Я торопливо оделся, пересек зал, но Сол уже поднялся. Я почувствовал легкую досаду от того, что он не зашел поболтать со мной, как иногда делал, и даже не заглянул, чтобы напомнить, что давно пора вставать.
Я обнаружил его в гостиной завтракающим за маленьким столом, который он поместил напротив каминной полки. Он сидел лицом к портрету.
— Доброе утро, — произнес Сол.
— Почему ты меня не разбудил? — спросил я его. — Ты же знаешь, я никогда не встаю поздно.
— Я думал, ты устал, — ответил он. — Какая разница?
Я сел против него, чувствуя известное раздражение, вынул из-под салфетки теплый бисквит и разломил.
— Ты заметил, что дом ночью трясся? — спросил я.
— Нет. Неужели?
Я оставил без внимания оттенок определенной дерзости в его встречном вопросе. Я надкусил бисквит и положил.
— Кофе? — предложил он.
Я резко кивнул, и он наполнил чашку, совершенно не обращая внимания на мое задетое самолюбие.
Я оглядел стол.
— Где сахар? — спросил я.
— Мне он не нужен, — ответил он. — Ты же знаешь.
— Он нужен мне, — сказал я.
— Да, но ты же не встал, Джон, — ответил он с обезоруживающей улыбкой.
Я рывком поднялся и направился на кухню, открыл дверцу буфета и достал сахарницу болезненно-чувствительными пальцами.
Затем, собираясь выйти из кухни и проходя мимо буфета, я попытался отворить другую дверцу. Она не открывалась. С тех самых пор, как мы въехали, дверца оставалась прочно притворенной. Мы с Солом, шутливо придерживаясь местной традиции, решили, что на буфетных полках хранятся засушенные привидения.
Однако в тот момент я мало был расположен к забавным фантазиям. С нарастающим раздражением я тянул за круглую ручку. То, что я настойчиво пытался открыть дверцу буфета, просто отражало плохое настроение, которое так живо накатило из-за пренебрежения ко мне Сола. Я поставил сахарницу и обеими руками ухватился за ручку буфета.
— Черт возьми, что ты делаешь? — услышал я из прихожей голос Сола.
Я не ответил на вопрос, лишь потянул ручку еще сильнее. Но дверца, словно прочно врезанная в раму, не сдвинулась ни на йоту.
— Что ты делал? — спросил Сол, когда я вернулся.
— Ничего, — ответил я, на том и кончилось. Я сидел, ел почти без аппетита. Я не знал, больше ли я разозлен или обижен. Скорее, это была обида, потому что Сол, обыкновенно чрезвычайно внимательный к моим настроениям, в тот день казался безразличным. В нем чувствовалась пресыщенная бесстрастность, столь отличная от его нрава, что я основательно расстроился.
Во время завтрака я случайно взглянул на него и вдруг обнаружил, что глаза его смотрят поверх моих плеч, прикованные к чему-то, что находилось позади меня. Крупная дрожь прошла по моей спине.
— На что ты смотришь? — спросил я.
Его глаза сфокусировались на мне, и легкая улыбка исчезла с губ.
— Ни на что, — ответил он.
Тем не менее я повернулся в кресле, чтобы посмотреть. Но там был только портрет над каминной полкой, и ничего более.
— На портрет? — спросил я.
Он не ответил, лишь помешал свой кофе с притворным хладнокровием.
— Сол, я с тобой говорю.
Его темные глаза, глядевшие на меня, были холодны и насмешливы. Они словно отвечали: «Хорошо, говоришь, но мне-то что?»
Пока он молчал, я попытался ослабить возникшее между нами необъяснимое напряжение. Я поставил чашку.
— Ты нормально спал?
Его глаза быстро метнулись ко мне, и я не мог не заметить в них подозрительность.
— Почему ты спрашиваешь? — произнес он недоверчиво.
— Разве это такой уж странный вопрос?
Сол вновь не ответил. Он промокнул свои тонкие губы салфеткой и отодвинул кресло, собираясь уйти.
— Прошу прощения, — пробормотал он, скорее в силу привычки, чем вежливости. Это чувствовалось.
— Почему ты столь таинственен? — спросил я, искренне обеспокоенный.
Он стоял, готовый уйти, с лицом совершенно бесстрастным.
— Никакой таинственности, — сказал он. — Ты выдумываешь ерунду.
Я просто не понимал внезапной перемены, произошедшей с ним, и не мог вспомнить ни одного похожего случая. Я недоверчиво смотрел, когда он повернулся и направился в прихожую короткими нетерпеливыми шагами.
