераты в потертых куртках небрежно обнимали длинноногих девчонок. Девчонки улыбались и прижимались к ним... Не так, как в наше время,- смелее и откровеннее. Как мне сейчас была необходима женская улыбка! Женщина-утешительница... Плохо, когда некого обнять в такой момент.
И тут я вспомнил про Таню. Она ждала сегодня. Поздновато, но у меня уже разомкнулись сдерживающие центры. Поймав такси, я торопливо назвал адрес. Она не удивилась, словно была уверена, что обязательно приеду. Молча распахнула дверь, приглашая в свою комнату. Они давно уже с Борисом жили в разных комнатах. Я повесил пиджак на стул и с наслаждением возвращенного к жизни повалился на диван.
- Кофе, коньяк?
Коньяк, конечно, лучше, особенно сейчас, но... в доме повешенного не говорят о веревке.
- Кофе, пожалуйста, и покрепче.
Она кивнула, скрылась в кухне и минут через десять принесла две чашки и вазочку с печеньем на маленьком подносе.
Пока ее не было, я пытливо оглядывал комнату, ища изменений. Мне казалось, что со смертью Бориса что-то обязательно должно измениться. Но все вросло в привычные места, будто здесь жил совершенно чужой покойному человек. Впрочем, так оно и было.
Нелегко ей достались эти десять лет. Вот и детей не заимела. Сначала не хотел Борис, боялся, что дети будут отвлекать от работы, помешают служебному росту. А может, боялся оказаться банкротом: ведь детям надо отдавать душу, то эмоциональное богатство, которого у него не было. Потом не захотела она.
А внешне она ничуть не изменилась после похорон. Такая же ровная, спокойная. Наклеенные ресницы, тщательно замаскированные морщинки у глаз... Неужели Борис умер напрасно? Я затряс головой, отгоняя вставший передо мной синий труп. Нет, нет, конечно, не напрасно. Какой дикий клубок развязала эта смерть! Интересно, знает Таня или не знает?
Я исподтишка разглядывал ее, стараясь, чтобы она не заметила. Но она, разумеется, заметила. Взглянула сначала недоуменно, потом сердито и наконец улыбнулась.
- А ты не очень-то тактичен.
Я не нашелся что сказать. Действительно, хорош друг! Нашел когда глазеть на вдову. Мало тебе, что впустили в дом в такое время. Но все же, знает она или не знает?
- Помнишь, как у меня оторвался каблук?
Конечно, помню. Это было после того, как мы окончили второй курс. В парке культуры было традиционное весеннее гулянье, и мы, взявшись за руки и опьяненные восхитительным чувством свободы, протискивались сквозь толпы гуляющих, стараясь из озорства идти против течения. Покачались на качелях, полюбовались Москвой с высоты "Чертова колеса" и, выполнив "обязательную" программу, побежали на массовое поле танцевать под духовой оркестр. Какое это волшебство - летние сумерки! Редкие фонари, парящие над головами светлыми воздушными шариками, залитые огнями пароходики, скользящие по черной воде, и над всем этим могучие, плотно сбитые звуки вальса... Вдруг какой-то увалень саданул ей по каблуку, и я полчаса колотил туфлей о парапет, пока не преисполнился глубочайшего уважения к сапожникам, которые за две минуты сварганили бы эту немудрую операцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Он не давал слова вставить, говорил и говорил, резко взмахивая рукой, будто вбивал гвозди в мой раскрывшийся для возражения рот. Так на ринге беспощадные удары раз за разом припечатывают к настилу слабейшего, только он соберет силы, чтобы подняться.
