И Скотт увидел, как драгоценное оружие катится по склону перекладины.
«Оно сейчас свалится!»
Сломя голову Скотт разбежался и прыгнул... И конечно, основная тяжесть опять пришлась на поврежденную ногу. Лицо его сморщилось от боли, но он не остановился: булавка-копье, набирая скорость, катилась к следующему проему. Теряя сандалии, Скотт бросился за ней, не обратив внимания на то, что в босую ступню впилась заноза. Он летел, стараясь догнать булавку. Не раздумывая, нырнул за ней, когда она уже переваливалась через край перекладины. Колено взорвалось болью. Скотт едва не сорвался вниз, а булавка уже падала. Соскальзывая острием вниз, она вонзилась в другую перекладину. Ее головка застыла перед растянувшимся Скоттом. Хватая ртом воздух, он вытащил ее, воткнул в дерево рядом с собой, как в песок, и, поджав ногу и стиснув от боли зубы, вытащил из огрубевшей желтой кожи ступни большую, как щепка, занозу. Из ранки выступила кровь. Скотт со злостью выдавил несколько капель. «Я не буду бояться, я никогда больше не буду бояться, — твердил он себе. — Решено».
Он хотел растереть колено, но, охнув, отдернул руку. Оказалось, что она была разодрана при падении. Скотт тяжело вздохнул и вдруг почувствовал, что теплые струйки воды бегут по его груди, по складкам живота.
Губка! Упав, он сдавил ее.
«Ерунда, — закрыв глаза, подумал Скотт. — Все нормально».
Оторванной от края халата тряпицей он забинтовал руку. «Ну вот, теперь лучше. — Скотт удовлетворенно кивнул и, кусая губы от боли, решительно растер колено. — Вот так-то лучше, много лучше».
Осторожно, прихрамывая, Скотт подошел к сандалии, надел ее и завязал еще несколько узлов, чтобы она больше не сваливалась. Потом вернулся к нитке, лежащей кольцами, и отнес ее к краю перекладины. На этот раз он привязал копье к ней: теперь, когда он бросит копье, оно уже не покатится вниз. И к тому же не надо будет специально перебрасывать нитку.
Все вышло, как он задумал. Он перепрыгнул вслед за копьем, приземлился на здоровую ногу и подтянул крюк за нитку. Да, так гораздо лучше. Всего и надо-то было — чуть-чуть подумать. И таким образом Скотт перебрался через все сиденье к спинке.
Присев отдохнуть, он посмотрел на ее почти отвесную стену и увидел торчащие высоко над собой крокетные воротца: «Они тоже могут пригодиться».
Отдышавшись, Скотт выдавил в рот несколько капель воды из губки и встал, готовясь к следующему этапу восхождения — к подлокотнику верхнего кресла.
Задача несложная. Спинка из трех широких досок скрепляется тремя перекладинами. Надо забросить крюк на первую, подняться по нитке, забросить на вторую, потом на третью...
Скотт начал забрасывать крюк. Четвертая попытка оказалась удачной, и, закинув копье на спину, он полез.
Час спустя, уже на верхней перекладине, Скотт обнаружил, что крюк почти разогнулся, и все-таки забросил его на подлокотник кресла, поставленного вверх ногами. Забравшись вверх по нитке, он почти заполз на него. «Боже, как я устал», — думал он, перекатываясь от края и тяжело дыша.
Скотт взглянул на проделанный путь и вспомнил, что когда-то все это пространство могло полностью закрыть его, Скотта, а сам он с легкостью переносил кресло с места на место. Скотт перевернулся вверх лицом. Усталость, по крайней мере, прогоняет мысли — о пауке, о прошлом, о тысяче других бесполезных вещей.
Скотт поднялся на дрожащих ногах и огляделся. Вероятно, он какое-то время проспал... Провалился в сон, как в черную бездну. Закинув копье на спину и подняв крюк, двинулся по длинной оранжевой плоскости подлокотника, волоча за собой извивающуюся, как ленивая змея, нитку.
