.. Он вздохнул и полез за деньгами - уплатить буфетчику.
- А вот скажите, господин Смирновский, - решился он, когда вышли на улицу. - Эти ваши... вот которых вы ловите...
- Государственные преступники?
- Они. Что им нужно, вообще-то говоря?
- Расшатать престол, - сказал Смирновский. - Интрига внешнего врага. Полячишки, жиды и, увы, жадные на злато продавшиеся великороссы. Ослабить могущество империи норовят.
Все вроде бы сходится, и Смирновский - человек государственный, облеченный и посвященный, врать вроде бы не должен. Да уж больно мерзкое впечатление производит - сыщик, нюхало, земской ярыжка, стрюк... Неужели такой правду может говорить?
Оказия была - запряженная тройкой добрых коней купеческая повозка из Губернска. Гонял ее сюда купец второй гильдии Мясоедов со снедью для буфета, дорогой и подешевле - то есть купец владел и хозяйствовал, а гонял повозку за полсотни верст приказчик Мартьян, кудрявый детина лет тридцати, если убивать - только из-за угла в три кола. Да еще безмен с граненым шаром под рукой, на облучке. Иначе и нельзя в сих глухих местах, где пошаливают, и весьма, такой приказчик тут и надобен...
Сенцо лежало в повозке, Мартьян его покрыл армяком, повозка вроде ящика на колесах, чего ж не ехать-то? И ведь на прощанье попутал бес: поручик достал золотой, протянул Смирновскому с самой душевной улыбкой:
- За труды. Не сочтите...
Глядя ему неотрывно в глаза, Смирновский щелчком запустил монетку в сторону, в лопухи - блеснул, кувыркаясь, профиль государя императора. Сыщик улыбнулся, пообещал:
- Бог даст - свидимся... Счастливого пути.
И ушел.
- Это вы зря, барин, ваше благородие, - тихонько, будто самому себе, сказал Мартьян. - Эти - долгопамятные...
- А бог не выдаст - так и свинья не съест. Кого ищут?
- А кого бы да ни искали, лишь бы не нас, - он весело сверкнул зубами из цыганской бородищи. - Поехали, ваше благородие, или как? Три дня здесь торчу, пора б назад. Мясоедов меня, поди, с фонарями ищет...
- А что ж тут три дня торчал? - спросил поручик, хотя ответ и так был писан на припухшем лике приказчика.
- Да кум тут у меня, вот оно и...
- А Мясоедову скажешь, что лошадь ногу зашибла?
- Вот-вот.
- Ну, трогай, - сказал поручик. - "Рушукского" в дороге налью.
- Это которое?
- Заграничное. Там увидишь. И-э-й!
Тронулись застоявшиеся сытые лошадки, вынесли повозку на проезжий тракт, остались позади и мужики, с оглядкой искавшие в лопухах империал, и стеклянный взгляд Щучьей Морды. А впереди у обочины стоял человек в синей черкеске и овчинной шапке с круглой суконной тульей, держал руку под козырек согласно артикулам, и это было странно: не столь уж привержены дисциплине казаки Кавказского линейного войска, чтобы нарочно выходить к дороге отдать честь проезжающему офицеру, да еще чужого полка, вовсе не казачьего. Что-то ему нужно было, казаку. А потому Сабуров велел Мартьяну попридержать. Присмотрелся.
Казак был, как все казаки - с полным почтения к его благородию, но смышленым и хитроватым лицом исстари вольного человека. Себе на уме, одним словом, казак - и все этим сказано. Свернутая лохматая бурка лежала у его ног, оттуда торчал ружейный чехол. На черкеске поблескивал знак отличия военного ордена св.Георгия - серебряный крестик на черно-оранжевой, цвета дыма и пламени, ленте, новенький совсем. А где его можно было получить недавно? Либо там же, на Кавказе, либо...
