– У меня тоже такое же чувство. Поэтому я и прихожу сюда. Чтобы понять, какая часть моего существа умерла… и где я, и кто я после всего случившегося.
Она вопросительно смотрит на него, и он сознает, что уже выговорился полностью и не может добавить ничего существенного. Но Бобби хочет сказать еще что-нибудь, поскольку хочет, чтобы Алисия поговорила с ним, и хотя он толком не понимает, почему хочет этого и чего еще хочет от нее; хотя он страшно смущен своими откровениями и плюс ко всему испытывает обычное чувство неловкости, сопровождающее каждый исполненный потаенного смысла разговор между мужчиной и женщиной… Хотя он ни в чем не уверен, он хочет, чтобы установившиеся между ними отношения – пусть непонятно какие – продолжались.
– Ты в порядке? – спрашивает она.
– Да, конечно. Это не приступ тихой истерики. По крайней мере мне так кажется.
Алисия внимательно смотрит на него, словно оценивая заново:
– Почему ты подписался на это?
– Ты о работе? Потому что у меня есть опыт. Я работал в агентстве по чрезвычайным ситуациям последние два лета.
Две молодые пары подходят к музыкальному автомату, и вскоре первая выбранная ими композиция, «Дух юности», начинает энергично набирать обороты. Пинео танцует на своем табурете, раскачивается из стороны в сторону, прижав кулаки к груди: оскорбительная пародия на молодых людей, ясное дело. Мазурек, погруженный в мрачные раздумья над своим бурбоном, похож на седого толстого тролля, обратившегося в камень.
– Скоро я смогу сдавать экзамен на степень магистра философии, – говорит Бобби. – Похоже, я постепенно учусь устанавливать смысловое соответствие между вопросом и ответом.
Он рассчитывал пошутить, но Алисия не реагирует на шутку. В глазах у нее стоят слезы. Она разворачивается на табурете, прижимаясь коленом к его бедру, и кладет ладонь ему на кисть.
– Мне страшно, – говорит она. – Ты считаешь, что это все? Просто страх. Просто неспособность справиться со всем этим.
Он не вполне понимает, о чем она, но говорит:
– Может, и так.
Бобби нисколько не удивляется, когда она обнимает его обеими руками и утыкается лицом ему в шею; он даже ни о чем не задумывается. Он кладет руку Алисии на талию. Он хочет повернуться к ней, обнять покрепче, но боится спугнуть ее; и пока они сидят вот так, прижавшись друг к другу, он приходит в состояние легкой растерянности, не понимает толком, что делать дальше. Он чувствует биение пульса на своей ладони, теплое дыхание на коже. Рельеф тонких ребер, плавный изгиб бедра, выпуклость груди в дюйме от кончика его большого пальца, вся страстность ее непостижимого существа одновременно пугают и возбуждают Бобби. В душу закрадывается сомнение в их душевном здоровье – и его, и ее. Что это, сеанс чудодейственного исцеления или истерическая причуда? Кто они, два совершенно чужих человека, соединившихся на некоем новом для них обоих уровне бытия, или душевно опустошенные люди, которые даже говорят о разном и ошибочно принимают слабое сексуальное влечение за момент истины? Какая, собственно, разница между первым и вторым состоянием? Алисия прижимается к нему теснее. Ноги у нее по-прежнему скрещены, и правое колено проскальзывает между колен Бобби; правая нога без туфельки. Она бормочет что-то неразборчивое. Слова ободрения, возможно. Ее губы легко касаются его щеки, потом она отстраняется и улыбается, вроде как с сожалением.
– Я не понимаю, – говорит она. – У меня такое чувство… – Она трясет головой, словно прогоняя неверную мысль.
– Какое?
Алисия поднимает руку к лицу и легко помахивает кистью; беспечность жеста никак не вяжется с выражением ее лица.
– Не следовало бы говорить это случайному знакомому в баре, и ты можешь понять меня превратно. Но у меня такое чувство… будто ты можешь помочь мне. Что-то для меня сделать.
– Разговоры зачастую помогают.
– Возможно. Не знаю. Похоже, дело в другом. – Она задумчиво помешивает свой коктейль пластмассовой палочкой, потом искоса взглядывает на Бобби. – Наверное, именно это какой-то философ определил как нечто, актуальное лишь в конкретный момент времени.
– Предрасположенность обусловливает все логические построения, даже идущие вразрез с нею.