Да, кстати о пауке. Странно, но с самого утра Скотт не видел знаков его присутствия, тогда как обычно мерзкая тварь день и ночь крутилась где-то рядом.
Может, он сдох?
Чувство ликования на миг охватило Скотта: может, паук каким-то образом был убит? Однако восторг быстро улетучился: Скотт не мог поверить, что эта тварь мертва. Нет, паук бессмертен, ибо это не просто паук: это неизведанный страх мира, превратившийся в извивающийся, шевелящий ядовитыми челюстями кошмар; это ужасное, черное, как ночь, создание вселяло в Скотта неуверенность, беспокойство, страх.
Прежде чем продолжить восхождение, надо было позаботиться о булавке. Ему не нравилось, как она разгибалась под его весом. А что, если она в конце концов не выдержит?
«Этого не случится, — сказал себе Скотт и, засунув острие крюка в щель между подлокотником и ножкой, загнул его. — Вот так».
Забросив крюк и зацепив его за крокетные воротца, Скотт подергал нитку, испытывая прочность крепления и, раскачиваясь на ней, полез вверх. Через две минуты он уже прижимался к гладкой металлической поверхности воротец.
Понадобилось много времени, чтобы проползти по их холодной изогнутой перекладине. Ко всему прочему он вынужден был тащить на себе нитку, крюк и копье. А перебросить их было нельзя: слишком большое расстояние.
Снова и снова Скотт съезжал под тонкую перекладину и висел вниз головой. Его сердце бешено стучало. И каждый раз все труднее становилось подниматься и заползать на перекладину. Наконец, уже у самого ее окончания, съехав в очередной раз, он пополз, так и вися вниз головой, отчаянно подталкивая тело руками и ногами. Нитка отчаянно раскачивалась.
К тому моменту, когда он добрался до полки верхнего кресла, мышцы уже начинало сводить от усталости. Скотт, задыхаясь от напряжения, заполз на полку и лег, опустив голову на дерево, шершавая поверхность которого раздражала и без того израненный лоб. Но у него не было сил пошевелиться. Ноги свисали над семисотфутовой пропастью.
Через двадцать минут он все же затащил себя наверх и заглянул за край. Под ним простирался мир погреба. Далеко внизу красный шланг опять показался неподвижно спящей, разинувшей пасть змеей, подушечка — усыпанной цветами лужайкой. Скотт увидел напоминавшую колодец дырку в полу, куда однажды, в первые дни своего пребывания здесь, чуть не свалился, а позднее чуть не прыгнул, услышав журчание воды. Теперь дырка казалась лишь маленькой черной точкой. Крышка коробки, под которой он спал, напоминала размытый серый квадрат.
Скотт на четвереньках добрался до толстой ножки кресла, прислонился к ней, снял с себя крюк, нитку и копье и расслабленно вытянул ноги. Вытащив из-за пазухи губку и последний кусочек печенья, начал жадно пить и есть. Воды в губке оставалось немного, но это Скотта не волновало. Он скоро будет наверху. И если без происшествий доберется до хлеба, то легко спустится вниз. Если же нет, то ему не нужны будут ни вода, ни еда.
Подошвы сандалий коснулись верхнего края скалы. Подергав за нитку, Скотт освободил крюк и, когда тот, кувыркаясь, стал падать вниз, удержал его и рывками втащил обратно. И тут же бросился за стеклянное основание огромной, похожей на колокол электрической пробки, обежал его и замер, вглядываясь через край в широко раскинувшуюся сумеречную пустыню.
В бледных лучах света, пробивавшихся через пыльное окно, он видел огромные трубы и вьющиеся над головой провода, подвешенные к балкам; громадные щепки, камни и картонки, разбросанные по пескам; слева — высящиеся громады склянок и жестянок из-под краски; прямо перед собой — убегающие вдаль, насколько хватало глаз, цепи барханов.
