Вместо повести о своей болезни Суслин, помолчав, вдруг сказал:
— Вы не представляете, как много для меня значит ваш визит.
— Ну, что вы…
Лера осеклась, чтобы не сказать: «На моем месте так поступил бы каждый».
— Честное слово…
Она вдруг поняла, что Суслин близок к слезам и боится, как бы голос его не выдал
— Ну вот. совсем забыла. Я же вам последний номер «Иностранной литературы» принесла, — пробормотала Лера.
Она закопалась в сумке, чтобы не смотреть на него, но он уже овладел своим голосом и продолжал:
— Потом, потом. Я хотел вам сказать, что уже первая наша встреча произвела на меня большое впечатление. Это отношение искреннего участия, которое… Простите, я сегодня весь день репетировал эту речь, и получалось очень складно.
Он робко улыбнулся, и Лера поняла, что не видела ни разу его улыбки. Лицо Суслина не было для этого приспособлено, и мышцы щек двигались неуверенно, словно он был актером, который так давно не играл роль, что теперь мучается вспоминая.
— Мы говорили о том, что после меня ничего не должно остаться. помните?
— Да.
— Д я ведь чуть не умер. И много размышлял потом.
Лере хотелось бы найти какие-то правильные, точные, нужные ему сейчас слова. От того, что она не знала, какие слова правильны, возникал страх все испортить, н она молчала.
— А ведь вы не все знаете, — сказал Суслин. Он снова улыбался, теперь куда уверенней. — И воспринимаете мою речь в плане абсолютной абстракции.
Лера послушно кивнула.
— Так знайте же: я не только нашел биоволны мозга, но и научился их улавливать. Уже есть приемник биоволн.
— Биоволн не существует, уверял Траубе, который все знает. Это все равно, что построить вечный двигатель.
— Валерия Петровна, — продолжал Суслин. не смущаясь отсутствием энтузиазма. — Вы мне не верите? Мне никто не верил. даже куда более знающие люди, чем вы. Вот выйду отсюда и все вам покажу. Я ушел из техникума, потому что настало время для последнего наступления н почти написал свою статью. Короткую, три страницы на машинке. Этого достаточно.
— И земная слава?
— Ах, как вы злопамятны! Черт с ней, с земной славой. Хотя я от нее не намерен отказываться. Знаете, куда я пойду первым делом? К академику Чхеидзе. Три года он терпел мою лабораторию. А ведь я сам от него ушел. Озлился и ушел. Я приду к нему нему и скажу: по справедливости вы должны стать моим соавтором.
— А ваш приемник? — спросила она. — Вы его покажете Чхеидзе?
— Я его покажу вам. Вы будете первая, кто его увидит в работе. И тогда вы мне поверите.
Когда Суслин провожал Леру к лестничной площадке, шагая с преувеличенной осторожностью сердечника, он остановился у телефона-автомата и строго спросил:
— Вы двухкопеечные монеты принесли? Мне их много надо. Штук пять.
Лера высыпала ему на ладонь кучку монеток, и он быстро сжал пальцы, словно поймал муку.
— Погодите, вы же главного не знаете. — сказал он вдруг. — Мой приемник работает. Всегда работает. Пока я был здесь, он тоже работал. Не верите? И он настроен на биоволны моего мозга. Их можно определять, как отпечатки пальцев. — Вы придете. когда меня будут выписывать?
— Обязательно.
— Это очень важно. Будет нелепо, если я на обратном пути попаду под машину. Понимаете?
— Нет.
— Неужели не поняли? Мой приемник соединен с металлическим сейфом, в котором хранятся все мои работы, все расчеты — все. Если мой мозг прекращает посылать биоволны, включается цепь, это элементарно, — и в ящике все сгорает. Я бы умер, и не осталось бы ни строчки. Только об этом никому ни слова. Я вам доверяю.
И он почти игриво погрозил ей пальцем.
Ну и чудак, бормотала про себя Лера, спускаясь по лестнице, какой нелепый чудак!
— Девушка, — остановил ее гулкий бас. Это вы навешали Суслина?
— Да, — сказала Лера
— Где же вы раньше были?
— Я только два дня назад узнала, что он здесь.
Врач схватил ее за руку.
— Поймите меня правильно, — ворковал он, не без удовольствия разминая в руках пальцы Леры. — Суслин — моя гордость. Восемь минут клинической смерти.
