- Ахти-х-ти-х, - заскулила и закачала головой баба в платке, - ведь это что ж такое? Да неужто ж сдохла? - Да ты глянь, Матрена, - бормотала попадья, всхлипывая громко и тяжко, глянь, что с ей! Действительно: семнадцатая по счету с утра брамапутра, любимая хохлатка, ходила по двору и ее рвало. "Эр... рр... урл... урл го-го-го", выделывала хохлатка и закатывала грустные глаза на солнце так, будто видела его в последний раз.
В июне 1928 года
Москва светилась, огни танцевали, гасли и вспыхивали. На Театральной площади вертелись белые фонари автобусов, зеленые огни трамваев. А над Большим театром гигантский рупор завывал: - Антикуриные прививки в Лефортовском ветеринарном институте дали блестящие результаты. Количество... куриных смертей за сегодняшнее число уменьшилось вдвое... Затем рупор менял тембр, что-то рычало в нем, над театром вспыхивала и угасала зеленая струя, и рупор жаловался басом: - Образована чрезвычайная комиссия по борьбе с куриной чумой в составе наркомздрава, наркомзема, заведующего животноводством, профессоров Персикова и Португалова... Театральный проезд, Неглинный и Лубянка пылали белыми и фиолетовыми полосами, брызгали лучами, выли сигналами, клубились пылью. Толпы народа теснились у стен у больших листов объявлений, освещенных резкими красными рефлекторами: "Под угрозою тягчайшей ответственности воспрещается употреблять в пищу куриное мясо и яйца. Все граждане, владеющие яйцами, должны в срочном порядке сдать их в районные отделения милиции".
Рокк
Неизвестно, точно ли хороши были лефортовские ветеринарные прививки, умелы ли заградительные самарские отряды, удачны ли крутые меры, принятые по отношению к скупщикам яиц в Калуге и Воронеже, успешно ли работала чрезвычайная московская комиссия, но хорошо известно, что через две недели в смысле кур скоро стало совершенно чисто. Кое-где в двориках уездных городков валялись куриные сиротливые перья, вызывая слезы на глазах, да в больницах поправлялись последние из жадных, доканчивая кровавый понос со рвотой. Профессор Персиков совершенно измучился и заработался в последние три недели. Куриные события выбили его из колеи и навалили на него двойную тяжесть. Целыми вечерами ему приходилось работать в заседаниях куриных комиссий. Работал Персиков без особого жара в куриной области, да оно и понятно - вся его голова была полна другим - основным и важным - тем, от чего его оторвала его куриная катастрофа, т. е. от красного луча. Расстраивая свое и без того надломленное здоровье, урывая часы у сна и еды, порою не возвращаясь на Пречистенку, а засыпая на клеенчатом диване в кабинете института, Персиков ночи напролет возился у камеры и микроскопа. К конце июля гонка несколько стихла. Дела переименованной комиссии вошли в нормальное русло, и Персиков вернулся к нарушенной работе. Микроскопы были заряжены новыми препаратами, в камере под лучом зрела со сказочной быстротой рыбья и лягушачья икра. Из Кенигсберга на аэроплане привезли специально заказанные стекла, и в последних числах июля, под наблюдением Иванова, механики соорудили две новые большие камеры, в которых луч достигал у основания ширины папиросной коробки, а в раструбе - целого метра. Персиков радостно потер руки и начал готовиться к каким-то таинственным и сложным опытам. Прежде всего он по телефону сговорился с народным комиссаром просвещения, а затем Персиков по телефону же вызвал товарища Птаху-Поросюка, заведующего отделом животноводства при верховной комиссии. Встретил Персиков со стороны Птахи самое теплое внимание. Дело шло о большом заказе за границей для профессора Персикова. Птаха сказал, что он тотчас телеграфирует в Берлин и Нью-Йорк.