В двухстах ярдах от него лежал ломоть хлеба.
Облизнув губы, Скотт бросился было бежать по песку, но, резко отпрянув назад, стал озираться. «Где же гадина?» Неизвестность выводила его из себя.
Тишина. Безмолвие. Лучи света, падая под углом, напоминали светящийся и казавшийся живым от постоянного движения пылинок столб, который кто-то прислонил к окну. Громадные щепки, камни, бетонные балки, провода и трубы, жестянки из-под краски, склянки, барханы — все замерло будто в ожидании. Скотт вздрогнул и перекинул копье на грудь. Держа в руках упиравшуюся головкой в цемент булавку-копье с острым как бритва концом, дрожавшим чуть выше его головы, он почувствовал себя уверенно.
— Ну, пора, — пробормотал Скотт, сглотнул пересохшим от волнения горлом и пошел через пески.
Крюк волочился по песку, и Скотт бросил его. «Обойдусь, — подумал он. — Пусть полежит здесь. — Но, пройдя несколько шагов, остановился. — Все-таки не хочется его оставлять. Ничего, конечно, с ним не случится, и все же — вдруг пригодится? Без него как без рук».
Осторожно, оглядываясь через плечо, Скотт повернул назад. Подойдя к крюку, он суетливо наклонился и поднял его. Если паук бросится сзади, он быстро бросит крюк и схватит обеими руками копье.
«Не дергайся, еще ничего не случилось».
Скотт снова двинулся через пески. Шел медленно и осторожно, беспокойно озираясь по сторонам. Ох уж эта нитка! Она с шуршанием волочилась по песку, зарывалась в него, она мешала Скотту и напоминала своим шорохом о па...
Скотт остановился и испуганно обернулся.
«Никого, хватит дергаться, — приказал он себе и неторопливо осмотрелся. Сердце медленно, как молот, билось о ребра. — Нет, никого!»
Только тени, тишина и застывшие, как бы в ожидании, предметы.
В ожидании? Да, в ожидании, ибо все в мире словно пошло вкривь и вкось: все было вздернуто, наклонено, подвешено. Каждая линия, казалось, беспокойно текла. «Что-то должно случиться, — размышлял Скотт. — Я предчувствую. Сама тишина, кажется, нашептывает это».
Что-то должно случиться...
Скотт воткнул копье в песок и начал сматывать нитку в лассо, чтобы можно было нести ее на плече, не вслушиваясь в предательское шуршание за спиной. Методично действуя руками, он беспокойно озирался.
Услышав подозрительный шорох, Скотт выпустил лассо, выхватил копье из песка и выставил его перед собой. Мышцы рук и плеч дрожали от напряжения, ноги упирались в песок, широко раскрытые глаза сверлили сумрак пустыни. Дрожащее дыхание с шумом срывалось с его губ. Скотт замер, настороженно вслушиваясь.
Может, это дом оседает? Может...
Щелчок, хлопок — и волна рева.
С глухим вскриком Скотт развернулся, вглядываясь в темноту полными ужаса глазами, и почти сразу понял: масляный обогреватель. Бросив копье, он зажал дрожащими руками уши.
Через две минуты обогреватель, клацнув, выключился и тишина упала на залитую тенями пустыню.
Смотав нитку, повесив ее тяжелые кольца на плечо и взяв в руки копье, Скотт двинулся дальше, все еще беспокойно косясь по сторонам: «Где эта гадина? Где она прячется?»
Подойдя к ближайшей щепке, он остановился и, скинув нитку, выставил вперед копье. Эта гадина может прятаться где угодно. Скотт облизнул сухие губы и, пригнувшись, двинулся вперед. Чем дальше он углублялся в дюны, тем чернее становился сумрак. «Она может быть и тут... и там... Что, если гадина совсем рядом?» — встревоженно думал он.
Он резко вскинул голову: а вдруг тварь спускается на него сверху по невидимой паутине?