- Давайте детально восстановим ход событий. В одиннадцать сорок пять Гудимов берет у вас ключи, заявляя во всеуслышание, что будет в спокойной обстановке работать над докладом. В коридоре он доверительно сообщает вам, что его преследует женщина. В двенадцать вы уходите в конференц-зал на просмотр технических фильмов. В это время приезжает Огородникова, и Левина предлагает проводить ее на вашу квартиру. Выходит, она знает, где вы живете. Огородникова отказывается и уезжает на кладбище. Заметим, что они старые подруги и горе Огородниковой не могло оставить Левину равнодушной. Это горе да плюс своя обида - вот вам и условия для взрыва. Всегда нужен какой-нибудь маленький дополнительный факт, как детонатор. В двенадцать пятьдесят вы возвращаетесь с просмотра. В тринадцать тридцать раздается телефонный звонок. Вы снимаете трубку и говорите: "Привет, Борис. Ничего, все в порядке, а ты как? Ну давай, давай работай... Ладно, сделаю". Этот разговор слышали все сотрудники и запомнили, потому что впервые вы при посторонних говорили с Гудимовым на "ты" и просто по имени, без отчества. - Вы положили трубку и сообщили Левиной, что Гудимов приказал срочно отнести заявку в Союзглавкомплект. В тринадцать пятьдесят Левина ушла с заявкой. Все правильно?
- Да, но...
- Подождите. Подведем итоги. Итак, в тринадцать тридцать Гудимов был еще жив, что не противоречит заключению медэкспертов. Где находились в это время возможные подозреваемые? Вы не покидали кабинета, Огородникова утешала мать на кладбище, жена Гудимова - да-да, приходится думать и о ней - жена Гудимова выступала на ученом совете своего института. А где была Левина?
- В Союзглавкомплекте, - почти закричал я.
- Черта с два! Туда она явилась только в пять вечера, была чем-то расстроена, поскорее отдала заявку и убежала. Что она делала эти три часа?
- В магазине торчала, конечно.
- В каком еще магазине?
- В универмаге, в каком же еще. Простояла в очереди за кофточками или импортными бюстгальтерами, - я старался говорить как можно более убедительней. - Ей не досталось, вот она и расстроилась. Левина известная тряпичница.
- Неубедительно, - майор покачал головой. - В магазин, в рабочее время...
- Да все женщины так делают. А потом врут напропалую, что два часа ждали нужного человека. Что же делать - женщины есть женщины, перестройку они воспринимают по-своему. И мы к этому привыкли: им ведь надо хозяйство вести, а когда? Поэтому закрываем глаза на то, что обедают они в неурочное время, а в обеденный перерыв "законно" бегают по магазинам...
- Нет, - сказал майор, - я буду придерживаться своей версии. - Можно только предполагать, как развивались события. Возможно, она закатила истерику и, пока Гудимов бегал за водой, подмешала яд в коньяк, который принесла с собой и каким-то образом заставила Гудимова выпить. А может, коньяк купил он или вы, ведь на другой день, если не ошибаюсь, у вас было намечено забить пульку в постоянной компании. В общем, все это детали, которые раскроет сама Левина.
Никогда еще не ощущал я в себе такой ярости и решимости биться до последнего. Кого-кого, а Женю Левину я ему не отдам. Впрочем, ей, собственно, ничто не угрожает, но не хватало еще, чтобы ее вызывали, трепали нервы... Да и как это повлияет на получение квартиры?
- Все, что вы здесь нарисовали, - чистейший домысел, построенный на случайном совпадении фактов, - холодно сказал я. - Евгения Михайловна порядочный человек...
- А вы думаете, Гудимова убил не порядочный человек? быстро перебил он.
Я возмущенно развел руками.
- Ну, знаете!
- Думаете, порядочный человек не может быть убийцей? Или, наоборот, убийца автоматически перестает быть порядочным человеком? А если он не видит для себя иного пути бороться со злом? Если у него слабая воля, об этом мы уже говорили, и он знает, что не выдержит ожесточенную многолетнюю борьбу, когда противник к тому же не будет сидеть без дела? Он тоже будет доказывать свою правоту, и у него это получится лучше, потому что он сильнее, наглее и не особенно разбирается в средствах. Законы-то он не нарушает, а что можно сделать с полноправным гражданином без соответствующей статьи кодекса? Что, например, можно было сделать Гудимову за то, что он не дал квартиру Левиным? Или на долгие годы отравил жизнь Огородниковой? У него на все найдется убедительный ответ. Квартиру не дал потому, что, как начальник, имеет право и даже обязан установить, кто из работников ценнее. Ошибся? Ну что ж, с кем не бывает. Да и ошибку найдут не в том, что не дал квартиру Левиным, а в том, что не подготовил заранее общественность. Списки-то утверждал он лично когда-то. Поставил бы сразу Левиных на четвертое место, никто бы слова не сказал. Это вот действительно его ошибка. А Огородникова... Решил остаться с семьей. Опять ошибся? Так у кого поднимется рука ударить за это? Работник-то он отличный, а это главное. Нет, Юрий Дмитриевич, гудимовых голыми руками не возьмешь. И что делать порядочному человеку, когда для него и личное, и общественное, и все мировое зло слилось в одной личности? Ох уж эти мне борцыодиночки за правое дело!