* * *
Был очень солнечный августовский день. Он мешал профессору, поэтому шторы были опущены. Один гибкий на ножке рефлектор бросал пучок острого света на стеклянный стол, заваленный инструментами и стеклами. Отвалив спинку винтящегося кресла, Персиков в изнеможении курил и сквозь полосы дыма смотрел мертвыми от усталости, но довольными глазами в приоткрытую дверь камеры, где, чуть-чуть подогревая и без того душный и нечистый воздух в кабинете, тихо лежал красный сноп луча. В дверь постучали. - Ну? - спросил Персиков. Дверь мягко скрипнула, и вошел Панкрат. Он сложил руки по швам и, бледнея от страха перед божеством, сказал так: - Там до вас, господин профессор, Рокк пришел. На пороге появился человек. Персиков скрипнул на винте и уставился в пришедшего поверх очков через плечо. Персиков был слишком далек от жизни он ею не интересовался, но тут даже Персикову бросилась в глаза главная черта вошедшего человека. Лицо вошедшего произвело на Персикова то же впечатление, что и на всех, - крайне неприятное впечатление. Маленькие глазки смотрели на весь мир изумленно и в то же время уверенно, что-то развязное было в коротких ногах с плоскими ступнями. Лицо иссиня-бритое. Персиков сразу нахмурился. Он безжалостно похрипел винтом и, глядя на вошедшего уже не поверх очков, а сквозь них, молвил: - Вы с бумагой? Где она? - Я Александр Семенович Рокк и назначен заведующим показательным совхозом "Красный луч", - пояснил пришлый. - Ну-с? - И вот к вам, товарищ, с секретным отношением. - Покороче! Пришелец расстегнул борт куртки и высунул приказ, напечатанный на плотной бумаге. Его он протянул Персикову. А затем без приглашения сел на винтящийся табурет. - Не толкните стол, - с ненавистью сказал Персиков. Пришелец испуганно оглянулся на стол, на дальнем краю которого в сыром темном отверстии мерцали безжизненно, как изумруды, чьи-то глаза. Холодом веяло от них. Лишь только Персиков прочитал бумагу, он поднялся с табурета и бросился к телефону. Через несколько секунд он уже говорил торопливо и в крайней степени раздражения: - Простите... Я не могу понять... Как же так? Я... без моего согласья, совета... Да ведь он черт знает что наделает!.. Тут незнакомец повернулся крайне обиженно на табурете. - Извиняюсь, - начал он, - я завед... - Извините, я не могу понять... Я, наконец, категорически протестую. Я не даю своей санкции на опыты с яйцами... Пока я сам не попробую их... Кончилось тем, что багровый Персиков с громом повесил трубку и мимо нее в стену сказал: - Я умываю руки. Затем Персиков повернулся к пришельцу и заговорил: - Извольте... Пов-винуюсь. Не мое дело. Вот-с, пожалуйста. Вот дуговой шар. От него вы получаете путем передвижения окуляра, - Персиков щелкнул крышкой камеры, похожей на фотографический аппарат, - пучок, который вы можете собрать путем передвижения объективов, вот № 1... и зеркало № 2, Персиков погасил луч, опять зажег его на полу асбестовой камеры, - а на полу в луче можете разложить все, что вам нравится, и делать опыты.