Стиснув стучащие зубы, Скотт опустил голову. От страха под ложечкой холодело и посасывало. «Да что со мной, черт побери? Я не собираюсь стоять здесь как паралитик». Решительно, хотя и на дрожащих ногах, он подошел к концу щепки и заглянул за нее. Никого.
Вздыхая, Скотт вернулся к нитке и поднял ее: «Ну и тяжесть! Надо было ее оставить. Ничего бы с ней не случилось». Он постоял в нерешительности, и тут на ум ему пришла светлая мысль: «А ведь крюком можно подтянуть ломоть хлеба к краю скалы!» Согласно кивнув, Скотт поднял тяжелое лассо на плечо. Он был рад этой идее. Теперь у него была веская причина тащить нитку. Какой бы тяжелой она ни казалась, бросать ее он уже не хотел.
И каждый раз, подходя к щепке, валуну, куску картона, кирпичу, куче песка, Скотт вынужден был выполнять одну и ту же щекочущую нервы процедуру: скидывать лассо, подкрадываться, выставив вперед копье, и в очередной раз убеждаться, что паука нет. И неизменно после этого облегчение — пусть временное — делало его словно ватным: тело становилось вялым, копье утыкалось в песок. Он возвращался к нитке, крюку и затем шел к следующему препятствию. Временным облегчение было потому, что каждая удача была на самом деле только отсрочкой.
Когда Скотт наконец добрался до хлеба, есть ему уже не хотелось.
Он стоял перед возвышавшимся перед ним белым кубом, как ребенок перед многоэтажным домом. Ему раньше не приходило в голову придумать, как подтащить ломоть к краю.
«Ерунда, — мелькнула утешительная мысль. — Мне совсем не нужно так много на один день».
Скотт осторожно огляделся, но никого не увидел. «А может, паук все-таки сдох?» Он боялся в это поверить, хотя, впрочем, будь гадина жива, она бы уже выдала себя. Раньше тварь всегда чувствовала его присутствие. Она, наверное, помнила его и, возможно, ненавидела. А уж он-то точно ее ненавидел.
Скотт воткнул копье в песок, отломил твердый кусок хлеба, вгрызся в него и начал жевать. Вкусно. Через несколько мгновений аппетит вернулся, а спустя еще минуты Скотт, казалось, готов был съесть все разом. Хотя осторожность не покинула его, Скотт поймал себя на том, что одну за другой отламывает и жадно грызет белые хрустящие крошки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
«Оно сейчас свалится!»
Сломя голову Скотт разбежался и прыгнул... И конечно, основная тяжесть опять пришлась на поврежденную ногу. Лицо его сморщилось от боли, но он не остановился: булавка-копье, набирая скорость, катилась к следующему проему. Теряя сандалии, Скотт бросился за ней, не обратив внимания на то, что в босую ступню впилась заноза. Он летел, стараясь догнать булавку. Не раздумывая, нырнул за ней, когда она уже переваливалась через край перекладины. Колено взорвалось болью. Скотт едва не сорвался вниз, а булавка уже падала. Соскальзывая острием вниз, она вонзилась в другую перекладину. Ее головка застыла перед растянувшимся Скоттом. Хватая ртом воздух, он вытащил ее, воткнул в дерево рядом с собой, как в песок, и, поджав ногу и стиснув от боли зубы, вытащил из огрубевшей желтой кожи ступни большую, как щепка, занозу. Из ранки выступила кровь. Скотт со злостью выдавил несколько капель. «Я не буду бояться, я никогда больше не буду бояться, — твердил он себе. — Решено».
Он хотел растереть колено, но, охнув, отдернул руку. Оказалось, что она была разодрана при падении. Скотт тяжело вздохнул и вдруг почувствовал, что теплые струйки воды бегут по его груди, по складкам живота.
Губка! Упав, он сдавил ее.
«Ерунда, — закрыв глаза, подумал Скотт. — Все нормально».