И вот что выяснилось. Платон Нежданов, старший урядник одного из полков Терского войска. Был на болгарском театре военных действий. Командирован в числе нескольких других нижних чинов сопровождать в Россию некий ценный груз, но на здешней станции по несчастливому невезению вывихнул ногу, спрыгивая на перрон, - непривычны казаки к поездам, на Кавказе этого нету и в Болгарии тоже, объяснял он (поручик крепко подозревал, что дело тут еще и в водочке, к которой казаки как раз привычны). Был оставлен офицером на станции. Неделю провалялся в задней комнатке у буфетчика. Невольный наем сего помещения да принимаемая в чисто лечебных целях "Анисовая" оставили урядника без капиталов. Вдобавок на станции не имелось никакого воинского присутствия - ближайшее находилось в Губернске. Таким образом, чтобы выправить литер на бесплатный воинский проезд, приходилось отправляться за полсотни верст, но что поделаешь? Не продавать же господам проезжающим черкесскую шашку в серебре? Они, конечно, купят, да ведь позор и бесчестье - продавать трофейное оружие, не в бурьяне найденное.
Словом, старший урядник, встав на ноги, собирался подыскать оказию до Губернска, помня, что на Руси исстари жалеют служивых и помогут, ежели что. И тут он оказался свидетелем геройской атаки господ жандармов на господина поручика, последовавшего разбирательства. Потом усмотрел господина в партикулярном, подряжавшего Мартьяна везти его благородие в Губернск... Так что вот... Он, конечно, не наглец какой, но господин поручик, быть может, не сочтет за труд уделить местечко в повозке воинскому человеку, прошедшему ту же самую турецкую кампанию? А бумаги вот они, в полном порядке...
Бумаги действительно были в порядке. Поручик Сабуров, сидевший уже без фуражки и полотняника [белый летний двубортный мундир, введен в 1860 г.], проглядел их бегло, проформы ради. Все ему было ясно: какой-то тыловой хомяк в чинах чего-то там нахапал и благодаря связям отправил в Россию под воинским сопровождением. Казак наверняка спрыгнул на перрон, чтобы познакомиться поближе с какой-то станционной обитательницей. Офицер-сопровождающий - явно какая-то тыловая крыса: строевой не оставил бы наихладнокровнейшим образом подчиненного на вокзале, а велел занести в вагон. Не хотел лишних хлопот, погань такая. Господи, до каких пор в русской армии людям театра военных действий будут сопутствовать такие вот тыловые крысы?
Место в повозке, понятно, нашлось, его бы еще на четверых хватило. Вскоре поручик Сабуров достал оплетенную бутылку "Рушукского", как обещал Мартьяну. Мартьян малость похмелился - на лице его читалось, что эта красная водичка без должной крепости не идет ни в какое сравнение с очищенной, но из вежливости, как угощаемый, да еще военным барином, он промолчал. Платон же Нежданов, наоборот, отпробовал заграничного красного как знаток и любитель, побывавший в Европах, пусть и полумусульманских все равно заграница. Употребил немного и Сабуров.
Гладкие лошадки бежали ровной рысью. Платон рассказывал Мартьяну про Болгарию да про турок. Привирал, ясное дело, безбожно, по святому казачьему обычаю: и насчет ужасных янычар, у которых провинившегося солдата будто бы положено съедать перед строем, и про собственные успехи насчет бабцов, которые, мил друг Мартьяша, и устроены-то иначе, вот, к примеру, ежели вспомнить...
Трудно сказать, насколько Мартьян всему этому верил - тоже был мужик не без царя в голове. Но врать согласно пословице не мешал. Поручик Сабуров тоже слушал вполуха и бездумно улыбался неизвестно чему. Лежал себе на армяке поверх пахучего сена, рядом аккуратно, орденами вверх сложен полотняник, повозку привычно потряхивает на плохонькой российской дороге... Вокруг тянулись негустые леса, перемежаемые пустошами, а кое-где болотинами. Болота здесь были знаменитые - единственно своими размерами и проистекающей отсюда малополезностью земель. Оттого и помещиков настоящих, многоземельных, как мельком обронил Мартьян, не водилось отроду. Мелких сидело несколько, едва ли не однодворцев.
- Так что и не жгли, поди? - съехидничал Платон. - В свое-то времечко?