История в совхозе
Положительно нет прекраснее времени, нежели зрелый август в Смоленской хотя бы губернии. Лето 1928 года было, как известно, отличнейшее, с дождями весной вовремя, с полным жарким солнцем, с отличным урожаем. Яблоки в бывшем имении Шереметьевых зрели, леса зеленели, желтизной квадратов лежали поля. Человек-то лучше становится на лоне природы. Александр Семенович Рокк оживленно сбежал с крыльца с колоннадой, на коей была прибита вывеска под звездой: СОВХОЗ "КРАСНЫЙ ЛУЧ" - и прямо к автомобилю-полугрузовичку, привезшему три черные камеры под охраной. Весь день Александр Семенович хлопотал со своими помощниками, устанавливая камеры в бывшем зимнем саду - оранжерее Шереметьевых. К вечеру все было готово. Под стеклянным потолком загорелся белый матовый шар, на кирпичах устанавливали камеры, и механик, приехавший с камерами, пощелкав и повертев блестящие винты, зажег на асбестовом полу в черных ящиках красный, таинственный луч. Александр Семенович хлопотал, сам влезал на лестницу, проверяя провода. На следующий день вернулся со станции тот же полугрузовичок и выплюнул три ящика великолепной гладкой фанеры, кругом оклеенные ярлыками и белыми по черному фону надписями. - Осторожно: яйца!! - Что же так мало прислали? - удивился Александр Семенович, однако тотчас захлопотался и стал распаковывать яйца. Распаковывание происходило все в той же оранжерее, и принимали в нем участие: сам Александр Семенович, его необыкновенной толщины жена - Маня, кривой бывший садовник бывших Шереметьевых, а ныне служащий в совхозе на универсальной должности сторожа и уборщица Дуня. Александр Семенович распоряжался, любовно посматривая на ящики, выглядевшие таким солидным компактным подарком под нежным закатным светом верхних стекол оранжереи. Александр Семенович, шлепая сандалиями, суетился возле ящиков. Яйца оказались упакованными превосходно: под деревянной крышкой был слой парафиновой бумаги, затем промокательной, затем следовал плотный слой стружек, затем опилки, и в них замелькали белые головки яиц. - Заграница, - говорил Александр Семенович, выкладывая яйца на деревянный стол, - разве это наши мужицкие яйца... Все, вероятно, брамапутры, черт их возьми! Немецкие... Только не понимаю, чего они грязные, - говорил задумчиво Александр Семенович... - Маня, ты присматривай. Пускай дальше выгружают, а я иду на телефон. Вечером в кабинете Зоологического института затрещал телефон. Профессор Персиков взъерошил волосы и подошел к аппарату. - Ну? - Мыть ли яйца, профессор? - Что такое? Что? Что вы спрашиваете? - раздражился Персиков. - Откуда говорят? - Из Никольского, Смоленской губернии, - ответила трубка. - Ничего не понимаю. Никакого Никольского не знаю. Кто это? - Рокк, - сурово сказала трубка. - Какой Рокк? Ах, да... это вы... так вы что спрашиваете? - Мыть ли их?.. Прислали из-за границы мне партию курьих яиц... - Ну? - ...А они в грязюке в какой-то... - Что-то вы путаете... Как они могут быть в "грязюке"? Может быть, немного... помет присох... или что-нибудь еще... - Так не мыть? - Конечно, не нужно... Вы что, хотите уже заряжать яйцами камеры? - Заряжаю. Да. Пока, - цокнула трубка и стихла. - "Пока", - с ненавистью повторил Персиков приват-доценту Иванову. - Как вам нравится этот тип, Петр Степанович? Иванов рассмеялся: - Это он? Воображаю, что он там напечет из этих яиц. - Д...д...