– Кто это сказал?
– Я… в курсовой работе, которую писал по Горгию. Отец софистики. Он говорил, что познание в принципе невозможно, а если ты познаешь что-то, значит, это недостойно познания.
– Что ж, – говорит Алисия, – полагаю, это все объясняет.
– Не знаю. За курсовик мне поставили тройку. Одна из пар начинает плясать; мужчина, все еще не снявший пальто, машет локтями и медленно приседает, а женщина стоит на одном месте, по-рыбьи плавно виляя бедрами. Пародийный танец Пинео был более грациозным. Глядя на них, Бобби вдруг представляет бар пещерой, а посетителей дикарями со свалявшимися волосами, одетыми в звериные шкуры. Фары проносящихся за окнами автомобилей подобны метеорам, прорезающим первобытную ночь. Песня заканчивается, друзья танцевавшей пары разражаются аплодисментами, когда эти двое направляются обратно к сдвинутым столам. Но тут из динамиков музыкального автомата грохочет вступительный рифф хендриксовской версии «Сторожевой башни», и они снова пускаются в пляс, а остальные пары присоединяются к ним с бокалами в руках. Женщины бешено трясут распущенными волосами и грудью, мужчины грузно прыгают. Нелепое сборище обдолбанных дикарей.
Атмосфера в баре больше не устраивает Бобби. Слишком много шума и сумятицы. Он втягивает голову в плечи, пытаясь отгородиться от звуков музыки и жизнерадостной болтовни, и на мгновение сознает, что реагирует на происходящее неадекватно, что крохотный черный демон негативной эмоции уселся у него между лопаток, запустил свои когти глубоко в позвоночник, расправил перепончатые крылья, – и он покорно подчиняется его воле, словно марионетка. Когда он встает, Алисия удерживает его за руку:
– Мы увидимся завтра?
– Несомненно, – говорит Бобби без особой уверенности; он подозревает, что по возвращении домой она начнет ругать себя за то, что допустила этот момент частичной близости, это негигиеничное вторжение в свою безупречную жизнь, полностью посвященную карьере. Она перестанет ходить в бар и начнет искать спасения на вечерних курсах при школе бизнеса, чтобы пополнить свое резюме. В один грустный воскресный вечер несколько недель спустя она с благодарностью вызовет в памяти его образ, усаживаясь на включенный вибратор.
Бобби роется в бумажнике в поисках пятидолларовой банкноты, на чай Роману, и замечает, что Пинео глядит на него с неподдельной ненавистью. Так на вас смотрит злейший враг перед тем, как загнать пару патронов в свой дробовик. Пинео еще несколько мгновений испепеляет Бобби взглядом, а потом отворачивается и снова погружается в глубокие размышления над своей кружкой пива, сгорбив плечи, опустив голову. Похоже, они с Мазуреком находятся в плену одних и тех же злых чар.
Бобби просыпается за несколько минут до начала своей рабочей смены. Он звонит на работу, предупреждает, что опоздает, потом снова ложится в постель и задумчиво смотрит на большое оранжево-коричневое пятно, превратившее потолок в подобие географической карты. Вся эта история с Алисией… это ненормально, думает он. Трахаться они не будут, это ясно. И не только потому, что она так сказала. Он не может представить, что идет к ней в изысканно обставленную квартиру, словно сошедшую с картинки модного журнала, а равно не может представить Алисию в своем гадюшнике; и ни одному из них не приспичило настолько, чтобы бежать в отель. Бред какой-то, просто уму непостижимо. Они дурью маются, вот и все. Мучают себя с извращенным сладострастием. Она печальна, потому что пьет, чтобы быть печальной, оттого что пьет, чтобы быть печальной. Потому что боится, что чувства, которых она не испытывает, и есть подлинные чувства. Типичная постмодерновая манхэттенская чепуха. Скорбь как форма самоощущения. И теперь он туда же. То, что он с ней делает, наверное, является еще большим извращением, но у него нет желания тщательно исследовать свои мотивы – тогда извращение только усугубится. Лучше просто предоставить этой истории изжить себя и закончиться. Сейчас в городе наступило странное время. Мужчины и женщины ищут замысловатые пути бегства от своего неявного чувства вины. Смутного чувства вины от сознания, что они не в полной мере разделяют величественную скорбь политиков и публичных лиц, что их горе несовершенно, изрядно разбавлено повседневным: мыслями о сексе и футболе, о счетах за кабельное телевидение и о службе безопасности на работе. И все равно он чувствует необходимость сказать Алисии еще что-то, непонятно почему и зачем. Сегодня ночью он доверится ей, и она сделает то, что должна сделать. Депрессия, владеющая ими обоими, четырехслойная обертка души, пьеса в четырех актах.
