На следующий день, было воскресенье. Дождя не было, но голова Мэтт
разболелась еще сильнее.
- Ты уверен, что это твой синус? - спросила Люсиль.
- Да. Болит вся правая сторона, лоб и верхняя челюсть, даже в зубы
отдает.
- Гм, - сказал Фред. - Тебе нельзя было бы ехать на Марс. Там синусит
- профессиональное заболевание, несмотря на кислородные маски. Разница в
давлении творит черт знает что с земными внутренностями. Ну, да ты
знаешь...
- Нет, - раздраженно ответил Мэтт, - не знаю и знать не хочу.
Прибереги свои страшные истории для медицинской конференции.
Фред поморщился.
- Лучше бы ты не упоминал об этом. В такую жару тошно думать о
Нью-Йорке. Черт побери, это просто жестокость по отношению к животным. Да,
кстати, - повернулся он к Джо и Барби, - держите Джона Картера в погребе,
пока не спадет жара. Там, по крайне мере, прохладно. Не забывайте, что он
создан не для этого климата и не для этой планеты. Дайте ему привыкнуть.
- О, конечно, - радостно сказала Барби. - К тому же, он занят, строит
себе замок. Ты только погляди, какие стены он возводит вокруг него.
Работая медленно и часто отдыхая, Джон Картер начал строительство
хитроумной норы в мягком земляном полу старого погреба. Дети время от
времени спускались туда и наблюдали, как твинер насыпает землю и хлопает
по ней своими ловкими лапками, придавая ей вид крепостного вала,
защищающего переднюю дверь норы.
- Чтобы отклонить ветер и песок, - пояснил Фред, и Барби, следя
очарованными глазами за работой твинера, пробормотала:
- Держу пари, что он мог бы построить все, что угодно, если бы был
достаточно большим.
- Возможно. Он, наверное, и был намного крупнее когда-то, в те
далекие времена, когда жизнь была легче. Но...
- С меня ростом? - спросил Джо.
- Возможно. Но, если он и строил тогда что-нибудь, нам не удалось
обнаружить это. И вообще чего-то, _к_е_м_-_т_о_ построенного. Конечно, -
поспешно добавил он, - не считая тех городов, о которых я вам рассказывал.
В эту ночь жара сменилась жуткой грозой. "Так вот на что жаловалась
моя голова", - подумал Мэтт, проснувшись от блеска молний. Затем он снова
заснул и видел туманные грустные сны, сны потери и тоски. Утром его голова
все еще болела.

Фред уехал в Нью-Йорк на конференцию. Мэтт отправился в свою контору,
огорчаясь, что ему трудно сосредоточиться на работе из-за ноющей боли в
одной половине черепа. И он почему-то стал беспокоиться. Ему казалось, что
день никогда не кончится. Он нервничал все больше и больше и когда,
наконец, рабочий день подошел к концу, поспешил домой с безотчетной
тревогой, для которой, вроде бы, не было никаких оснований.
- В порядке? - повторила Люсиль. - Конечно, все в порядке. А в чем
дело?
- Сам не знаю. а дети?
- Весь день играют в марсиан. Я никогда не видела, чтобы они так
увлекались чем нибудь, как сейчас увлечены этой зверушкой. Он так мил и
терпелив с ними. Зайди-ка на минутку.
Она повела его к дверям детской. Джо и Барби, наряженные в пляжные
полотенца и старые платья Люсиль, участвовали в сложном ритуале,
включавшем в себя позирование и размахивание деревянными мечами. В центре
комнаты восседал на кресле Джон Картер, обернутый в блестящую ткань и с
золотым браслетом на шее. Он сидел абсолютно неподвижно и смотрел на детей
полуприкрытыми, как обычно , глазами.
- Тут что-то не так! - резко сказал Мэтт.
- А именно?
- Ни одно обычное животное не будет так сидеть. Ты посмотри, он
сидит, как... - Мэтт тщетно подыскивал сравнение.
- Гравитация, - ответила Люсиль. - Ему, бедняжке, трудно.
Джо и Барби встали на колени по бокам трона и подняли мечи в воздух.
- Круар! - крикнули они Джону Картеру, а затем Джо встал и произнес
какую-то тарабарщину, но почтительно, как бы обращаясь к королю.
- Марсиане, - сказала Люсиль, подмигнув мужу. - Иной раз можно
поклясться, что они действительно говорят на другом языке. Пойди, полежи
пока на диване, милый. У тебя усталый вид.
- Я устал, - сказал Мэтт. - И я ...
- Что?
- Ничего. Так. Нет, вовсе не так.
