— Ты войдешь в историю!..
После этого не проходило ни дня, чтобы на столе не оказывалось какого-нибудь нового деликатеса. Он готовил: суп из бразильских орехов, котлеты из мамалыги, овощное рагу, омлет из одуванчиков, «сюрприз» с капустной начинкой, лук-шалот «красавица», пикантный свекольный мусс, сушеные сливы а ля «Строганофф», плавленый сыр по-голландски, жгучие пирожки из еловых игл и множество прочих пикантных композиций.
Тетушка Глосспэн заявила, что «в жизни не пробовала ничего подобного». Теперь она выходила на крыльцо по утрам задолго до завтрака и усаживалась в свою качалку, раздумывая о предстоящем блюде, облизывая губы и вдыхая доносящийся из кухни аромат.
— Что ты готовишь сегодня, малыш? — звала она с крыльца.
— Попробуйте отгадать, тетя Глосспэн.
— Похоже на пирожки из корешков козлобородника, — говорила она, жадно принюхиваясь.
Затем появлялся он, десятилетний паренек, с победной улыбкой на лице и большой кастрюлей в руках, распространяющей аромат студня из пастернака с приправами.
— Вот что я тебе скажу, — поучала тетушка, глотая студень кусками. — Изволь сию же минуту взять бумагу и карандаш и приняться за «Кулинарную книгу».
Он поглядывал на нее, медленно жуя пастернак.
— Ей-богу! — настаивала она. — Я научила тебя писать и готовить, а теперь тебе нужно лишь объединить эти две науки. Ты напишешь «Кулинарную книгу», мой милый, и она прославит тебя по всему свету.
— Хорошо, — согласился он. — Я напишу.
И в тот же день Лексингтон принялся за первую страницу монументального труда, заполнившего всю его оставшуюся жизнь. Он назвал его «За хорошую и здоровую пищу».
6
Спустя шесть лет, к семнадцати годам, он записал свыше девяти тысяч рецептов, совершенно оригинальных и совершенно восхитительных. Но, к сожалению, труды его были прерваны трагической смертью тети Глосспэн. Ночью с ней случился ужасный приступ и вбежавший к ней в спальню Лексингтон увидел, как она с воплями и проклятиями мечется по постели, извиваясь как червяк. Да, зрелище было ужасным, и испуганный юноша в пижаме, ломая руки, бегал взад-вперед, не зная, что предпринять. Наконец, пытаясь ее успокоить, он принес из коровьего пруда ведро воды и выплеснул ей на голову, но это лишь ухудшило приступ и через час старая леди скончалась.
«Какое несчастье, — подумал бедняга, ущипнув ее несколько раз, чтобы убедиться, что она мертва. — И как внезапно! Как скоро и внезапно! Ведь еще пару часов назад она была в прекрасном настроении и даже съела три порции моей последней новинки — грибных котлет со специями, и похвалила их за сочность».
Горько проплакав несколько минут над горячо любимой тетей, он взял себя в руки, вынес ее из дома и похоронил позади коровника.
На следующий день, разбирая тетины пожитки, он наткнулся на конверт, надписанный ее почерком и адресованный ему. Он вскрыл его и извлек две пятидесятидолларовые купюры и письмо.
Любящая тебя тетя — Глосспэн.
Лексингтон, всегда повиновавшийся тете, сунул деньги в карман, надел ботинки и чистую рубашку и сошел в долину, в деревню, где жил доктор.
— Старушка Глосспэн? — осведомился доктор. — Боже мой, так она умерла?
— Конечно, умерла, — ответил юноша. — Если мы вернемся домой вместе, я выкопаю ее и вы убедитесь сами.
— Как глубоко ты ее зарыл?
— Пожалуй, футов на шесть—семь.
— А как давно?
— Около восьми часов.
— Ну тогда она умерла, — объявил доктор. — Вот свидетельство.
7
Итак, наш герой отправился в город Нью-Йорк на поиски мистера Цукермана. Лексингтон путешествовал пешком, спал под изгородями и питался ягодами и кореньями. Через шестнадцать дней он добрался до метрополии.
— Что за сказочное место! — вскричал он, стоя на углу Пятьдесят седьмой улицы и Пятой авеню и глазея по сторонам. — Никаких коров или куриц и ни одна из женщин не напоминает тетю Глосспэн!
Что касается Сэмюэла Цукермана, то его внешность показалась Лексингтону совершенно необычной.
Это был маленький человечек с синими щеками и лиловым носом. Когда он улыбался, у него во рту там и сям поблескивали кусочки золота. Он принял Лексингтона в своей роскошной конторе, тепло пожал ему руку и поздравил с кончиной тетушки.
— Полагаю, тебе известно, что твоя нежно любимая опекунша владела значительным состоянием? — спросил он.
