Она то их расчесывала, то заплетала в косу.
Возвратившись на родину, я, не мешкая, стал о ней расспрашивать, и то, что услышал, походило на злую клевету – она стала продажной!
Эта раздирающая душу весть не убила моего чувства к ней. Наоборот, мне еще сильнее захотелось ее увидеть. Но дом, в котором она прежде жила, был давно продан. Только яблоня по-прежнему стояла за забором.
Наконец я ее разыскал. Она больше не носила кос. В волосы, зачесанные назад, был воткнут большой зеленый гребень. Рукава длинного розового халата едва доходили до локтя. Руки потеряли прежнюю гибкость. Лицо было густо напудрено, на лбу и в уголках глаз появились морщинки. Она мило улыбалась, как прежде, только живости не осталось ни капли. Я подумал: «Если убрать с лица крем и пудру, она, в лучшем случае, будет походить на женщину, перенесшую родовые муки». Она ни разу не посмотрела мне прямо в глаза, хотя на лице не было и тени смущения. Она говорила и улыбалась как-то неискренне, только из вежливости. На вопросы о ее жизни отвечала неохотно. Сидела она, положив ногу на ногу, и курила, слегка откинув голову и наблюдая за струйками дыма, который очень искусно выпускала через нос. Вид у нее был невеселый, но она делала все, чтобы не выглядеть жалкой. Глаза мои наполнились слезами, но она оставалась равнодушной, хотя не могла их не заметить. Она разглядывала свои ногти, легким движением поправляла волосы, словно только ради них и жила. Я спросил о ее близких. Она ничего не сказала.
Мне оставалось только уйти. Прощаясь, я оставил свой адрес – так хотелось, чтобы она попросила меня, приказала сделать что-нибудь для нее. Но слова мои будто не доходили до ее сердца. Вдруг она засмеялась, избегая смотреть мне в глаза, и тем самым давая понять, что провожать меня не собирается.
Она решила, что я ушел, но вдруг увидела, что я все еще стою в дверях, не в силах двинуться. Глаза наши встретились. Тут она, как ужаленная, резко повернулась и исчезла в глубине комнаты.
Первая любовь – это первый весенний цветок. От нее нельзя отмахнуться.
Через друзей я переслал ей немного денег. Она приняла их, ио ничего не ответила.
Друзья заметили мою печаль – выдавали глаза – и пробовали знакомить меня с девушками, но я лишь с неизменной грустной улыбкой отрицательно качал головой. Я должен ждать ее. Первая любовь – самая желанная, как игрушка для ребенка, не важно, тряпичная это куколка или несколько маленьких камешков.
Через какое-то время я заговорил о своей беде с близкими друзьями. Они не сказали ничего плохого, но стали подшучивать надо мной, считая это чудачеством. Разве достойна такая женщина любви? Но ведь именно она открыла мне мир любви, и я стал еще упорнее в своем желании идти за ней на край света. Жалость слабее любви, зато человечнее. И однажды я попросил друга передать, что хочу жениться на ней. У самого не хватало духу ей это сказать. Но в ответ на мое предложение она расхохоталась словно безумная. Над кем же она смеялась – над собой или надо мной? Над моей глупостью? Но влюбленные всегда глупеют. Значит, над собой. Чтобы не заплакать, не выдать своей глубокой печали. Эта мысль принесла мне утешение.
Я набрался духу и решил сам пойти к ней, заранее обдумав, что скажу, и мысленно повторяя эти слова. Я добьюсь своего, – твердил я себе. Ее не оказалось дома. Я пришел второй раз и третий – напрасно. А когда снова пошел, она лежала в гробу. Умерла от аборта.
Я поставил у гроба корзину свежих роз, орошенных моими слезами.
Так и кончилась моя первая любовь. В душе на всю жизнь осталась пустота. Как случилась эта трагедия, я не знал и не хотел знать. В одном был уверен: в сердце моем эта женщина останется навсегда.