- Да кого тут было жечь, и за что... У нас народ не пахотный исстари. У нас в первую голову - ремесла, торговлишка, что до манифеста, что потом. А господа... Ну вот один есть поблизости. Имение - аж с десятину, поди. В трубу небеса обозревает, скоро дырку в тучах проглядит, уж простите дурака, ваше благородие, если что не так ляпну. И ездят к нему такие ж блажные...
- А такого не было, случаем, - в шутку спросил Сабуров, испытывая свою прекрасную память. - Роста высокого, сухощав, бледен, глаза голубые, белокур, в движениях быстр, бороду бреет, может носить усы на военный манер...
- Что-то вы, барин? - Мартьян вылупил глаза, будто и впрямь дурак дураком. Но в лице дрогнуло что-то, в глазах отблеснуло. Не прост ты, детинушка, подумал поручик Сабуров, ох, не прост. Может, что и слышал. Может, кого и вез. Может, тот, что в движениях быстр, уже и прошел щучкой сквозь худые жандармские сети давно тому назад. Но детинушка промолчит, ибо челноком снует по большой дороге, а у дороги той закон один помалкивай да в чужие дела не суйся, рвение пусть проявляет тот, кому оно положено по службе. Впрочем, все это полной мерой касается и поручика Сабурова - ни к чему ему лезть в дела голубых, которых некогда зацепил стихом поручик Тенгинского полка Лермонтов. Офицерской чести противно соучаствовать тем стрюкам и даже думать о них...
Они ехали, болтали, молчали, опрокинули еще по паре стаканчиков, ехали, и понемногу путь стал скучен - оттого, что впереди дороги оставалось больше, чем позади. Вечерело, длинные тени деревьев ложились поперек тракта там, где дорога проходила лесом, а болотины понемногу заволакивало туманом, редким пока что, жиденьким. Вот и солнце укатилось за горизонт.
- Влажной барин говорил как-то, что земля круглая, - сказал Мартьян с плохо скрываемым превосходством тороватого и удачливого над бесталанным и блажным. - А я вот езжу - полсотни верст туда, полсотни верст назад. И везде земля - как тарелка. Ну, не без пригорков кой-где, но чтобы круглая...
- Оно так, - лениво поддакнул Платон. - Ежели взять степь...
Крик его прервал долгий вопль на одной ноте - он донесся издалека, затих, потом вновь зазвучал, приближаясь. Звучал он так, словно человек нос к носу столкнулся с каким-то ужасом и давно уже вопит, подустал, осип.
- Шалят? - спросил Платон, а сам уже подтянул к себе ружейный чехол, возился с пряжками.
- Да не должны бы возле самого-то постоялого... - сказал сквозь зубы Мартьян, но тоже насторожился и потрогал безмен.
Поручик Сабуров извлек из кофр-фора кобуру, из кобуры вытянул табельный "смит-вессон" и взвел тугой курок. В кофр-форе лежал еще великолепный кольт с серебряными насечками, и не паршивая венская подделка, а настоящий: "сделано в Хартфорде" - трофей, забранный у срубленного в лихом деле турецкого офицера. Но пусть себе лежит. Оружия и так достаточно. Поручик да казак с шашками, винтовкой и револьвером, детина с безменом на любых разбойничков хватит, ха! Янычар трогали за магометанскую душу, а тут...
Дорога заворачивала, по ней завернула и тройка, и они увидели, что навстречу движется человек - то побежит, то бредет вихлючим зигзагом, то снова малость пробежит, и машет руками неизвестно кому, и мотает его, как пьяного. Или смертельно раненного, подумали два военных человека и стали очень серьезными.
- Тю! - сплюнул Мартьян. - Рафка Арбитман тащится, и таратайки его при нем нету...
- Это кто?
- Да жид. Торгует помаленьку, старым тряпьем больше. - Мартьян поскучнел. - Вот ты господи, у него ж и брать-то нечего. Неужто позарились на клячу да кучу тряпок?
- Останови.