Он повернул налево, чтобы пройти под сводчатой аркой, и я услышал его быстрые прыжки по ступеням, покрытым ковром. Не в силах пошевельнуться, я сидел, глядя на то место, с которого он только что исчез.
Только спустя долгое время я повернулся еще раз, чтобы получше рассмотреть портрет.
Казалось, в нем не было ничего необычного. Мои глаза скользили по хорошо сформированным плечам, тонкой белой шее, подбородку, по красным губам, похожим на лук Купидона, изящно вздернутому носику, чистым зеленым глазам. Я покачал головой. Просто женский портрет, не более. Как он мог воздействовать на здравомыслящего человека? Как он мог воздействовать на Сола?
Я не допил кофе, оставив его остывать на столе, встал, придвинул кресло и направился вверх по лестнице. Я шел в комнату брата. Я повернул дверную ручку, чтобы войти, но тут же ощутил оцепенение во всем теле, поняв, что он заперся. Я пошел прочь, со сжатыми губами, основательно раздраженный и взволнованный сверх меры.
Пока большую часть дня я сидел в своей комнате, по временам листая книгу, я прислушивался, к его шагам в зале. Я пытался понять ситуацию, осмыслить недобрую перемену в его отношении ко мне.
Но что предположить, кроме головной боли, плохого сна или других, столь же неудовлетворительных объяснений. Разве этим объяснишь его беспокойство, чуждый взгляд, каким он смотрел на меня, явное нежелание говорить учтиво.
Именно тогда, вопреки себе, должен прямо это заявить, я начал предполагать иные причины и на краткий миг поверил в местные предания о доме, в котором мы живем. Мы не говорили о том прикосновении, но потому ли, что считали это выдумкой, или потому, что знали: это не так?
Как-то, после полудня, я стоял в прихожей с закрытыми глазами, напряженно прислушиваясь, словно намеревался уловить некий необычный звук и разыскать его источник. Я стоял, покачиваясь взад-вперед, и в глубокой тишине само безмолвие звенело у меня в ушах.
Я не слышал ничего. И день проходил медленно, опустошенно. У нас с Солом был совместный угрюмый ужин, на протяжении которого он отвергал все, что могло послужить завязкой к беседе, а также неоднократные предложения сыграть попозже вечером в карты или шахматы.
Закончив трапезу, он сразу вернулся в свою комнату, а я, вымыв тарелки, отправился в свою и скоро лег спать.
И сон повторился опять. Не совсем сон, думал я, лежа рано утром на постели. Это было не просто сном. Лишь сотни грузовиков могли бы устроить такую тряску, от которой дрожал дом в моем воображении. И свет, сияющий под дверью, был слишком ярким для света свечей, сверкал голубизной. И шаги, что я слышал, были отчетливы. Но вот было ли все это лишь во сне? Я не мог быть уверен.
IV
Я встал и оделся примерно в 9:30, сильно раздраженный тем, что план моей работы претерпел столько изменений из-за беспокойства. Я быстро совершил туалет и отправился в зал, страстно желая забыться в хлопотах.
И тут, когда я машинально посмотрел в сторону комнаты Сола, я увидел, что дверь слегка приоткрыта. Я подумал, что он уже поднялся и работает наверху, в солярии, а потому не стал останавливаться. Вместо этого я заторопился вниз по лестнице, чтобы на скорую руку приготовить себе завтрак. Войдя на кухню, я нашел ее в том же виде, как оставил прошлым вечером.
После легкого завтрака я вновь поднялся наверх и зашел в комнату Сола.
И тут, с некоторым испугом, я обнаружил, что он еще на постели. Я говорю «на», а не "в", поскольку одеяла и простыни были отброшены в сторону, причем яростно отброшены, и свисали перекрученными жгутами на деревянный пол.
Сол лежал на нижней простыне, одетый только в пижамные штаны; грудь, плечи и лицо покрывали крошечные капли пота.
Я наклонился и встряхнул его, он лишь забормотал в сонной апатии. Я снова встряхнул его ожесточенно, и он в раздражении отвернулся.
— Оставь меня в покое, — раздражение его нарастало.
Молчание.
— Ты знаешь, я...
Он остановился, словно вновь был близок к тому, чтобы заговорить о чем-то, о чем не должен говорить.
— Ты — что? — спросил я, ощущая в себе горячий прилив огорчения.
Он ничего не сказал, лег на живот и зарылся лицом в белизну подушки.
Я потянулся опять и потряс его за плечо, в этот раз более грубо. Он резко дернулся и почти закричал на меня:
— Убирайся отсюда!
— Ты собираешься рисовать? — спросил я, нервно дрожа.
Он лег на бок, немного поерзал, готовясь снова уснуть. Я отвернулся, порывисто дыша от злости.