…Я не мог отвести глаз от зеленых туфелек и вдруг почувствовал, что расшитый мотыльками полог у меня за спиной заколебался. Оглянулся и вижу: мотыльки ожили и закружились над головой женщины, а она снова стала семнадцатилетней, легкой, подвижной, как сошедшая с небес фея.
Я отпрянул назад, чтобы не спугнуть ее, и тут она предстала передо мной уже двадцатилетней. Отступила назад – на лице появились морщины, и я услышал ее безумный смех. Я сел было на кровать, но вскочил, рванулся к ней и снова увидел семнадцатилетнюю девушку. Она то и дело менялась, будто существовала вне времени. Я опустился на стул, и она оказалась в моих объятьях, объятьях семнадцатилетнего юноши. Так мы сидели, прислушиваясь к биению своих сердец. Не знаю, как долго это длилось. Потом я наклонился к ней и прошептал на ухо:
– Ты живешь здесь одна?
– Я не здесь живу, а вот тут. – Она указала на мое сердце.
– Значит, ты не забыла меня? – спросил я, крепко сжав ее руку.
– Нет. Сердце мое всегда принадлежит тебе, даже когда меня целуют другие.
– Ты позволяешь другим себя целовать? – спросил я без тени ревности.
– Тебя я сердцем люблю, а губам – безразлично. Кто же мешал тебе целовать меня?
– Я боялся разгневать твоих родителей! Не из-за них ли я уехал за границу?
Она кивнула:
– Ты боялся, поэтому потерял все. Разлука ранила мое сердце.
Она рассказала всю свою историю, до последнего дня.
В год моего отъезда за границу она похоронила мать и почувствовала себя немного свободнее. К ней потянулись молодые люди, словно мотыльки к распустившемуся цветку.
Она все еще тосковала по мне. Но плоть не так терпелива, как любовь, не так безупречна. Она очень понравилась одному юноше и приняла его любовь, потому что он походил на меня. Но внешнего сходства мало, и, отдавшись ему, она не смогла отдать ему сердце и забыть меня. Молодой человек это чувствовал, и пришлось ей сказать ему правду. Они расстались. В это время как раз разорился ее отец. Чтобы помочь ему, она продалась сыну богача.
– Но разве нельзя было иным путем зарабатывать деньги?
– В начальной школе платили так мало, что отцу не хватило бы даже на опиум.
Мы оба умолкли. Пожалуй, я смог бы помочь, будь я с ней в ту пору рядом. Это из-за меня ей пришлось себя продавать.
Она продолжала:
– Любовь я хранила в сердце, а на жизнь зарабатывала бесчестным путем. Я боялась, что вместе с телом умрет и любовь, но этого не случилось. Но я забегаю вперед. Сын богача был очень ревнивым и вечно меня преследовал, ходил за мной по пятам, не знал, к чему, бы придраться, чувствовал, что я не люблю его. Его назойливость перешла в ненависть, он бил меня, оскорблял и заставил признаться, что сердце мое принадлежит другому. Жизнь стала невыносимой, но я не подумала о том, на какие средства буду существовать. Он выгнал меня, ничего не дав даже из одежды. Что оставалось делать? Отец требовал денег. Да и самой надо было есть, одеваться. И не как-нибудь, ведь я привыкла к богатству. Тело – своего рода капитал. Лишь с его помощью можно удовлетворить его же потребности. Я у зеркала заучила улыбку, способную свести с ума, за нее хорошо платили. Нужда заставляет думать. Торговать своим телом куда лучше, чем всю жизнь терпеть власть богача мужа. На улице многие вздыхали, глядя мне вслед. И я предпочла свободу, а когда встречала безвкусно одетых женщин, даже гордилась собой. Я сделала четыре аборта, но всегда смеялась, стоило утихнуть боли. Я стала знаменитой. Еще бы! Такая забава для богачей! Ведь я даже умела читать и писать. Люди самых разных убеждений готовы были меня опекать. Мне некогда было собраться с мыслями. О том, чтобы отложить хоть немного денег, я и не помышляла. Думала лишь о нарядах и безделушках. Сегодня я хороша – наслаждаюсь жизнью, о завтрашнем дне буду беспокоиться завтра. Заботиться о будущем не хватало сил. Но оно подстерегало. Опиум для отца поглощал уйму денег, да и на аборты уходило немало. Прежде я об этом не думала. В погоне за деньгами я забыла о гордости, добывала их любыми средствами, шла на подлость и вымогательство. И когда мои жертвы вздыхали, лишь смеялась в ответ. После аборта стареешь на: два-три года. Зеркало не обманывает. Я подурнела, постарела и старалась это восполнить наигранной страстью, чтобы хоть как-то прожить. Иначе я не могла заработать. Я спала при открытых дверях, себе не принадлежала, превратилась в общественную собственность. Мир похоти заслонил от меня мир светлых надежд. Мужчины неистовствовали, а я считала деньги, прикидывая, как бы получить лишних пять мао. Слез не было. Они портят красоту. О себе я не заботилась, думала только о деньгах.