- П-р-р! - Мартьян натянул вожжи. - Здорово, Рафка, что у тебя такое?
Старый еврей подошел, ухватился за борт повозки, поручик Сабуров, оказавшийся ближе, наклонился к нему и едва не отпрянул - таким от этого библейского лица несло ужасом, смертным отрешением духа и тела от всего сущего.
- Ну что там? - нетерпеливо рявкнул Мартьян, протянул ручищу и тряхнул старика за плечо. Тщедушная фигурка колыхнулась - и лапсердак в свежей земле, и лицо, и пейсы; в волосах, как у языческого Силена, торчат листья - бежал, продирался, падал. - Да говори ты, идол!
- Слушайте, - сказал Арбитман. - Таки поворачивайте уже и бегите быстрее отсюда, совсем скоро тут будет сатана, как лев рыкающий, и смерть нам всем. Смерть нам всем. Вот все кричат на старого еврея, зачем он продал Христа, и я сегодня думаю: может, какой один еврей когда и продал немножко Христа? Иначе почему на старого Рефаэла выскочил такое... Молодый люди, вы только не смейтесь моими словами, хоть вы и храбрые военные люди, совсем как Гедеон храбрые, но убегать нужно, скакать, иначе мы умрем от это страшилище, и трусы, и храбрые!
Они переглянулись и покивали друг другу с видом людей, которым все насквозь ясно.
- Садись на облучок, - сказал Мартьян и переложил безмен на колени, освобождая место. - Хошь ты и жид, а не бросать же на ночь глядя во чистом поле.
Старик подчинился, вожжи хлопнули по гладким крупам, и лошади рванули вперед; но старьевщик, увидев, что назад они не собираются поворачивать, скатился с облучка и кинулся напрямик, махая руками, вопя что-то неразборчивое. Они кричали в три глотки, но Рефаэл не вернулся.
- Да ладно, - махнул ручищей Мартьян. - Не хотел с нами, пусть пешком тащится. Медведей с волками у нас еще при Годунове перевели. А в болото ухнет - на нас вины нет. Честью приглашали.
1 2 3 4 5 6 7
- А вот скажите, господин Смирновский, - решился он, когда вышли на улицу. - Эти ваши... вот которых вы ловите...
- Государственные преступники?
- Они. Что им нужно, вообще-то говоря?
- Расшатать престол, - сказал Смирновский. - Интрига внешнего врага. Полячишки, жиды и, увы, жадные на злато продавшиеся великороссы. Ослабить могущество империи норовят.
Все вроде бы сходится, и Смирновский - человек государственный, облеченный и посвященный, врать вроде бы не должен. Да уж больно мерзкое впечатление производит - сыщик, нюхало, земской ярыжка, стрюк... Неужели такой правду может говорить?
Оказия была - запряженная тройкой добрых коней купеческая повозка из Губернска. Гонял ее сюда купец второй гильдии Мясоедов со снедью для буфета, дорогой и подешевле - то есть купец владел и хозяйствовал, а гонял повозку за полсотни верст приказчик Мартьян, кудрявый детина лет тридцати, если убивать - только из-за угла в три кола. Да еще безмен с граненым шаром под рукой, на облучке. Иначе и нельзя в сих глухих местах, где пошаливают, и весьма, такой приказчик тут и надобен...
Сенцо лежало в повозке, Мартьян его покрыл армяком, повозка вроде ящика на колесах, чего ж не ехать-то? И ведь на прощанье попутал бес: поручик достал золотой, протянул Смирновскому с самой душевной улыбкой:
- За труды. Не сочтите...
Глядя ему неотрывно в глаза, Смирновский щелчком запустил монетку в сторону, в лопухи - блеснул, кувыркаясь, профиль государя императора. Сыщик улыбнулся, пообещал:
- Бог даст - свидимся... Счастливого пути.
И ушел.
- Это вы зря, барин, ваше благородие, - тихонько, будто самому себе, сказал Мартьян. - Эти - долгопамятные...
- А бог не выдаст - так и свинья не съест. Кого ищут?