Оторванной от края халата тряпицей он забинтовал руку. «Ну вот, теперь лучше. — Скотт удовлетворенно кивнул и, кусая губы от боли, решительно растер колено. — Вот так-то лучше, много лучше».
Осторожно, прихрамывая, Скотт подошел к сандалии, надел ее и завязал еще несколько узлов, чтобы она больше не сваливалась. Потом вернулся к нитке, лежащей кольцами, и отнес ее к краю перекладины. На этот раз он привязал копье к ней: теперь, когда он бросит копье, оно уже не покатится вниз. И к тому же не надо будет специально перебрасывать нитку.
Все вышло, как он задумал. Он перепрыгнул вслед за копьем, приземлился на здоровую ногу и подтянул крюк за нитку. Да, так гораздо лучше. Всего и надо-то было — чуть-чуть подумать. И таким образом Скотт перебрался через все сиденье к спинке.
Присев отдохнуть, он посмотрел на ее почти отвесную стену и увидел торчащие высоко над собой крокетные воротца: «Они тоже могут пригодиться».
Отдышавшись, Скотт выдавил в рот несколько капель воды из губки и встал, готовясь к следующему этапу восхождения — к подлокотнику верхнего кресла.
Задача несложная. Спинка из трех широких досок скрепляется тремя перекладинами. Надо забросить крюк на первую, подняться по нитке, забросить на вторую, потом на третью...
Скотт начал забрасывать крюк. Четвертая попытка оказалась удачной, и, закинув копье на спину, он полез.
Час спустя, уже на верхней перекладине, Скотт обнаружил, что крюк почти разогнулся, и все-таки забросил его на подлокотник кресла, поставленного вверх ногами. Забравшись вверх по нитке, он почти заполз на него. «Боже, как я устал», — думал он, перекатываясь от края и тяжело дыша.
Скотт взглянул на проделанный путь и вспомнил, что когда-то все это пространство могло полностью закрыть его, Скотта, а сам он с легкостью переносил кресло с места на место. Скотт перевернулся вверх лицом. Усталость, по крайней мере, прогоняет мысли — о пауке, о прошлом, о тысяче других бесполезных вещей.
Скотт поднялся на дрожащих ногах и огляделся. Вероятно, он какое-то время проспал... Провалился в сон, как в черную бездну. Закинув копье на спину и подняв крюк, двинулся по длинной оранжевой плоскости подлокотника, волоча за собой извивающуюся, как ленивая змея, нитку.
Да, кстати о пауке. Странно, но с самого утра Скотт не видел знаков его присутствия, тогда как обычно мерзкая тварь день и ночь крутилась где-то рядом.
Может, он сдох?
Чувство ликования на миг охватило Скотта: может, паук каким-то образом был убит? Однако восторг быстро улетучился: Скотт не мог поверить, что эта тварь мертва. Нет, паук бессмертен, ибо это не просто паук: это неизведанный страх мира, превратившийся в извивающийся, шевелящий ядовитыми челюстями кошмар; это ужасное, черное, как ночь, создание вселяло в Скотта неуверенность, беспокойство, страх.
Прежде чем продолжить восхождение, надо было позаботиться о булавке. Ему не нравилось, как она разгибалась под его весом. А что, если она в конце концов не выдержит?
«Этого не случится, — сказал себе Скотт и, засунув острие крюка в щель между подлокотником и ножкой, загнул его. — Вот так».
Забросив крюк и зацепив его за крокетные воротца, Скотт подергал нитку, испытывая прочность крепления и, раскачиваясь на ней, полез вверх. Через две минуты он уже прижимался к гладкой металлической поверхности воротец.
Понадобилось много времени, чтобы проползти по их холодной изогнутой перекладине. Ко всему прочему он вынужден был тащить на себе нитку, крюк и копье. А перебросить их было нельзя: слишком большое расстояние.
Снова и снова Скотт съезжал под тонкую перекладину и висел вниз головой. Его сердце бешено стучало. И каждый раз все труднее становилось подниматься и заползать на перекладину. Наконец, уже у самого ее окончания, съехав в очередной раз, он пополз, так и вися вниз головой, отчаянно подталкивая тело руками и ногами. Нитка отчаянно раскачивалась.