Она перевела дух. Ее платье намокло от моих слез.
– Тебе минуло тридцать, когда ты вернулся. Ты уже не был тем семнадцатилетним юношей, который смотрел тогда на зеленые туфельки. Сколько с тех пор прошло лет?! Но ты такой, как и был. Только взгляд изменился. А что стало со мной? Я давно мертва. Ты все еще видишь во сне пору нашей первой любви. Я знала, что ты будешь искать встречи со мной. Но, едва ты вошел, поняла, что прошлого не вернуть. Зачем я тебе со своей любовью, о которой без конца всем твердила? Мне оставалось лишь посмеяться. Ну не злая ли это шутка – вернуться, когда я пала так низко? До твоего появления я жила прекрасной мечтой, что где-то там, далеко, ты хранишь меня в своем сердце. Красиво! Не правда ли? А ты, как нарочно., вернулся. Но поздно.
– Лучше поздно, чем никогда – заметил я.
– Нет, это одно и то же. Я убила себя.
– Что?
– Убила себя. Самой судьбой мне предназначено жить в твоей душе, в стихах. Не все ли равно – жив человек или мертв? Сразу после аборта я наложила на себя руки. Будь ты рядом, я не могла бы смеяться. А без улыбок нельзя зарабатывать деньги. Оставалось одно: смерть. Ты опоздал с приездом, но я должна была вовремя умереть. Иначе не осталась бы даже в твоих мечтах. Я в них живу, живу в твоем сердце. Здесь нет солнечного света, нет звуков, только краски, цвета. Они не стираются из памяти. Взгляни на эти туфли. Они – зеленые. Мы никогда их не забудем.
– Но я и твои ножки помню. Можно мне на них посмотреть?
Она, смеясь, покачала головой. Я был настойчив, разорвал одежду, но вместо ноги увидел белую кость.
– Уходи, – оттолкнула она меня. – Ничего между нами не может быть. Я мечтала жить в твоем сердце, но это невозможно. Мне так хотелось, чтобы в душе твоей вечно была весна!
Солнце клонилось к западу. Ветер крепчал, похолодало. На востоке плыли грозовые тучи. Мне стало грустно. Я встал, передо мною были все те же темно-зеленые сосны. Долго стоял. Где-то вдали двигались крохотные фигурки людей, слышалась музыка. Но вот люди стали приближаться, спугнув стаю белокрылых птиц, и птицы с жалобным криком улетели в горы. Я пригляделся. Люди были в белых одеждах, шли они быстро, вздымая клубы пыли. Впереди – барабанщики, в конце процессии – гроб. Весной тоже хоронят. В воздухе, словно бабочки, замелькали бумажные деньги, плавно опускаясь на поле пшеницы. Тучи на востоке стали совсем черными, зеленые ивы потемнели, будто от горя. На душе было тревожно. В памяти остались лишь зеленые туфельки, похожие на листики вечнозеленого дерева, которое видит весенние сны.