— Вы говорите о коровах и курицах?
— Я говорю о пятистах тысячах долларов, — пояснил Цукерман.
— Сколько?
— Полмиллиона, мой мальчик. И она оставила их тебе.
Цукерман откинулся в кресле и сомкнул ладони на круглом животе. Одновременно он незаметно просунул указательный палец за жилет и под рубашку, чтобы поскрести кожу вокруг пупка, что было его любимым занятием, доставлявшим исключительное удовольствие.
— Конечно, мне придется вычесть пятьдесят процентов за услуги, — сказал он, — но у тебя останется целых двести пятьдесят тысяч.
— Я богат! — вскричал Лексингтон. — Это прекрасно! Скоро ли я получу деньги?
— К счастью, у меня самые дружеские отношения с местными налоговыми властями и я сумею уговорить их обойти формальности и сократить побочные выплаты.
— Как вы добры… — пробормотал Лексингтон.
— Естественно, мне придется дать кое-кому небольшой гонорар.
— Как скажете, мистер Цукерман.
— Думаю, ста тысяч будет достаточно.
— Господи, это не слишком много?
— Никогда не экономь на налоговых инспекторах и полицейских. Запомни это.
— Но что останется мне? — слабо проговорил юноша.
— Сто пятьдесят тысяч. Но из них следует вычесть похоронные издержки.
— Похоронные издержки?
— То есть, оплатить похоронное бюро. Разве не понятно?
— Но я похоронил ее сам, мистер Цукерман, — за коровником.
— Не сомневаюсь, — согласился поверенный. — И что же?
— Я не привык к похоронным бюро.
— Вот что, — терпеливо повторил Цукерман, — может, ты и не знаком с ними, но в этом штате есть закон, согласно которому никто не может наследовать ни единого пенни, пока не заплатит полностью похоронному бюро.
— Неужели есть такой закон ?
— Ну конечно. И весьма хороший закон. Похоронные бюро — наши великие национальные предприятия. Необходимо защищать их любой ценой.
Сам Цукерман, вместе с группой активистов-общественников, контролировал корпорацию, владеющую сетью из девяти роскошных похоронных бюро, не считая фабрики гробов в Бруклине и школы бальзамировщиков в Вашингтон-хайтс. Таким образом, таинство погребения имело в глазах мистера Цукермана глубокий религиозный смысл.
— Ты не имел права хоронить тетю подобным образом, — заметил он. — Никакого права.
— Мне очень жаль, мистер Цукерман.
— Это подрывает общественную мораль!
— Я сделаю все, что вы скажете, мистер Цукерман. Просто мне хотелось бы знать, сколько я получу, расплатившись за все.
Помолчав, Цукерман вздохнул, нахмурился и продолжил потихоньку очерчивать кончиком пальца границы пупка.
— Ну скажем, пятнадцать тысяч? — предложил он, блеснув золотой улыбкой. — Прекрасная круглая цифра.
— И я смогу забрать их с собой сегодня?
— Конечно можешь.
И Цукерман вызвал старшего кассира и приказал выдать Лексингтону пятнадцать тысяч долларов из расходной наличности и взять расписку.
Теперь уже юноша рад был получить хоть что-нибудь — поэтому он с благодарностью принял деньги и упрятал их в рюкзак. Потом с жаром пожал руку поверенному, поблагодарил за помощь и покинул контору.
— Передо мной лежит весь мир! — вскричал наш герой, выходя на улицу. — И у меня есть пятнадцать тысяч на жизнь, пока я не опубликую свою книгу. А потом, разумеется, денег будет намного больше.
Стоя на тротуаре, Лексингтон раздумывал над тем, куда направиться. Повернув налево, он медленно зашагал по улице, разглядывая городские достопримечательности.
— Какой отвратительный запах, — заметил он, принюхиваясь. — Просто невыносимый!
Вонь дизельных выхлопов, извергаемых автобусами, оскорбляла его нежные обонятельные органы, настроенные на прием нежнейших кулинарных ароматов.
— Нужно убраться отсюда, пока мой нюх не испортился окончательно, — сказал Лексингтон. — Но вначале необходимо хоть что-то поесть. Я умираю с голоду.
Последние две недели бедняга питался лишь ягодами и корешками, поэтому его желудок страстно желал более весомой пищи. Хотя бы кукурузных котлет. Или пирожков с начинкой из козлобородника.
Он пересек улицу и вошел в маленький ресторанчик. Внутри было жарко, темно и тихо. Сильно пахло кулинарным жиром и капустной водой. Единственным клиентом был мужчина в коричневой шляпе, напряженно склонившийся над тарелкой и не взглянувший на вошедшего Лексингтона.