- А кого бы да ни искали, лишь бы не нас, - он весело сверкнул зубами из цыганской бородищи. - Поехали, ваше благородие, или как? Три дня здесь торчу, пора б назад. Мясоедов меня, поди, с фонарями ищет...
- А что ж тут три дня торчал? - спросил поручик, хотя ответ и так был писан на припухшем лике приказчика.
- Да кум тут у меня, вот оно и...
- А Мясоедову скажешь, что лошадь ногу зашибла?
- Вот-вот.
- Ну, трогай, - сказал поручик. - "Рушукского" в дороге налью.
- Это которое?
- Заграничное. Там увидишь. И-э-й!
Тронулись застоявшиеся сытые лошадки, вынесли повозку на проезжий тракт, остались позади и мужики, с оглядкой искавшие в лопухах империал, и стеклянный взгляд Щучьей Морды. А впереди у обочины стоял человек в синей черкеске и овчинной шапке с круглой суконной тульей, держал руку под козырек согласно артикулам, и это было странно: не столь уж привержены дисциплине казаки Кавказского линейного войска, чтобы нарочно выходить к дороге отдать честь проезжающему офицеру, да еще чужого полка, вовсе не казачьего. Что-то ему нужно было, казаку. А потому Сабуров велел Мартьяну попридержать. Присмотрелся.
Казак был, как все казаки - с полным почтения к его благородию, но смышленым и хитроватым лицом исстари вольного человека. Себе на уме, одним словом, казак - и все этим сказано. Свернутая лохматая бурка лежала у его ног, оттуда торчал ружейный чехол. На черкеске поблескивал знак отличия военного ордена св.Георгия - серебряный крестик на черно-оранжевой, цвета дыма и пламени, ленте, новенький совсем. А где его можно было получить недавно? Либо там же, на Кавказе, либо...
И вот что выяснилось. Платон Нежданов, старший урядник одного из полков Терского войска. Был на болгарском театре военных действий. Командирован в числе нескольких других нижних чинов сопровождать в Россию некий ценный груз, но на здешней станции по несчастливому невезению вывихнул ногу, спрыгивая на перрон, - непривычны казаки к поездам, на Кавказе этого нету и в Болгарии тоже, объяснял он (поручик крепко подозревал, что дело тут еще и в водочке, к которой казаки как раз привычны). Был оставлен офицером на станции. Неделю провалялся в задней комнатке у буфетчика. Невольный наем сего помещения да принимаемая в чисто лечебных целях "Анисовая" оставили урядника без капиталов. Вдобавок на станции не имелось никакого воинского присутствия - ближайшее находилось в Губернске. Таким образом, чтобы выправить литер на бесплатный воинский проезд, приходилось отправляться за полсотни верст, но что поделаешь? Не продавать же господам проезжающим черкесскую шашку в серебре? Они, конечно, купят, да ведь позор и бесчестье - продавать трофейное оружие, не в бурьяне найденное.
Словом, старший урядник, встав на ноги, собирался подыскать оказию до Губернска, помня, что на Руси исстари жалеют служивых и помогут, ежели что. И тут он оказался свидетелем геройской атаки господ жандармов на господина поручика, последовавшего разбирательства. Потом усмотрел господина в партикулярном, подряжавшего Мартьяна везти его благородие в Губернск... Так что вот... Он, конечно, не наглец какой, но господин поручик, быть может, не сочтет за труд уделить местечко в повозке воинскому человеку, прошедшему ту же самую турецкую кампанию? А бумаги вот они, в полном порядке...
Бумаги действительно были в порядке. Поручик Сабуров, сидевший уже без фуражки и полотняника [белый летний двубортный мундир, введен в 1860 г.], проглядел их бегло, проформы ради. Все ему было ясно: какой-то тыловой хомяк в чинах чего-то там нахапал и благодаря связям отправил в Россию под воинским сопровождением. Казак наверняка спрыгнул на перрон, чтобы познакомиться поближе с какой-то станционной обитательницей. Офицер-сопровождающий - явно какая-то тыловая крыса: строевой не оставил бы наихладнокровнейшим образом подчиненного на вокзале, а велел занести в вагон. Не хотел лишних хлопот, погань такая. Господи, до каких пор в русской армии людям театра военных действий будут сопутствовать такие вот тыловые крысы?