1 2
Возвратившись на родину, я, не мешкая, стал о ней расспрашивать, и то, что услышал, походило на злую клевету – она стала продажной!
Эта раздирающая душу весть не убила моего чувства к ней. Наоборот, мне еще сильнее захотелось ее увидеть. Но дом, в котором она прежде жила, был давно продан. Только яблоня по-прежнему стояла за забором.
Наконец я ее разыскал. Она больше не носила кос. В волосы, зачесанные назад, был воткнут большой зеленый гребень. Рукава длинного розового халата едва доходили до локтя. Руки потеряли прежнюю гибкость. Лицо было густо напудрено, на лбу и в уголках глаз появились морщинки. Она мило улыбалась, как прежде, только живости не осталось ни капли. Я подумал: «Если убрать с лица крем и пудру, она, в лучшем случае, будет походить на женщину, перенесшую родовые муки». Она ни разу не посмотрела мне прямо в глаза, хотя на лице не было и тени смущения. Она говорила и улыбалась как-то неискренне, только из вежливости. На вопросы о ее жизни отвечала неохотно. Сидела она, положив ногу на ногу, и курила, слегка откинув голову и наблюдая за струйками дыма, который очень искусно выпускала через нос. Вид у нее был невеселый, но она делала все, чтобы не выглядеть жалкой. Глаза мои наполнились слезами, но она оставалась равнодушной, хотя не могла их не заметить. Она разглядывала свои ногти, легким движением поправляла волосы, словно только ради них и жила. Я спросил о ее близких. Она ничего не сказала.
Мне оставалось только уйти. Прощаясь, я оставил свой адрес – так хотелось, чтобы она попросила меня, приказала сделать что-нибудь для нее. Но слова мои будто не доходили до ее сердца. Вдруг она засмеялась, избегая смотреть мне в глаза, и тем самым давая понять, что провожать меня не собирается.
Она решила, что я ушел, но вдруг увидела, что я все еще стою в дверях, не в силах двинуться. Глаза наши встретились. Тут она, как ужаленная, резко повернулась и исчезла в глубине комнаты.
Первая любовь – это первый весенний цветок. От нее нельзя отмахнуться.
Через друзей я переслал ей немного денег. Она приняла их, ио ничего не ответила.
Друзья заметили мою печаль – выдавали глаза – и пробовали знакомить меня с девушками, но я лишь с неизменной грустной улыбкой отрицательно качал головой. Я должен ждать ее. Первая любовь – самая желанная, как игрушка для ребенка, не важно, тряпичная это куколка или несколько маленьких камешков.
Через какое-то время я заговорил о своей беде с близкими друзьями. Они не сказали ничего плохого, но стали подшучивать надо мной, считая это чудачеством. Разве достойна такая женщина любви? Но ведь именно она открыла мне мир любви, и я стал еще упорнее в своем желании идти за ней на край света. Жалость слабее любви, зато человечнее. И однажды я попросил друга передать, что хочу жениться на ней. У самого не хватало духу ей это сказать. Но в ответ на мое предложение она расхохоталась словно безумная. Над кем же она смеялась – над собой или надо мной? Над моей глупостью? Но влюбленные всегда глупеют. Значит, над собой. Чтобы не заплакать, не выдать своей глубокой печали. Эта мысль принесла мне утешение.
Я набрался духу и решил сам пойти к ней, заранее обдумав, что скажу, и мысленно повторяя эти слова. Я добьюсь своего, – твердил я себе. Ее не оказалось дома. Я пришел второй раз и третий – напрасно. А когда снова пошел, она лежала в гробу. Умерла от аборта.
Я поставил у гроба корзину свежих роз, орошенных моими слезами.
Так и кончилась моя первая любовь. В душе на всю жизнь осталась пустота. Как случилась эта трагедия, я не знал и не хотел знать. В одном был уверен: в сердце моем эта женщина останется навсегда.