К тому моменту, когда он добрался до полки верхнего кресла, мышцы уже начинало сводить от усталости. Скотт, задыхаясь от напряжения, заполз на полку и лег, опустив голову на дерево, шершавая поверхность которого раздражала и без того израненный лоб. Но у него не было сил пошевелиться. Ноги свисали над семисотфутовой пропастью.
Через двадцать минут он все же затащил себя наверх и заглянул за край. Под ним простирался мир погреба. Далеко внизу красный шланг опять показался неподвижно спящей, разинувшей пасть змеей, подушечка — усыпанной цветами лужайкой. Скотт увидел напоминавшую колодец дырку в полу, куда однажды, в первые дни своего пребывания здесь, чуть не свалился, а позднее чуть не прыгнул, услышав журчание воды. Теперь дырка казалась лишь маленькой черной точкой. Крышка коробки, под которой он спал, напоминала размытый серый квадрат.
Скотт на четвереньках добрался до толстой ножки кресла, прислонился к ней, снял с себя крюк, нитку и копье и расслабленно вытянул ноги. Вытащив из-за пазухи губку и последний кусочек печенья, начал жадно пить и есть. Воды в губке оставалось немного, но это Скотта не волновало. Он скоро будет наверху. И если без происшествий доберется до хлеба, то легко спустится вниз. Если же нет, то ему не нужны будут ни вода, ни еда.
Подошвы сандалий коснулись верхнего края скалы. Подергав за нитку, Скотт освободил крюк и, когда тот, кувыркаясь, стал падать вниз, удержал его и рывками втащил обратно. И тут же бросился за стеклянное основание огромной, похожей на колокол электрической пробки, обежал его и замер, вглядываясь через край в широко раскинувшуюся сумеречную пустыню.
В бледных лучах света, пробивавшихся через пыльное окно, он видел огромные трубы и вьющиеся над головой провода, подвешенные к балкам; громадные щепки, камни и картонки, разбросанные по пескам; слева — высящиеся громады склянок и жестянок из-под краски; прямо перед собой — убегающие вдаль, насколько хватало глаз, цепи барханов.
В двухстах ярдах от него лежал ломоть хлеба.
Облизнув губы, Скотт бросился было бежать по песку, но, резко отпрянув назад, стал озираться. «Где же гадина?» Неизвестность выводила его из себя.
Тишина. Безмолвие. Лучи света, падая под углом, напоминали светящийся и казавшийся живым от постоянного движения пылинок столб, который кто-то прислонил к окну. Громадные щепки, камни, бетонные балки, провода и трубы, жестянки из-под краски, склянки, барханы — все замерло будто в ожидании. Скотт вздрогнул и перекинул копье на грудь. Держа в руках упиравшуюся головкой в цемент булавку-копье с острым как бритва концом, дрожавшим чуть выше его головы, он почувствовал себя уверенно.
— Ну, пора, — пробормотал Скотт, сглотнул пересохшим от волнения горлом и пошел через пески.
Крюк волочился по песку, и Скотт бросил его. «Обойдусь, — подумал он. — Пусть полежит здесь. — Но, пройдя несколько шагов, остановился. — Все-таки не хочется его оставлять. Ничего, конечно, с ним не случится, и все же — вдруг пригодится? Без него как без рук».
Осторожно, оглядываясь через плечо, Скотт повернул назад. Подойдя к крюку, он суетливо наклонился и поднял его. Если паук бросится сзади, он быстро бросит крюк и схватит обеими руками копье.
«Не дергайся, еще ничего не случилось».
Скотт снова двинулся через пески. Шел медленно и осторожно, беспокойно озираясь по сторонам. Ох уж эта нитка! Она с шуршанием волочилась по песку, зарывалась в него, она мешала Скотту и напоминала своим шорохом о па...