Он лег на диван. Люсиль пошла на кухню. Он слышал, как она там
возится. Слабо, как бы издалека, до него долетели голоса детей. Иной раз
можно поклясться, что они действительно говорят на другом языке... Иной
раз можно поклясться... Нет, нельзя. Знаешь, что есть и чего нет. Даже
дети знают. Он задремал и детские голоса вползли в его сон. Они говорили в
пронзительном ледяном ветре, бормотали в пыли, поднимавшейся над ветром, и
было совершенно ясно, что говоря они на языке знакомом и понятном. Он звал
детей, но они не отвечали, их скрыли от него гребни красного песка,
плывущие и меняющиеся, не оставляющие ни следов, ни отметин. Он бежал
между дюнами, выкрикивая имена детей. Затем увидел нагромождение древних
камней - остатки умершей горы - и впадину внизу со следами зелени вокруг
хилого озерца. Он знал, что дети в этой впадине. Он побежал туда, а ночь
сгущалась, на потемневшем небе уже мерцали звезды. Перед ним выросла
неясная фигура и загородила ему дорогу. В правой руке, но глаза смотрели
на Мэтта, зеленовато-золотые и яркие, каких на Земле не бывает...
- Ради бога, Мэтт, проснись!
Люсиль трясла его. Он сел, все еще находясь во власти сна, и увидел
Джо и Барби и смеялись.
- Как ты мог увидеть страшный сон средь бела дня? - спросила Барби.
- Не знаю, - ответила Люсиль, - но кошмар, похоже, был первоклассным.
Пошли обедать, Мэтт, а то соседи подумают, что я тебя бью.
- Чужие кошмары всегда смешны для других, - проворчал Мэтт. - Где
Джон Картер?
- Мы унесли его обратно в погреб, - беззаботно сказал Джо. - Мам, ты
дашь нам завтра побольше салата-латука? Он увлекся им.
Пристыженный, с легким головокружением, Мэтт сел обедать. Ел он без
удовольствия и плохо спал в ту ночь, несколько раз просыпаясь от страшных
снов. На следующий день стало еще жарче. Его головная боль не проходила.
Мэтт пошел к своему врачу. Тот не обнаружил никаких признаков инфекции, но
это был только жест - работать он не мог. К полудню он вернулся домой с
двухдневным освобождением по болезни. Температура воздуха приблизилась к
32 С, влажность вытекла резкими ливнями.
- Представляю себе, как страдает Фред в Нью-Йорке, - сказала Люсиль.
- А бедный Джон Картер! Я вообще не позволила детям вытаскивать его из
погреба.
- Ты знаешь, что он сделал, пап? - спросила Барби. - Джо обнаружил
это сегодня утром, когда ты ушел.
- Что? - раздраженно отозвался Мэтт.
- Дыру, - сказал Джо. - Он, видимо, прорыл туннель прямо под
фундаментом. Дыра на лужайке, точно напротив погреба. Я думаю, он хочет
иметь в своем домике заднюю дверь, но я завалил дыру, хорошо засыпал и и
сверху положил большой камень.
- Он выкопает другую, - сказал Мэтт с некоторым облегчением.
Барби покачала головой.
- Нет. Я ему сказала, что может случиться. Его может убить большая
собака, или он заблудится и не найти дороги домой.
- Бедный зверек, - сказал Люсиль. - Он уже никогда не найдет
с_в_о_е_г_о_ дома.
- Ах, да черт с ним, - злобно сказал Мэтт. - Ты не можешь немножко
посочувствовать мне? Мое состояние очень паршивое.
Он поднялся к себе и хотел лечь, но спальня напоминала парную в бане.
Он метался, стонал и, наконец, сошел вниз, Люсиль дала ему ледяного
лимонада. Он сел в тени на задней веранде и выпил его. Желудок скрутило от
холодного и кисло-сладкого, и Мэтт встал, чтобы пройтись по лужайке. Жара
давила на него, в голове стучало, колени подгибались. Он прошел мимо того
места, где Джо завалил туннель, и услышал доносившиеся из окна погреба
детские голоса. Он повернулся и пошел к погребу.
- Что вы там делаете? - крикнул он в открытую дверь.
Из темноты внизу голос Барби ответил:
- Мы принесли Джону картеру немного льда - полизать. Но он не хочет
выходить.
И она заговорила с твинером совсем другим тоном - ласковым,
уговаривающим.
- Вылезайте оттуда, пока не простудились, - сказал Мэтт.
- Сейчас, - ответил Джо.
Мэтт спустился по ступенькам.
Дети не включили свет, а маленькое пыльное окошко едва освещало
контуры. Мэтт ударился о балку и выругался, а Барби нетерпеливо сказала:
- Мы же сказали, что сейчас выйдем.