д... -заговорил Персиков злобно, - вы вообразите, Петр Степанович, ну, прекрасно, очень возможно, что на дейтероплазму куриного яйца луч окажет такое же действие, как и на плазму голых. Очень возможно, что куры у него вылупятся. Но ведь ни вы, ни я не можем сказать, какие это куры будут... Может быть, они ни к черту негодные куры. Может быть, они подохнут через два дня. Может быть, их есть нельзя! А разве я поручусь, что они будут стоять на ногах? Может быть, у них кости ломкие, - Персиков вошел в азарт и махал ладонью и загибал пальцы. - А отказаться нельзя было? - спросил Иванов. Персиков побагровел, взял бумагу и показал ее Иванову. Тот прочел и иронически усмехнулся. - М-да... - сказал он многозначительно. - И ведь заметьте... Я своего заказа жду два месяца, и о нем ни слуху, ни духу. А этому моментально и яйца прислали, и вообще всяческое содействие... - Ни черта у него не выйдет, Владимир Ипатьич. И кончится тем, что вернут вам камеры. - Да если бы скорее, а то ведь они же мои опыты задерживают. Дни стояли жаркие до чрезвычайности. Над полями видно было ясно, как переливался прозрачный, жирный зной. А ночи чудные, обманчивые, зеленые. Дворец-совхоз, словно молочный, сахарный, светился, в парке тени дрожали, а пруды стали двуцветными пополам - косяком лунный столб, а половина бездонная тьма. В пятнах луны можно было свободно читать "Известия", за исключением шахматного отдела, набранного мелкой нонпарелью. В 10 часов вечера, когда замолкли звуки в деревне Концовке, расположенной за совхозом, идиллический пейзаж огласился прелестными звуками флейты. Играл на флейте сам заведующий совхозом Александр Семенович Рокк, и играл, нужно отдать ему справедливость, превосходно. Концерт над стеклянными водами и рощами и парком уже шел к концу, как вдруг произошло нечто, которое прервало его раньше времени. Именно в Концовке собаки, которым по времени уже следовало бы спать, подняли вдруг невыносимый лай, который постепенно перешел в общий мучительный вой. Вой, разрастаясь, полетел по полям, и вою вдруг ответил трескучий в миллион голосов концерт лягушек на прудах. Все это было так жутко, что показалось даже на мгновенье, будто померкла таинственная колдовская ночь. Александр Семенович оставил флейту и вышел на веранду: - Маня. Ты слышишь? Вот проклятые собаки... Чего они, как ты думаешь, разбесились? - Откуда я знаю, - ответила Маня, глядя на луну. - Знаешь, Манечка, пойдем посмотрим на яички, - предложил Александр Семенович. - Ей-богу, Александр Семенович, ты совсем помешался со своими яйцами и курами. Отдохни ты немножко! - Нет, Манечка, пойдем. В оранжерее горел яркий шар. Александр Семенович открыл контрольные стекла, и все стали поглядывать внутрь камер. На белом асбестовом полу лежали правильными рядами испещренные пятнами ярко-красные яйца, в камерах было беззвучно.
1 2 3 4 5
В июне 1928 года
Москва светилась, огни танцевали, гасли и вспыхивали. На Театральной площади вертелись белые фонари автобусов, зеленые огни трамваев. А над Большим театром гигантский рупор завывал: - Антикуриные прививки в Лефортовском ветеринарном институте дали блестящие результаты. Количество... куриных смертей за сегодняшнее число уменьшилось вдвое... Затем рупор менял тембр, что-то рычало в нем, над театром вспыхивала и угасала зеленая струя, и рупор жаловался басом: - Образована чрезвычайная комиссия по борьбе с куриной чумой в составе наркомздрава, наркомзема, заведующего животноводством, профессоров Персикова и Португалова... Театральный проезд, Неглинный и Лубянка пылали белыми и фиолетовыми полосами, брызгали лучами, выли сигналами, клубились пылью. Толпы народа теснились у стен у больших листов объявлений, освещенных резкими красными рефлекторами: "Под угрозою тягчайшей ответственности воспрещается употреблять в пищу куриное мясо и яйца. Все граждане, владеющие яйцами, должны в срочном порядке сдать их в районные отделения милиции".