Он метнулся со стула и зашагал по кабинету, часто затягиваясь сигаретой. Впервые я видел его таким взволнованным.
- Вот вы в ресторане что-то такое о дуэли рассуждали, если Огородникова не напутала. Не знаю, что вы имели в виду, но мне это слово тоже приходит на ум, когда здесь, напротив меня, сидит порядочный человек. Редко, к счастью, но сидит. И я не считаю, что он перестал быть порядочным человеком, когда совершил преступление ради других. Чтобы помочь обиженному, отвратить беду от ближнего. Конечно, раньше куда как проще было: дал мерзавцу по морде - и к барьеру. Кто кого. Кровь все смывает. Сейчас сложнее. Дашь по морде, а тебя - на пятнадцать суток. И к барьеру не вызовешь - не поймут. Век не тот, нервный век, а у барьера надо стоять с крепкими нервами. Да и оружие носить запрещено, не на мясорубках же драться. И все-таки дуэли происходят и в наше время. Тихие дуэли, страшные, когда один из противников даже не подозревает, что стоит на смертельном рубеже, а другой постепенно осознает, что для него собственная судьба уже не первостепенное в этом мире. Что он должен, обязан пресечь зло. Как в войну - грудью на амбразуру. Черт побери! - Он с размаху швырнул окурок в пепельницу. - Мы ищем таких людей, мечтаем о них. Нам, в органах, так нужны работники, у которых от рождения заложено чувство справедливости, как у других музыкальный слух. К сожалению, находим их зачастую, когда ничего уже нельзя поправить.
- А вы не ищите, - сказал я. Почему-то мне захотелось созорничать.
Он ошарашенно посмотрел на меня и вдруг рассмеялся. Его лицо опять сделалось спокойным и доброжелательным.
- А помочь им надо, как вы считаете? Кто же это сделает, кроме нас? Ведь угар проходит быстро. В первые день-два у них в душе колокола благовестят, как в первопрестольный праздник. Георгиями-победоносцами себя мнят, хоть икону рисуй. Зато потом... Знаете, что бывает потом?
Я пожал плечами. Откуда, мол, мне знать?
- Потом начинаются муки. Цель-то ведь не достигнута. Мало покарать негодяя, надо еще, чтобы его смерть послужила предостережением другим, чтобы народ одобрил... А его, наоборот, безвинной жертвой считают, сокрушаются, над гробом прочувствованные речи произносят. И вот тут-то происходит переоценка ценностей. Оказывается, жизнь человеческая - она дорого стоит. Дороже, чем, может быть, причиненное этим человеком зло. Теперь уже не кажется, что этот выход был единственно наилучшим. Ночи-то длинные, и сколько за них передумаешь! Значит, надо себя реабилитировать, в глазах своей совести оправдать. А как? И опять человек идет на крайнюю меру: признаться, покаяться, чтобы все знали - за что... Чтобы пожалели, оправдали в душе. Чтобы в зале суда какая-нибудь старушка крикнула: "Правильно, сердешный, туда ему, извергу, и дорога!" Ох, как много значит иногда такой выкрик! А ежели этого не будет, он, пожалуй, руки на себя наложит. Справедливость... Ведь к нам иногда через двадцать лет после преступления приходят. Каются, грех с души снимают. Но ведь эти двадцать лет человек, считай, из жизни собственной рукой вычеркнул. Наказал себя страшнее, чем ему по закону положено. Вот чтобы этого не случилось, мы и помогаем таким людям. Для них наказание как кислота: всю накипь с души снимает. И не спешим мы сразу их арестовывать. До последнего момента даем шанс явиться с повинной: срок меньше. Если уж не созреет, тогда... Поэтому, Юрий Дмитриевич, я и не буду недельки две вызывать Левину. Пусть подумает, попереживает. Сегодня у нас что? Среда. Так вот, я арестую ее через две недели, в четверг. Прямо у дверей министерства.