— А он мне ничего не сказал…
— Он и сам этого не знает. Когда-нибудь потом, когда он будет вне опасности, мы порадуемся вместе. Восемь минут — и никаких последствий!
Этот разговор тут же вылетел из памяти. Чему, впрочем, было вполне прозаическое объяснение. Лерин взгляд упал на стенные круглые часы. А часы показывали половину восьмого. Дома голодный Олег и Мишка, которые не представляют, куда девалась их жена н мать. А ведь она должна еще купить чего-нибудь на ужин.
Навестить Суслина еще раз Лера не собралась, но обещание, встретить его при выписке выполнила. Даже успела купить букет сирени, чем привела Суслина в полную растерянность, потому что он совершенно не представлял, что положено делать с букетом.
В такси Суслин сказал:
— Сейчас покажу вам свою установку, вы будете первым человеком.
И уколол Леру настороженным взглядом.
«Какая я дура! — Гулкий бас доктора зазвучал в ушах. — Ведь Суслин был восемь минут мертв. И если железный ящик не плод его тщеславного воображения — все сгорело!»
У двери Сергей Семенович сунул ей в руку ключ, сказав:
— Мне вредно волноваться.
Дверь отворилась. Не раздеваясь, Суслин бросился в комнату (помесь неустроенного холостяцкого логова и лаборатории), опрокинул стул, откинул локтями руки Леры, старавшейся его удержать или поддержать, и ринулся к приборам, громоздившимся на длинном, во всю стену, столе. Он долго возился с задвижками и запорами черного ящика, из которого, подобно разноцветным червякам, лезли во все стороны провода. Время ощутимо замедлило ход, и Лере казалось, что он уже никогда не сможет этот ящик открыть — и лучше бы, чтобы не смог, потому что она понимала: если Суслин не сумасшедший, в ящике ничего нет.
Тонкие пальцы Суслина замерли над сейфом. Они дрожали.
— Может, вы, а?
Тут же поморщился, охваченный негодованием к собственной слабости, и рванул крышку.
Лере не было видно, что там, внутри. Она шагнула, чтобы заглянуть Суслину через плечо, но он уже запустил обе руки в ящик и, вытащив пригоршню черного пепла, с каким-то мрачным торжеством обернулся к ней.
— Ну вот, — сказал он, протягивая вперед руки и держа пепел бережно, словно птенца. — Вы же видите!
— Может, что-нибудь осталось? — сказала Лера.
— Осталось! Температура восемьсот градусов! Осталось… Ничего не осталось. И не могло остаться. Вы вот не знаете, а я почти восемь минут был на том свете. Меня реаниматоры зачем-то вытащили, до сих пор гордятся, а скрывают, берегут мои нервы. Мне санитарка рассказала. Что же, вы полагаете, восьми минут было мало, чтобы принять сигнал?
— Так вы знали?
Лера открыла сумочку. Куда же она сунула валидол? Ведь специально клала валидол…
— Иначе бы не просил вас со мной поехать. Обошелся бы. Знал и трясся.
— Успокойтесь, — сказала Лера. Вот он. этот проклятый валидол. Теперь надо заставить его принять таблетку. — Мы все восстановим.
— Восстановим, восстановим… разве в этом суть? Чем, вы думаете, я занимался последние две недели в больнице? Всех знакомых обзвонил, засадил за расчеты.
Он метнулся к своей сумке, рванул молнию так, что она чуть не вылетела из швов. Пепел кружился по всей комнате, словно после большого пожара. Лера сказала, протягивая ему таблетку:
— Вот валидол, обязательно надо…
— Спасибо, — сказал он, роясь в сумке, повернул к ней голову, приоткрыл рот, чтобы она положила туда таблетку. — Вот!
В его руке трепетала пачка исписанных листков.
— Разумеется, многое можно восстановить. И восстановлено.
— Вы не грызите таблетку, пускай лежит под языком.
— Не учите. Я же сердечник.
— Я буду вам помогать, если надо…
— Нет, она ни черта не поняла! — Суслин смотрел на Леру с искренним изумлением. — Ни черта!
— Успокойтесь, Сергей Семенович…
— Ведь установка сработала! Понимаете, сработала. Она приняла волны за пять километров! Вы представляете, какая физиономия будет у вашего любимого Траубе, когда он узнает, что я принимаю за пять километров!

1 2