Бобби стоит под душем, кажется, целую вечность; он не торопится на работу и даже думает, не прогулять ли сегодня. Но сознание долга, привычка и врожденное упрямство оказываются сильнее ненависти и страха перед ямой – хотя в действительности он испытывает не ненависть и страх, а некое смешанное чувство, сплавленное из них обоих, подобное продукту алхимической реакции, для которого еще не придумано подходящего названия. Перед уходом Бобби внимательно рассматривает содержимое верхнего ящика своего комода. Прежде всего он должен объяснить Алисии значение этих предметов. Но какое бы значение он им ни приписывал, они все равно остаются в известном смысле сувенирами, а, следовательно, поводом для стыда, свидетельством душевного расстройства. Однако, глядя на них, Бобби вдруг понимает, что данная коллекция имеет некий смысл, который он еще не разгадал и который поймет Алисия, если он объяснит ей все. Он выбирает половину женской туфельки. Собственно, другого выбора нет. Единственный предмет, достаточно впечатляющий, чтобы дать представление о чувствах, которые Бобби испытывает при виде него. Он засовывает туфельку в карман куртки и выходит в гостиную, где сосед смотрит мультфильмы по телевизору; его затылок виднеется над спинкой дивана.
– Что, проспал? – спрашивает сосед.
– Немного, – говорит Бобби, на мгновение сосредоточивая внимание на ярких красках и дурацких голосах и жалея, что не может задержаться и посмотреть, как Скуби Ду и Джекки обведут вокруг пальца болотное чудовище. – До вечера.
Незадолго до конца смены он испытывает приступ паранойи, во время которого вдруг воображает, будто стены ямы поднялись на высоту небоскреба и все пространство неба над головой сузилось до крохотного круга пламенеющих облаков. Даже потом, шагая с Мазуреком и Пинео по холодным туманным улицам под аккомпанемент автомобильных гудков, звучащих, как авангардная духовая секция, Бобби почти убеждает себя, что такое могло случиться. Яма стала глубже, он уменьшился в размерах. Тем вечером они начали раскапывать вновь отрытый слой цементной крошки, и он понимает, что приступ паранойи и сопутствующее желание спрятаться в мире иррационального вызваны предметами, которые они там находят. Но, хотя у него есть вполне понятная причина для страха, это не исключает других возможностей. Каждую минуту могут произойти невероятные вещи. Все они теперь это осознают.
По пути в «Блю леди» трое мужчин молчат. Словно ночные походы в бар перестали приносить облегчение и превратились в тяжелую обязанность, в продолжение работы, столь же губительно действующее на психику. Пинео шагает, засунув руки в карманы, отведя глаза в сторону, а Мазурек смотрит прямо перед собой и решительно размахивает своим термосом, напоминая троцкистского героя, доблестного рабочего с завода номер тридцать девять. Бобби идет между ними. Угрюмая сосредоточенность товарищей приводит Бобби в состояние неустойчивого равновесия, словно его притягивают в разные стороны два огромных магнита, – он хочет броситься вперед или отступить назад, но тащится между ними, влекомый неодолимой силой притяжения. Он оставляет Пинео и Мазурека, как только они входят в бар, и садится рядом с Алисией в конце стойки. Ее лицо освещается слабой двадцатипятиваттной улыбкой, и Бобби думает, что, хотя наверняка она улыбается лучезарней и шире своим коллегам и родственникам, именно эта улыбка свидетельствует о толике истинной радости, еще сохранившейся в душе после многих лет, отданных карьере и несчастной любви.
Чтобы проверить свое предположение, он спрашивает, есть ли у нее парень, и она говорит: – Боже мой! Парень. Как странно. Ты с таким же успехом мог бы спросить, есть ли у меня поклонник.
– Так у тебя есть поклонник?
– У меня была куча поклонников, – говорит она. – Но в данный момент я не испытываю надобности ни в одном, благодарю покорно.
– Занята карьерой, да?
– Не только. Хотя сейчас пожалуй. Я… – Она сардонически усмехается.
1 2 3 4 5 6