Возвращается Бобчинский. Глаза круглые.
– Чрезвычайное происшествие!
– Ну!
– Никакого предприятия там нету, это он адрес памятника Пушкину указал. И запасы не его, а «Ара».
Тут все взвыли:
– Святители угодники! Вот так гусь! А мы ему миллиарды!! Выходит, теперича, ловить его надо!
И стали ловить.
8
Пальцем в кнопку ткнули:
– Курьера.
Отворилась дверь и предстал Петрушка. Он от Чичикова уже давно отошел и поступил курьером в учреждение.
– Берите немедленно этот пакет и немедленно отправляйтесь.
Петрушка сказал:
– Слушаю-с.
Немедленно взял пакет, немедленно отправился и немедленно потерял.
Позвонили Селифану в гараж:
– Машину срочно.
– Чичас.
Селифан встрепенулся, закрыл мотор теплыми штанами, натянул на себя куртку, вскочил на сиденье, засвистел, загудел и полетел.
Какой же русский не любит быстрой езды?!
Любил ее и Селифан, и поэтому при самом въезде на Лубянку пришлось ему выбирать между трамваем и зеркальным окном магазина. Селифан в течение одной терции времени выбрал второе, от трамвая увернулся и, как вихрь, с воплем: «Спасите!» въехал в магазин через окно.
Тут даже у Тентетникова, который заведовал всеми Селифанами и Петрушками, лопнуло терпение:
Уволить обоих к свиньям!
Уволили. Послали на биржу труда. Оттуда командировали: на место Петрушки – Плюшкинского Прошку, на место Селифана – Григория Доезжай-Не-Доедешь.
А дело тем временем кипело дальше!
– Авансовую ведомость!
– Извольте.
– Попросить сюда Неуважая-Корыто.
Оказалось, попросить невозможно. Неуважая месяца два тому назад вычистили из партии, а уже из Москвы он и сам вычистился сейчас же после этого, так как делать ему в ней было больше решительно нечего.
– Кувшинное Рыло!
Уехал куда-то на куличку инструктировать губотдел.
Принялись тогда за Елизавета Воробья. Нет такого! Есть правда, машинистка Елизавета, но не Воробей. Есть помощник заместителя младшего делопроизводителя замзавгоротдел Воробей, но он не Елизавета!
Прицепились к машинистке:
– Вы?!
– Ничего подобного! Почему это я? Здесь Елизавета с твердым знаком, а разве я с твердым? Совсем наоборот…
И в слезы. Оставили в покое.
А тем временем, пока возились с Воробьем, правозаступник Самосвистов дал знать Чичикову стороной, что по делу началась возня и, понятное дело, Чичикова и след простыл.
И напрасно гоняли машину по адресу: поворотя направо, никакого, конечно, справочного бюро не оказалось, а была там заброшенная и разрушенная столовая общественного питания. И вышла к приехавшим уборщица Фетинья и сказала, что никого нетути.
Рядом, правда, поворотя налево, нашли нашли справочное бюро, но сидела там не штаб-офицерша Подточина, а какая-то Подстега Сидоровна и, само собой разумеется, не знала не только Чичиковского адреса, но и своего собственного.
9
Тогда напало на всех отчаяние. Дело запуталось до того, что и черт в нем никакого вкуса не отыскал. Несуществующая аренда перемешалась с опилками, брабантские кружева с электрификацией, Коробочкина покупка с бриллиантами. Влип в дело Ноздрев, оказались замешанными и сочувствующий ротозей Емельян и беспартийный вор Антошка, открылась какая-то панама с пайками Собакевича. И пошла писать губерния!
Самосвистов работал не покладая рук и впутал в общую кашу и путешествия по сундукам и дело о подложных счетах за разъезды.
(По одному ему оказалось замешано до 50000 лиц) и проч. и проч. Словом, началось черт знает что. И те у кого миллиарды из-под носа выписали и те, кто их должны были отыскать, метались в ужасе и перед глазами был только один непреложный факт:
– Миллиарды были и исчезли.