Не помню, как вышел от него, как отдавал пропуск дежурному. Очнулся только у Эрмитажа, где какой-то бородатый шалопай больно двинул меня под ребра гитарой. Часы показывали десять. По улице ползла сиреневая мгла, и было дико смотреть на джинсовую молодежь, торопливо вливающуюся в сад, будто они боялись куда-то опоздать. Акселераты в потертых куртках небрежно обнимали длинноногих девчонок. Девчонки улыбались и прижимались к ним... Не так, как в наше время,- смелее и откровеннее. Как мне сейчас была необходима женская улыбка! Женщина-утешительница... Плохо, когда некого обнять в такой момент.
И тут я вспомнил про Таню. Она ждала сегодня. Поздновато, но у меня уже разомкнулись сдерживающие центры. Поймав такси, я торопливо назвал адрес. Она не удивилась, словно была уверена, что обязательно приеду. Молча распахнула дверь, приглашая в свою комнату. Они давно уже с Борисом жили в разных комнатах. Я повесил пиджак на стул и с наслаждением возвращенного к жизни повалился на диван.
- Кофе, коньяк?
Коньяк, конечно, лучше, особенно сейчас, но... в доме повешенного не говорят о веревке.
- Кофе, пожалуйста, и покрепче.
Она кивнула, скрылась в кухне и минут через десять принесла две чашки и вазочку с печеньем на маленьком подносе.
Пока ее не было, я пытливо оглядывал комнату, ища изменений. Мне казалось, что со смертью Бориса что-то обязательно должно измениться. Но все вросло в привычные места, будто здесь жил совершенно чужой покойному человек. Впрочем, так оно и было.
Нелегко ей достались эти десять лет. Вот и детей не заимела. Сначала не хотел Борис, боялся, что дети будут отвлекать от работы, помешают служебному росту. А может, боялся оказаться банкротом: ведь детям надо отдавать душу, то эмоциональное богатство, которого у него не было. Потом не захотела она.
А внешне она ничуть не изменилась после похорон. Такая же ровная, спокойная. Наклеенные ресницы, тщательно замаскированные морщинки у глаз... Неужели Борис умер напрасно? Я затряс головой, отгоняя вставший передо мной синий труп. Нет, нет, конечно, не напрасно. Какой дикий клубок развязала эта смерть! Интересно, знает Таня или не знает?
Я исподтишка разглядывал ее, стараясь, чтобы она не заметила. Но она, разумеется, заметила. Взглянула сначала недоуменно, потом сердито и наконец улыбнулась.
- А ты не очень-то тактичен.
Я не нашелся что сказать. Действительно, хорош друг! Нашел когда глазеть на вдову. Мало тебе, что впустили в дом в такое время. Но все же, знает она или не знает?
- Помнишь, как у меня оторвался каблук?
Конечно, помню. Это было после того, как мы окончили второй курс. В парке культуры было традиционное весеннее гулянье, и мы, взявшись за руки и опьяненные восхитительным чувством свободы, протискивались сквозь толпы гуляющих, стараясь из озорства идти против течения. Покачались на качелях, полюбовались Москвой с высоты "Чертова колеса" и, выполнив "обязательную" программу, побежали на массовое поле танцевать под духовой оркестр. Какое это волшебство - летние сумерки! Редкие фонари, парящие над головами светлыми воздушными шариками, залитые огнями пароходики, скользящие по черной воде, и над всем этим могучие, плотно сбитые звуки вальса... Вдруг какой-то увалень саданул ей по каблуку, и я полчаса колотил туфлей о парапет, пока не преисполнился глубочайшего уважения к сапожникам, которые за две минуты сварганили бы эту немудрую операцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16