Рокк
Неизвестно, точно ли хороши были лефортовские ветеринарные прививки, умелы ли заградительные самарские отряды, удачны ли крутые меры, принятые по отношению к скупщикам яиц в Калуге и Воронеже, успешно ли работала чрезвычайная московская комиссия, но хорошо известно, что через две недели в смысле кур скоро стало совершенно чисто. Кое-где в двориках уездных городков валялись куриные сиротливые перья, вызывая слезы на глазах, да в больницах поправлялись последние из жадных, доканчивая кровавый понос со рвотой. Профессор Персиков совершенно измучился и заработался в последние три недели. Куриные события выбили его из колеи и навалили на него двойную тяжесть. Целыми вечерами ему приходилось работать в заседаниях куриных комиссий. Работал Персиков без особого жара в куриной области, да оно и понятно - вся его голова была полна другим - основным и важным - тем, от чего его оторвала его куриная катастрофа, т. е. от красного луча. Расстраивая свое и без того надломленное здоровье, урывая часы у сна и еды, порою не возвращаясь на Пречистенку, а засыпая на клеенчатом диване в кабинете института, Персиков ночи напролет возился у камеры и микроскопа. К конце июля гонка несколько стихла. Дела переименованной комиссии вошли в нормальное русло, и Персиков вернулся к нарушенной работе. Микроскопы были заряжены новыми препаратами, в камере под лучом зрела со сказочной быстротой рыбья и лягушачья икра. Из Кенигсберга на аэроплане привезли специально заказанные стекла, и в последних числах июля, под наблюдением Иванова, механики соорудили две новые большие камеры, в которых луч достигал у основания ширины папиросной коробки, а в раструбе - целого метра. Персиков радостно потер руки и начал готовиться к каким-то таинственным и сложным опытам. Прежде всего он по телефону сговорился с народным комиссаром просвещения, а затем Персиков по телефону же вызвал товарища Птаху-Поросюка, заведующего отделом животноводства при верховной комиссии. Встретил Персиков со стороны Птахи самое теплое внимание. Дело шло о большом заказе за границей для профессора Персикова. Птаха сказал, что он тотчас телеграфирует в Берлин и Нью-Йорк.
* * *
Был очень солнечный августовский день. Он мешал профессору, поэтому шторы были опущены. Один гибкий на ножке рефлектор бросал пучок острого света на стеклянный стол, заваленный инструментами и стеклами. Отвалив спинку винтящегося кресла, Персиков в изнеможении курил и сквозь полосы дыма смотрел мертвыми от усталости, но довольными глазами в приоткрытую дверь камеры, где, чуть-чуть подогревая и без того душный и нечистый воздух в кабинете, тихо лежал красный сноп луча. В дверь постучали. - Ну? - спросил Персиков. Дверь мягко скрипнула, и вошел Панкрат. Он сложил руки по швам и, бледнея от страха перед божеством, сказал так: - Там до вас, господин профессор, Рокк пришел. На пороге появился человек. Персиков скрипнул на винте и уставился в пришедшего поверх очков через плечо. Персиков был слишком далек от жизни он ею не интересовался, но тут даже Персикову бросилась в глаза главная черта вошедшего человека. Лицо вошедшего произвело на Персикова то же впечатление, что и на всех, - крайне неприятное впечатление. Маленькие глазки смотрели на весь мир изумленно и в то же время уверенно, что-то развязное было в коротких ногах с плоскими ступнями. Лицо иссиня-бритое. Персиков сразу нахмурился. Он безжалостно похрипел винтом и, глядя на вошедшего уже не поверх очков, а сквозь них, молвил: - Вы с бумагой? Где она? - Я Александр Семенович Рокк и назначен заведующим показательным совхозом "Красный луч", - пояснил пришлый. - Ну-с? - И вот к вам, товарищ, с секретным отношением. - Покороче! Пришелец расстегнул борт куртки и высунул приказ, напечатанный на плотной бумаге. Его он протянул Персикову. А затем без приглашения сел на винтящийся табурет. - Не толкните стол, - с ненавистью сказал Персиков. Пришелец испуганно оглянулся на стол, на дальнем краю которого в сыром темном отверстии мерцали безжизненно, как изумруды, чьи-то глаза. Холодом веяло от них. Лишь только Персиков прочитал бумагу, он поднялся с табурета и бросился к телефону. Через несколько секунд он уже говорил торопливо и в крайней степени раздражения: - Простите... Я не могу понять... Как же так? Я... без моего согласья, совета... Да ведь он черт знает что наделает!.. Тут незнакомец повернулся крайне обиженно на табурете. - Извиняюсь, - начал он, - я завед... - Извините, я не могу понять... Я, наконец, категорически протестую. Я не даю своей санкции на опыты с яйцами... Пока я сам не попробую их... Кончилось тем, что багровый Персиков с громом повесил трубку и мимо нее в стену сказал: - Я умываю руки. Затем Персиков повернулся к пришельцу и заговорил: - Извольте... Пов-винуюсь. Не мое дело. Вот-с, пожалуйста. Вот дуговой шар. От него вы получаете путем передвижения окуляра, - Персиков щелкнул крышкой камеры, похожей на фотографический аппарат, - пучок, который вы можете собрать путем передвижения объективов, вот № 1... и зеркало № 2, Персиков погасил луч, опять зажег его на полу асбестовой камеры, - а на полу в луче можете разложить все, что вам нравится, и делать опыты.