- В чем дело? - спросил Мэтт, пытаясь что-нибудь разглядеть. - Мне уж
нельзя и спуститься сюда?
- Т-сс-с! - прошептал Джо. - Он как раз выходит. Не спугни его!
Дети сидели на корточках у земляного вала, который с таким трудом
выстроил Джон Картер. В середине вала было темное отверстие, и из него
очень медленно вылезал Джон Картер. Глаза его сверкали в темноте. Барби
положила перед ним два кубика льда; он прижал к ним мордочку и тяжело
дышал, и его бока ходили в частом, мелком и нервном ритме.
- Ты поправишься, - сказал ему Джо, поглаживая его голову, и
повернулся к Мэтту: - Ты не понимаешь, как это важно. Нигде в округе нет
ребят, которые бы держали дома настоящего марсианина.
- Идите! - резко сказал Мэтт. - Поднимайся наверх!
Дети неохотно встали и прошли мимо него. Джон Картер не шевелился. Он
смотрел на Мэтт. Мэтт, вздрагивая от холодного воздуха, поднялся на верх и
захлопнул дверь. Он шел за детьми, но мысленно все еще видел, как Джон
Картер лежит за своей стенкой в темноте, страдая от чужого мира, слишком
большого, слишком жаркого, слишком тяжелого.
Он лежит за стенкой в темноте и думает. Нет. Животные не думают. Они
только чувствуют. Они могут быть растерянными, испуганными, страдающими
или еще какими-нибудь, но все это ощущения, а не мысли. Думают только
люди. На Земле.
Мэтт снова вышел во двор. В заднем конце двора, где вдоль аллеи
бежала изгородь, Мэтт остановился, крепко держась обеими руками за колья и
глядя на заднюю изгородь соседей, на их гаражи и мусорные баки, но не видя
их. Он чувствовал смутную уверенность в том, что в глубине его мозга росло
и принимало форму и двигалось к той точке, где Мэтт уже не мог уверять
себя, что не видит этого.
- Нет, - сказал он себе, - Фред знал бы. Ученые должны знать. Не
может быть, чтобы не знали.
А вдруг нет? Как измерить возможности другого мира?
Единственное млекопитающее, сказал Фред, и почти единственное
позвоночное. Почему же этот единственный вид выжили, когда все остальные
погибли, если он не имел каких-то преимуществ?
Предположим, это раса. Разумная. Может, разум такого рода, какой
люди, земляне, не могли понять.
Раса и умирающий мир. Предположим, раса должна изменяться с этим
умиранием, выродиться, адаптироваться, утратить свои города, изобретения,
письменность и тому подобное, но не разум. Только не разум, потому что
разум - единственный барьер против уничтожения.
Допустим, раса, физически измененная, лишенная привычного окружения,
размыкается в собственных мыслях. Разве не может это включать все виды
умственной компенсации, такие силы, о которых землянин не подозревает и не
видит их, потому что он судит обо всем в границах собственного знания о
земных формах жизни? И не станет ли такая раса скрывать свой разум, свое
последнее орудие от чужаков, захвативших ее мир?
Мэтт затрясся и взглянул на небо. Оно стало другим. Оно не было
больше твердым панцирем, покрывающим мир. Оно было распахнуто настежь,
изображено и порвано прожорливыми кораблями, несущими прожорливых людей,
которым не хватало того, что они имели. И через эти прорехи проскальзывало
ЧУЖОЕ, и мир никогда уже не будет прежним. Никогда не будет знакомой,
Безопасной Земли, содержащей только то, что ей принадлежит, только то, что
люди могут понять.
Хлынул дождь. Мэтт промок до нитки, но не замечал этого.
- Нет, - сказал он снова, - нет, я не хочу верить этому, как
ребятишки верят в игру, пока играют.
Но были ли это только игры? Он вздрогнул от голоса Люсиль, которая
звала его. По голосу чувствовалась ее тревога. Он пошел к дому. Она
встретила его на полпути и спросила, что он делал под дождем. Она загнала
его в дом и переодела в сухую одежду. Он пытался сказать, что ничего
особенного нет, но она тревожилась и не хотела слушать.
- Ложись, - сказала она, покрыла его пледом и пошла вниз, к телефону.
Мэтт несколько минут лежал спокойно, пытаясь взять себя в руки, боясь
и стыдясь состояния своих нервов. С него покатился пот и он отшвырнул
плед. Воздух в комнате был влажным, тяжелым, спертым. Мэтт чувствовал себя
страдающим, как...
Черт побери, в жаркое лето всегда так, в спальне всегда жарко и
душно. И трудно дышать.
Он встал и пошел вниз. Люсиль только что отошла от телефона.
- Кому ты звонила?
1 2 3