Наконец встал какой-то дядя Митяй и сказал:
– Вот что, братцы… Видно, не миновать нам следственную комиссию назначить.
10
И вот тут (чего во сне не увидишь!) вынырнул, как некий бог на машине, я и сказал:
– Поручите мне.
Изумились:
– А вы… того… сумеете?
А я:
– Будьте покойны.
Поколебались. Потом красным чернилом:
– Поручить.
– Тут я и начал (в жизнь не видел приятнее сна!) Полетели со всех сторон ко мне 35 тысяч мотоциклистов:
– Не угодно ли чего?
А я им:
– Ничего не угодно. Не отрывайтесь от ваших дел. Я сам справлюсь. Единолично.
Набрал воздуху и гаркнул так, что дрогнули стекла:
– Подать мне сюда Ляпкина-Тяпкина! Срочно! По телефону подать!
– Так что подать невозможно… телефон сломался.
– А-а! Сломался! Провод оборвался? Так чтоб он даром не мотался, повесить на нем того, кто докладывает!!
Батюшки! Что тут началось!
– Помилуйте-с… что вы-с… сию… хе-хе… минутку… эй! Мастеров! Проволоки! Сейчас починят.
В два счета починили и подали.
И я рванул дальше:
– Тяпкин? М-мерзавец! Ляпкин? Взять его прохвоста! Подать мне списки! Что? Не готовы? Приготовить в пять минут, или вы сами очутитесь в списках покойников! Э-э-то кто?! Жена Манилова – регистраторша? В шею! Улинька Бетрищева – машинистка? В шею! Собакевич? Взять его! У вас служит негодяй Мурзофейкин? Шулер утешительный? Взять!! И того, что их назначил – тоже! Схватить его! И его! И этого! И того! Фетинью вон! Поэта Тряпичкина, Селифана и Петрушку в учетное отделение! Ноздрева в подвал… в минуту! В секунду!! Кто подписал ведомость? Подать его каналью!! Со дна моря достать!!
Гром пошел по пеклу…
– Вот черт налетел! И откуда такого достали?!
А я:
– Чичикова мне сюда!!
– Н… н… невозможно сыскать. Они скрымшись…
– Ах, скрымшись? Чудесно! Так вы сядете на его место.
– Помил…
– Молчать!!
– Сию минуточку… сию… повремените секундочку. Ищут-с.
И через два мгновения нашли!
И напрасно Чичиков валялся у меня в ногах и рвал на себе волосы и френч и уверял, что у него нетрудоспособная мать.
– Мать?!. – гремел я, – мать?.. Где миллиарды? Где народные деньги?! Вор!! Взрезать его мерзавца! У него бриллианты в животе!
Вскрыли его. Тут они.
– Все?
– Все-с.
– Камень на шею и в прорубь!
И стало тихо и чисто.
И я по телефону:
– Чисто.
А мне в ответ:
– Спасибо. Просите, чего хотите.
Так я и взметнулся около телефона. И чуть было не выложил в трубку все смутные предположения, которые давно уже терзали меня:
«Брюки… фунт сахару… лампу в 25 свечей…» Но вдруг вспомнил, что порядочный литератор должен быть бескорыстен, увял и пробормотал в трубку:
– Ничего, кроме сочинений Гоголя в переплете, каковые сочинения мной недавно проданы на толчке.
И… бац! У меня на столе золотообрезный Гоголь!
Обрадовался я Николаю Васильевичу, который не раз утешал меня в хмурые бессонные ночи, до того, что рявкнул:
– Ура!
И…
ЭПИЛОГ
…Конечно, проснулся. И ничего: ни Чичикова, ни Ноздрева и, главное Гоголя…
– Э-хе-хе, – подумал я себе и стал одеваться, и вновь пошла передо мной по-будничному щеголять жизнь.

1 2