История в совхозе
Положительно нет прекраснее времени, нежели зрелый август в Смоленской хотя бы губернии. Лето 1928 года было, как известно, отличнейшее, с дождями весной вовремя, с полным жарким солнцем, с отличным урожаем. Яблоки в бывшем имении Шереметьевых зрели, леса зеленели, желтизной квадратов лежали поля. Человек-то лучше становится на лоне природы. Александр Семенович Рокк оживленно сбежал с крыльца с колоннадой, на коей была прибита вывеска под звездой: СОВХОЗ "КРАСНЫЙ ЛУЧ" - и прямо к автомобилю-полугрузовичку, привезшему три черные камеры под охраной. Весь день Александр Семенович хлопотал со своими помощниками, устанавливая камеры в бывшем зимнем саду - оранжерее Шереметьевых. К вечеру все было готово. Под стеклянным потолком загорелся белый матовый шар, на кирпичах устанавливали камеры, и механик, приехавший с камерами, пощелкав и повертев блестящие винты, зажег на асбестовом полу в черных ящиках красный, таинственный луч. Александр Семенович хлопотал, сам влезал на лестницу, проверяя провода. На следующий день вернулся со станции тот же полугрузовичок и выплюнул три ящика великолепной гладкой фанеры, кругом оклеенные ярлыками и белыми по черному фону надписями. - Осторожно: яйца!! - Что же так мало прислали? - удивился Александр Семенович, однако тотчас захлопотался и стал распаковывать яйца. Распаковывание происходило все в той же оранжерее, и принимали в нем участие: сам Александр Семенович, его необыкновенной толщины жена - Маня, кривой бывший садовник бывших Шереметьевых, а ныне служащий в совхозе на универсальной должности сторожа и уборщица Дуня. Александр Семенович распоряжался, любовно посматривая на ящики, выглядевшие таким солидным компактным подарком под нежным закатным светом верхних стекол оранжереи. Александр Семенович, шлепая сандалиями, суетился возле ящиков. Яйца оказались упакованными превосходно: под деревянной крышкой был слой парафиновой бумаги, затем промокательной, затем следовал плотный слой стружек, затем опилки, и в них замелькали белые головки яиц. - Заграница, - говорил Александр Семенович, выкладывая яйца на деревянный стол, - разве это наши мужицкие яйца... Все, вероятно, брамапутры, черт их возьми! Немецкие... Только не понимаю, чего они грязные, - говорил задумчиво Александр Семенович... - Маня, ты присматривай. Пускай дальше выгружают, а я иду на телефон. Вечером в кабинете Зоологического института затрещал телефон. Профессор Персиков взъерошил волосы и подошел к аппарату. - Ну? - Мыть ли яйца, профессор? - Что такое? Что? Что вы спрашиваете? - раздражился Персиков. - Откуда говорят? - Из Никольского, Смоленской губернии, - ответила трубка. - Ничего не понимаю. Никакого Никольского не знаю. Кто это? - Рокк, - сурово сказала трубка. - Какой Рокк? Ах, да... это вы... так вы что спрашиваете? - Мыть ли их?.. Прислали из-за границы мне партию курьих яиц... - Ну? - ...