Место в повозке, понятно, нашлось, его бы еще на четверых хватило. Вскоре поручик Сабуров достал оплетенную бутылку "Рушукского", как обещал Мартьяну. Мартьян малость похмелился - на лице его читалось, что эта красная водичка без должной крепости не идет ни в какое сравнение с очищенной, но из вежливости, как угощаемый, да еще военным барином, он промолчал. Платон же Нежданов, наоборот, отпробовал заграничного красного как знаток и любитель, побывавший в Европах, пусть и полумусульманских все равно заграница. Употребил немного и Сабуров.
Гладкие лошадки бежали ровной рысью. Платон рассказывал Мартьяну про Болгарию да про турок. Привирал, ясное дело, безбожно, по святому казачьему обычаю: и насчет ужасных янычар, у которых провинившегося солдата будто бы положено съедать перед строем, и про собственные успехи насчет бабцов, которые, мил друг Мартьяша, и устроены-то иначе, вот, к примеру, ежели вспомнить...
Трудно сказать, насколько Мартьян всему этому верил - тоже был мужик не без царя в голове. Но врать согласно пословице не мешал. Поручик Сабуров тоже слушал вполуха и бездумно улыбался неизвестно чему. Лежал себе на армяке поверх пахучего сена, рядом аккуратно, орденами вверх сложен полотняник, повозку привычно потряхивает на плохонькой российской дороге... Вокруг тянулись негустые леса, перемежаемые пустошами, а кое-где болотинами. Болота здесь были знаменитые - единственно своими размерами и проистекающей отсюда малополезностью земель. Оттого и помещиков настоящих, многоземельных, как мельком обронил Мартьян, не водилось отроду. Мелких сидело несколько, едва ли не однодворцев.
- Так что и не жгли, поди? - съехидничал Платон. - В свое-то времечко?
- Да кого тут было жечь, и за что... У нас народ не пахотный исстари. У нас в первую голову - ремесла, торговлишка, что до манифеста, что потом. А господа... Ну вот один есть поблизости. Имение - аж с десятину, поди. В трубу небеса обозревает, скоро дырку в тучах проглядит, уж простите дурака, ваше благородие, если что не так ляпну. И ездят к нему такие ж блажные...
- А такого не было, случаем, - в шутку спросил Сабуров, испытывая свою прекрасную память. - Роста высокого, сухощав, бледен, глаза голубые, белокур, в движениях быстр, бороду бреет, может носить усы на военный манер...
- Что-то вы, барин? - Мартьян вылупил глаза, будто и впрямь дурак дураком. Но в лице дрогнуло что-то, в глазах отблеснуло. Не прост ты, детинушка, подумал поручик Сабуров, ох, не прост. Может, что и слышал. Может, кого и вез. Может, тот, что в движениях быстр, уже и прошел щучкой сквозь худые жандармские сети давно тому назад. Но детинушка промолчит, ибо челноком снует по большой дороге, а у дороги той закон один помалкивай да в чужие дела не суйся, рвение пусть проявляет тот, кому оно положено по службе. Впрочем, все это полной мерой касается и поручика Сабурова - ни к чему ему лезть в дела голубых, которых некогда зацепил стихом поручик Тенгинского полка Лермонтов. Офицерской чести противно соучаствовать тем стрюкам и даже думать о них...
Они ехали, болтали, молчали, опрокинули еще по паре стаканчиков, ехали, и понемногу путь стал скучен - оттого, что впереди дороги оставалось больше, чем позади. Вечерело, длинные тени деревьев ложились поперек тракта там, где дорога проходила лесом, а болотины понемногу заволакивало туманом, редким пока что, жиденьким. Вот и солнце укатилось за горизонт.