— Завтрак готовь себе сам, — сказал я, чувствуя еще большую ярость от этих пустых слов. Кажется, когда я, уходя, закрыл дверь, мне послышалось, что Сол смеется.
Я ушел в свою комнату и начал работать над пьесой, хотя едва ли удачно. Мозг мой не мог сосредоточиться. Мысли перескакивали. Каким необычным способом испорчена моя приятная жизнь!
Мы с Солом всегда были очень близки. Наши жизни были нераздельны, планы были совместными планами, а привязанности в первую очередь направлены друг на друга. Так повелось со времен нашего детства, когда в школе одноклассники в шутку называли нас Близнецами, сокращая наш полный титул «Сиамские Близнецы». Не мешало даже то, что я был двумя годами старше Сола, в школе мы постоянно были вместе, друзей выбирали, согласуясь с нашими обоюдными пристрастиями и неприязнями, короче говоря, жили друг для друга.
А теперь... Этот, повергающий в ярость, раскол в наших отношениях. Этот грубый разрыв дружеской близости. Этот резкий поворот от тесной связи к бессердечному невниманию.
Происшедшее было столь тягостно для меня, что почти сразу я начал искать самую вескую причину. И хотя предполагаемое решение казалось по меньшей мере надуманным, я не мог не ухватиться за него с готовностью. И, приняв однажды, уже не сходил с этой точки зрения.
В безмолвии своей комнаты я размышлял о призраках.
Возможно ли, что дом посещается?.. Я лихорадочно размышлял, перебирал «за» и «против».
Если откинуть то, что они могли быть плодом сна, существовали и тяжелая вибрация, и странное гудение на высокой ноте, которое изводило мой мозг. Был колдовской голубой свет, который мне приснился или действительно пробивался под дверью. И, наконец, самое убийственное доказательство — утверждение Сола, что он почувствовал руку на своей щеке. Холодную проклятую руку!
И все же трудно допустить существование призраков в трезвом объективном мире. Сами инстинкты наши восстают против такой, сводящей с ума, возможности. Ибо, если некогда был сделан первый шаг в сверхъестественное, возврата нет. Нет понимания того, куда ведет эта странная дорога. Понятно лишь, что это и неизведанно, и ужасно.
И настолько действенными оказались нахлынувшие предчувствия, что я отложил в сторону нераскрытый блокнот и неиспользованную ручку и заторопился в зал, заторопился в комнату Сола, как будто там происходило что-то не то.
Его неожиданный, нелепый храп в тот же миг принес мне облегчение. Но улыбка моя была недолгой и тут же исчезла, когда я увидел на прикроватном столике наполовину опустошенную бутылку ликера.
От потрясения я похолодел. Мелькнула мысль о дурном влиянии, хотя я и не знал, где его источник.
И пока я стоял над распластанной фигурой, он застонал и повернулся на спину. Он спал одетый, но одежда для сна была растерзана и помята. Я заметил, что он небрит и чрезвычайно осунулся, а налитый кровью взгляд направлен на меня, как смотрят на чужака.
— Чего тебе? — спросил хрипло Сол с неестественной интонацией.
— Ты в своем уме? — сказал я. — Ради бога, что?..
— Вон отсюда, — вновь сказал он мне, своему брату.
Я уставился на его небритое лицо и, хотя знал, что черты могут быть искажены от выпитого, не мог отогнать мрачного предчувствия. В какой-то мере он был непристоен — и дрожь отвращения пробежала по мне.
Я собирался забрать у него бутылку, когда он рванулся ко мне, взбешенный. Рука его промахнулась — чувство пространства была притуплено спиртным.
— Я сказал, убирайся вон! — закричал он в ярости, на щеках его выступили красные прожилки.
Я попятился прочь, почти в ужасе, потом развернулся на каблуках и заторопился в зал, дрожа от потрясения, от неестественного поведения моего брата. Я долго стоял по другую сторону двери, прислушиваясь к тому, как он, постанывая, беспокойно ворочается на постели. И я чувствовал, что вот-вот заплачу.
Бездумно я спустился по сумеречной лестнице, миновал гостиную и столовую, вошел в небольшую кухню. Там, в черном безмолвии, я поднял повыше шипящую спичку и затем зажег тяжелую свечу, найденную на плите.
Когда я двигался по кухне, мои шаги казались забавно приглушенными, будто я слышал их сквозь толстый слой ваты. Возникла нелепая мысль, что словно сама тишина резко стучит у меня в ушах.
Проходя по левую сторону от буфета, я почувствовал, что двигаюсь с трудом. Казалось, тяжелый воздух внезапно стал подвижным и борется со мной.
1 2 3 4 5 6