Наш герой уселся за угловой столик и повесил рюкзак на спинку стула. Все это казалось ему чрезвычайно интересным. «Целых семнадцать лет я пробовал лишь пищу, приготовленную тетей Глосспэн и мной самим, не считая кормилицы Макпоттл. согревшей несколько раз мою бутылочку с молоком, — сказал он себе. — Но теперь я испытаю искусство неизвестного повара и, если повезет, перехвачу для моей книги пару полезных идей».
Из полутьмы выступил официант и замер у стола.
— Здравствуйте, — поздоровался Лексингтон. — Мне хотелось бы котлету из мамалыги. Обжарьте ее по двадцать пять секунд с каждой стороны на очень горячей сковороде со сметаной и перед подачей «сбрызните» щепоткой петрушки. Но если ваш повар знает более оригинальный способ — я с удовольствием оценю его.
Официант склонил голову набок и внимательно оглядел посетителя.
— Хотите жаркое с капустой? — осведомился он. — Это все, что у нас есть.
— Жаркое с капустой?
Официант извлек из брючного кармана несвежий платок и, встряхнув, словно щелкнув плетью, развернул его. Потом сильно и звучно высморкался.
— Так хотите или нет? — повторил он, вытирая ноздри.
— Понятия не имею, что это значит, но с удовольствием попробую, — согласился юноша. — Я, знаете ли, пишу кулинарную книгу и…
— Одно жаркое с капустой! — крикнул официант, и где-то в глубине помещения, в полутьме, кто-то ответил ему.
Официант исчез. Лексингтон полез в рюкзак за персональными ножом и вилкой. Их подарила тетя Глосспэн, когда ему исполнилось шесть лет. Они были сделаны из тяжелого серебра, и с тех пор он не пользовался ничем иным. В ожидании заказа он с любовью протер их мягкой муслиновой тряпицей.
Вскоре вернулся официант с тарелкой, на которой лежал жирный, серовато-белый кусок чего-то горячего.
Лексингтон с волнением склонился к появившемуся перед ним блюду и принюхался. Ноздри его широко раздулись, вбирая запах и подрагивая.
— О небо! — воскликнул он. — Какой аромат! Это немыслимо!
Официант отступил на шаг, не сводя глаз с клиента.
— Ни разу в жизни я не встречал подобного чуда! — повторил юноша, хватая нож и вилку. — Бога ради — из чего это приготовлено?
Человек в коричневом костюме пристально огляделся и вновь принялся за еду. Официант тихонько отступил к кухне.
Лексингтон отрезал кусок мяса, подцепил его на серебряную вилку, поднес к носу и опять принюхался. Затем сунул в рот и медленно разжевал. Глаза его были полузакрыты, а тело напряжено.
— Фантастично! — воскликнул он. — Совершенно необычный вкус! О Глосспэн, любимая тетя, как мне хочется, чтобы ты была со мною и могла попробовать это восхитительное блюдо! Официант! Немедленно подойдите ко мне! Я требую!
Но тот испуганно следил за ним с другого конца комнаты, не выказывая желания приблизиться.
— Если подойдете и поговорите со мной, я сделаю вам подарок, — позвал Лексингтон, помахивая стодолларовой купюрой. — Пожалуйста, подойдите и поговорим…
Официант бочком и с опаской вернулся к столу. Схватил деньги и поднес поближе к носу, разглядывая под разными углами. Затем проворно сунул их в карман.
— Послушайте, если вы скажете, из чего приготовлено это прекрасное блюдо и дадите точный рецепт, я дам вам еще сотню.
— Я уже говорил. Это жаркое.
— А что такое «жаркое»?
— Вы никогда не ели жаркого? — пораженно спросил официант.
— Да Бога ради, ответьте же наконец и перестаньте меня мучить!
— Это свинина, — произнес официант. — Жареная в печи.
— Свинина !
— Ну да, жаркое из свиньи. Вы что, не знали?
— То есть, это — мясо свиньи?
— Ручаюсь.
— Но… это невозможно, — заикаясь выдавил юноша. — Тетя Глосспэн, которая знала о пище больше всех на свете, говорила, что любое мясо — отвратительная гадость, ужасная и тошнотворная… Но этот кусок в моей тарелке — без сомнения самое восхитительное блюдо из всех, что я пробовал! Но почему? Как вы объясните это? Тетя никогда не сказала бы мне, что оно отвратительно, если бы это было не так.
— Может, ваша тетя не знала, как его готовить?
— Неужели это возможно?
— Конечно. Особенно, когда дело касается свинины. Жаркое нужно готовить очень умело, иначе оно окажется несъедобным.
— Эврика! — вскричал Лексингтон. — Держу пари, что так и было! Она готовила неправильно! — И он протянул сотенную бумажку.
1 2 3