Зябко передернув плечами, Грин отошел от окна. Ходил по комнате, стараясь ступать бесшумно по скрипучим, затоптанным половицам. Заглянул в этажерку: нет ли чего почитать. Книг не было. Только стопка разрозненных нот, да ученическая ручка в чернильнице. Машинально помешал чернила - они не замерзли, значит, в комнате не так уж холодно.
Роскошная нотная бумага... Он сбежал от этажерки и принялся снова шагать. Семь шагов от окна к двери, и обратно. Вчерашние впечатления возвращались. Теперь их натиск был упорным и долгим. Он попробовал думать о другом, сбился и уступил.
Все стало объемным, ярким. День - вчера такой обыденный- превращался в музей чудес, необыкновенных совпадений, удивительных встреч и событий.
Мгновенный провал в памяти был как удар. В следующую секунду, ползая на коленях, он шарил под кроватью.
Поднялся. Долго гладил шершавую кору.
Теперь он вашел бы слова, но сказать их было некому.
Тяжело ступая, бродил по комнате. Одинокий, больной, окруженный словами, которые некому сказать.
Клочьями ваты висели над городом сжавшиеся от холода облака. В провале окна стыло иссиня-зеленое мерзлое небо.
Стыли люди, улицы, дома. Схваченный ледяными обручами вернувшейся зимы, интервенции и блокады, стыл Петроград.
А за ним - неоглядная даль разоренной, нищей страны.
Он накинул шинель, взял пачку хрустящей нотной бумаги.
Нехотя сел к окну - не любил писать. Но слова уже жили.
Такие же крепкие, как вино, за которое предок Артура Грея- Джон заплатил в Лиссабоне две тысячи золотых пиастров.

1 2