А они в грязюке в какой-то... - Что-то вы путаете... Как они могут быть в "грязюке"? Может быть, немного... помет присох... или что-нибудь еще... - Так не мыть? - Конечно, не нужно... Вы что, хотите уже заряжать яйцами камеры? - Заряжаю. Да. Пока, - цокнула трубка и стихла. - "Пока", - с ненавистью повторил Персиков приват-доценту Иванову. - Как вам нравится этот тип, Петр Степанович? Иванов рассмеялся: - Это он? Воображаю, что он там напечет из этих яиц. - Д...д...д... -заговорил Персиков злобно, - вы вообразите, Петр Степанович, ну, прекрасно, очень возможно, что на дейтероплазму куриного яйца луч окажет такое же действие, как и на плазму голых. Очень возможно, что куры у него вылупятся. Но ведь ни вы, ни я не можем сказать, какие это куры будут... Может быть, они ни к черту негодные куры. Может быть, они подохнут через два дня. Может быть, их есть нельзя! А разве я поручусь, что они будут стоять на ногах? Может быть, у них кости ломкие, - Персиков вошел в азарт и махал ладонью и загибал пальцы. - А отказаться нельзя было? - спросил Иванов. Персиков побагровел, взял бумагу и показал ее Иванову. Тот прочел и иронически усмехнулся. - М-да... - сказал он многозначительно. - И ведь заметьте... Я своего заказа жду два месяца, и о нем ни слуху, ни духу. А этому моментально и яйца прислали, и вообще всяческое содействие... - Ни черта у него не выйдет, Владимир Ипатьич. И кончится тем, что вернут вам камеры. - Да если бы скорее, а то ведь они же мои опыты задерживают. Дни стояли жаркие до чрезвычайности. Над полями видно было ясно, как переливался прозрачный, жирный зной. А ночи чудные, обманчивые, зеленые. Дворец-совхоз, словно молочный, сахарный, светился, в парке тени дрожали, а пруды стали двуцветными пополам - косяком лунный столб, а половина бездонная тьма. В пятнах луны можно было свободно читать "Известия", за исключением шахматного отдела, набранного мелкой нонпарелью. В 10 часов вечера, когда замолкли звуки в деревне Концовке, расположенной за совхозом, идиллический пейзаж огласился прелестными звуками флейты. Играл на флейте сам заведующий совхозом Александр Семенович Рокк, и играл, нужно отдать ему справедливость, превосходно. Концерт над стеклянными водами и рощами и парком уже шел к концу, как вдруг произошло нечто, которое прервало его раньше времени. Именно в Концовке собаки, которым по времени уже следовало бы спать, подняли вдруг невыносимый лай, который постепенно перешел в общий мучительный вой. Вой, разрастаясь, полетел по полям, и вою вдруг ответил трескучий в миллион голосов концерт лягушек на прудах. Все это было так жутко, что показалось даже на мгновенье, будто померкла таинственная колдовская ночь. Александр Семенович оставил флейту и вышел на веранду: - Маня. Ты слышишь? Вот проклятые собаки... Чего они, как ты думаешь, разбесились? - Откуда я знаю, - ответила Маня, глядя на луну. - Знаешь, Манечка, пойдем посмотрим на яички, - предложил Александр Семенович. - Ей-богу, Александр Семенович, ты совсем помешался со своими яйцами и курами. Отдохни ты немножко! - Нет, Манечка, пойдем. В оранжерее горел яркий шар. Александр Семенович открыл контрольные стекла, и все стали поглядывать внутрь камер. На белом асбестовом полу лежали правильными рядами испещренные пятнами ярко-красные яйца, в камерах было беззвучно.
1 2 3 4 5