…Я не мог отвести глаз от зеленых туфелек и вдруг почувствовал, что расшитый мотыльками полог у меня за спиной заколебался. Оглянулся и вижу: мотыльки ожили и закружились над головой женщины, а она снова стала семнадцатилетней, легкой, подвижной, как сошедшая с небес фея.
Я отпрянул назад, чтобы не спугнуть ее, и тут она предстала передо мной уже двадцатилетней. Отступила назад – на лице появились морщины, и я услышал ее безумный смех. Я сел было на кровать, но вскочил, рванулся к ней и снова увидел семнадцатилетнюю девушку. Она то и дело менялась, будто существовала вне времени. Я опустился на стул, и она оказалась в моих объятьях, объятьях семнадцатилетнего юноши. Так мы сидели, прислушиваясь к биению своих сердец. Не знаю, как долго это длилось. Потом я наклонился к ней и прошептал на ухо:
– Ты живешь здесь одна?
– Я не здесь живу, а вот тут. – Она указала на мое сердце.
– Значит, ты не забыла меня? – спросил я, крепко сжав ее руку.
– Нет. Сердце мое всегда принадлежит тебе, даже когда меня целуют другие.
– Ты позволяешь другим себя целовать? – спросил я без тени ревности.
– Тебя я сердцем люблю, а губам – безразлично. Кто же мешал тебе целовать меня?
– Я боялся разгневать твоих родителей! Не из-за них ли я уехал за границу?
Она кивнула:
– Ты боялся, поэтому потерял все. Разлука ранила мое сердце.
Она рассказала всю свою историю, до последнего дня.
В год моего отъезда за границу она похоронила мать и почувствовала себя немного свободнее. К ней потянулись молодые люди, словно мотыльки к распустившемуся цветку.
Она все еще тосковала по мне. Но плоть не так терпелива, как любовь, не так безупречна. Она очень понравилась одному юноше и приняла его любовь, потому что он походил на меня. Но внешнего сходства мало, и, отдавшись ему, она не смогла отдать ему сердце и забыть меня. Молодой человек это чувствовал, и пришлось ей сказать ему правду. Они расстались. В это время как раз разорился ее отец. Чтобы помочь ему, она продалась сыну богача.
– Но разве нельзя было иным путем зарабатывать деньги?
– В начальной школе платили так мало, что отцу не хватило бы даже на опиум.
Мы оба умолкли. Пожалуй, я смог бы помочь, будь я с ней в ту пору рядом. Это из-за меня ей пришлось себя продавать.
Она продолжала:
– Любовь я хранила в сердце, а на жизнь зарабатывала бесчестным путем. Я боялась, что вместе с телом умрет и любовь, но этого не случилось. Но я забегаю вперед. Сын богача был очень ревнивым и вечно меня преследовал, ходил за мной по пятам, не знал, к чему, бы придраться, чувствовал, что я не люблю его. Его назойливость перешла в ненависть, он бил меня, оскорблял и заставил признаться, что сердце мое принадлежит другому. Жизнь стала невыносимой, но я не подумала о том, на какие средства буду существовать. Он выгнал меня, ничего не дав даже из одежды. Что оставалось делать? Отец требовал денег. Да и самой надо было есть, одеваться. И не как-нибудь, ведь я привыкла к богатству. Тело – своего рода капитал. Лишь с его помощью можно удовлетворить его же потребности. Я у зеркала заучила улыбку, способную свести с ума, за нее хорошо платили. Нужда заставляет думать. Торговать своим телом куда лучше, чем всю жизнь терпеть власть богача мужа. На улице многие вздыхали, глядя мне вслед. И я предпочла свободу, а когда встречала безвкусно одетых женщин, даже гордилась собой. Я сделала четыре аборта, но всегда смеялась, стоило утихнуть боли. Я стала знаменитой. Еще бы! Такая забава для богачей! Ведь я даже умела читать и писать. Люди самых разных убеждений готовы были меня опекать. Мне некогда было собраться с мыслями. О том, чтобы отложить хоть немного денег, я и не помышляла. Думала лишь о нарядах и безделушках. Сегодня я хороша – наслаждаюсь жизнью, о завтрашнем дне буду беспокоиться завтра. Заботиться о будущем не хватало сил. Но оно подстерегало. Опиум для отца поглощал уйму денег, да и на аборты уходило немало. Прежде я об этом не думала. В погоне за деньгами я забыла о гордости, добывала их любыми средствами, шла на подлость и вымогательство. И когда мои жертвы вздыхали, лишь смеялась в ответ. После аборта стареешь на: два-три года. Зеркало не обманывает. Я подурнела, постарела и старалась это восполнить наигранной страстью, чтобы хоть как-то прожить. Иначе я не могла заработать. Я спала при открытых дверях, себе не принадлежала, превратилась в общественную собственность. Мир похоти заслонил от меня мир светлых надежд. Мужчины неистовствовали, а я считала деньги, прикидывая, как бы получить лишних пять мао. Слез не было. Они портят красоту. О себе я не заботилась, думала только о деньгах.