- Влажной барин говорил как-то, что земля круглая, - сказал Мартьян с плохо скрываемым превосходством тороватого и удачливого над бесталанным и блажным. - А я вот езжу - полсотни верст туда, полсотни верст назад. И везде земля - как тарелка. Ну, не без пригорков кой-где, но чтобы круглая...
- Оно так, - лениво поддакнул Платон. - Ежели взять степь...
Крик его прервал долгий вопль на одной ноте - он донесся издалека, затих, потом вновь зазвучал, приближаясь. Звучал он так, словно человек нос к носу столкнулся с каким-то ужасом и давно уже вопит, подустал, осип.
- Шалят? - спросил Платон, а сам уже подтянул к себе ружейный чехол, возился с пряжками.
- Да не должны бы возле самого-то постоялого... - сказал сквозь зубы Мартьян, но тоже насторожился и потрогал безмен.
Поручик Сабуров извлек из кофр-фора кобуру, из кобуры вытянул табельный "смит-вессон" и взвел тугой курок. В кофр-форе лежал еще великолепный кольт с серебряными насечками, и не паршивая венская подделка, а настоящий: "сделано в Хартфорде" - трофей, забранный у срубленного в лихом деле турецкого офицера. Но пусть себе лежит. Оружия и так достаточно. Поручик да казак с шашками, винтовкой и револьвером, детина с безменом на любых разбойничков хватит, ха! Янычар трогали за магометанскую душу, а тут...
Дорога заворачивала, по ней завернула и тройка, и они увидели, что навстречу движется человек - то побежит, то бредет вихлючим зигзагом, то снова малость пробежит, и машет руками неизвестно кому, и мотает его, как пьяного. Или смертельно раненного, подумали два военных человека и стали очень серьезными.
- Тю! - сплюнул Мартьян. - Рафка Арбитман тащится, и таратайки его при нем нету...
- Это кто?
- Да жид. Торгует помаленьку, старым тряпьем больше. - Мартьян поскучнел. - Вот ты господи, у него ж и брать-то нечего. Неужто позарились на клячу да кучу тряпок?
- Останови.
- П-р-р! - Мартьян натянул вожжи. - Здорово, Рафка, что у тебя такое?
Старый еврей подошел, ухватился за борт повозки, поручик Сабуров, оказавшийся ближе, наклонился к нему и едва не отпрянул - таким от этого библейского лица несло ужасом, смертным отрешением духа и тела от всего сущего.
- Ну что там? - нетерпеливо рявкнул Мартьян, протянул ручищу и тряхнул старика за плечо. Тщедушная фигурка колыхнулась - и лапсердак в свежей земле, и лицо, и пейсы; в волосах, как у языческого Силена, торчат листья - бежал, продирался, падал. - Да говори ты, идол!
- Слушайте, - сказал Арбитман. - Таки поворачивайте уже и бегите быстрее отсюда, совсем скоро тут будет сатана, как лев рыкающий, и смерть нам всем. Смерть нам всем. Вот все кричат на старого еврея, зачем он продал Христа, и я сегодня думаю: может, какой один еврей когда и продал немножко Христа? Иначе почему на старого Рефаэла выскочил такое... Молодый люди, вы только не смейтесь моими словами, хоть вы и храбрые военные люди, совсем как Гедеон храбрые, но убегать нужно, скакать, иначе мы умрем от это страшилище, и трусы, и храбрые!
Они переглянулись и покивали друг другу с видом людей, которым все насквозь ясно.
- Садись на облучок, - сказал Мартьян и переложил безмен на колени, освобождая место. - Хошь ты и жид, а не бросать же на ночь глядя во чистом поле.
Старик подчинился, вожжи хлопнули по гладким крупам, и лошади рванули вперед; но старьевщик, увидев, что назад они не собираются поворачивать, скатился с облучка и кинулся напрямик, махая руками, вопя что-то неразборчивое. Они кричали в три глотки, но Рефаэл не вернулся.
- Да ладно, - махнул ручищей Мартьян. - Не хотел с нами, пусть пешком тащится. Медведей с волками у нас еще при Годунове перевели. А в болото ухнет - на нас вины нет. Честью приглашали.
1 2 3 4 5 6 7