Она перевела дух. Ее платье намокло от моих слез.
– Тебе минуло тридцать, когда ты вернулся. Ты уже не был тем семнадцатилетним юношей, который смотрел тогда на зеленые туфельки. Сколько с тех пор прошло лет?! Но ты такой, как и был. Только взгляд изменился. А что стало со мной? Я давно мертва. Ты все еще видишь во сне пору нашей первой любви. Я знала, что ты будешь искать встречи со мной. Но, едва ты вошел, поняла, что прошлого не вернуть. Зачем я тебе со своей любовью, о которой без конца всем твердила? Мне оставалось лишь посмеяться. Ну не злая ли это шутка – вернуться, когда я пала так низко? До твоего появления я жила прекрасной мечтой, что где-то там, далеко, ты хранишь меня в своем сердце. Красиво! Не правда ли? А ты, как нарочно., вернулся. Но поздно.
– Лучше поздно, чем никогда – заметил я.
– Нет, это одно и то же. Я убила себя.
– Что?
– Убила себя. Самой судьбой мне предназначено жить в твоей душе, в стихах. Не все ли равно – жив человек или мертв? Сразу после аборта я наложила на себя руки. Будь ты рядом, я не могла бы смеяться. А без улыбок нельзя зарабатывать деньги. Оставалось одно: смерть. Ты опоздал с приездом, но я должна была вовремя умереть. Иначе не осталась бы даже в твоих мечтах. Я в них живу, живу в твоем сердце. Здесь нет солнечного света, нет звуков, только краски, цвета. Они не стираются из памяти. Взгляни на эти туфли. Они – зеленые. Мы никогда их не забудем.
– Но я и твои ножки помню. Можно мне на них посмотреть?
Она, смеясь, покачала головой. Я был настойчив, разорвал одежду, но вместо ноги увидел белую кость.
– Уходи, – оттолкнула она меня. – Ничего между нами не может быть. Я мечтала жить в твоем сердце, но это невозможно. Мне так хотелось, чтобы в душе твоей вечно была весна!
Солнце клонилось к западу. Ветер крепчал, похолодало. На востоке плыли грозовые тучи. Мне стало грустно. Я встал, передо мною были все те же темно-зеленые сосны. Долго стоял. Где-то вдали двигались крохотные фигурки людей, слышалась музыка. Но вот люди стали приближаться, спугнув стаю белокрылых птиц, и птицы с жалобным криком улетели в горы. Я пригляделся. Люди были в белых одеждах, шли они быстро, вздымая клубы пыли. Впереди – барабанщики, в конце процессии – гроб. Весной тоже хоронят. В воздухе, словно бабочки, замелькали бумажные деньги, плавно опускаясь на поле пшеницы. Тучи на востоке стали совсем черными, зеленые ивы потемнели, будто от горя. На душе было тревожно. В памяти остались лишь зеленые туфельки, похожие на листики вечнозеленого дерева, которое видит весенние сны.
1 2