Скотт остановился и испуганно обернулся.
«Никого, хватит дергаться, — приказал он себе и неторопливо осмотрелся. Сердце медленно, как молот, билось о ребра. — Нет, никого!»
Только тени, тишина и застывшие, как бы в ожидании, предметы.
В ожидании? Да, в ожидании, ибо все в мире словно пошло вкривь и вкось: все было вздернуто, наклонено, подвешено. Каждая линия, казалось, беспокойно текла. «Что-то должно случиться, — размышлял Скотт. — Я предчувствую. Сама тишина, кажется, нашептывает это».
Что-то должно случиться...
Скотт воткнул копье в песок и начал сматывать нитку в лассо, чтобы можно было нести ее на плече, не вслушиваясь в предательское шуршание за спиной. Методично действуя руками, он беспокойно озирался.
Услышав подозрительный шорох, Скотт выпустил лассо, выхватил копье из песка и выставил его перед собой. Мышцы рук и плеч дрожали от напряжения, ноги упирались в песок, широко раскрытые глаза сверлили сумрак пустыни. Дрожащее дыхание с шумом срывалось с его губ. Скотт замер, настороженно вслушиваясь.
Может, это дом оседает? Может...
Щелчок, хлопок — и волна рева.
С глухим вскриком Скотт развернулся, вглядываясь в темноту полными ужаса глазами, и почти сразу понял: масляный обогреватель. Бросив копье, он зажал дрожащими руками уши.
Через две минуты обогреватель, клацнув, выключился и тишина упала на залитую тенями пустыню.
Смотав нитку, повесив ее тяжелые кольца на плечо и взяв в руки копье, Скотт двинулся дальше, все еще беспокойно косясь по сторонам: «Где эта гадина? Где она прячется?»
Подойдя к ближайшей щепке, он остановился и, скинув нитку, выставил вперед копье. Эта гадина может прятаться где угодно. Скотт облизнул сухие губы и, пригнувшись, двинулся вперед. Чем дальше он углублялся в дюны, тем чернее становился сумрак. «Она может быть и тут... и там... Что, если гадина совсем рядом?» — встревоженно думал он.
Он резко вскинул голову: а вдруг тварь спускается на него сверху по невидимой паутине?
Стиснув стучащие зубы, Скотт опустил голову. От страха под ложечкой холодело и посасывало. «Да что со мной, черт побери? Я не собираюсь стоять здесь как паралитик». Решительно, хотя и на дрожащих ногах, он подошел к концу щепки и заглянул за нее. Никого.
Вздыхая, Скотт вернулся к нитке и поднял ее: «Ну и тяжесть! Надо было ее оставить. Ничего бы с ней не случилось». Он постоял в нерешительности, и тут на ум ему пришла светлая мысль: «А ведь крюком можно подтянуть ломоть хлеба к краю скалы!» Согласно кивнув, Скотт поднял тяжелое лассо на плечо. Он был рад этой идее. Теперь у него была веская причина тащить нитку. Какой бы тяжелой она ни казалась, бросать ее он уже не хотел.
И каждый раз, подходя к щепке, валуну, куску картона, кирпичу, куче песка, Скотт вынужден был выполнять одну и ту же щекочущую нервы процедуру: скидывать лассо, подкрадываться, выставив вперед копье, и в очередной раз убеждаться, что паука нет. И неизменно после этого облегчение — пусть временное — делало его словно ватным: тело становилось вялым, копье утыкалось в песок. Он возвращался к нитке, крюку и затем шел к следующему препятствию. Временным облегчение было потому, что каждая удача была на самом деле только отсрочкой.
Когда Скотт наконец добрался до хлеба, есть ему уже не хотелось.
Он стоял перед возвышавшимся перед ним белым кубом, как ребенок перед многоэтажным домом. Ему раньше не приходило в голову придумать, как подтащить ломоть к краю.
«Ерунда, — мелькнула утешительная мысль. — Мне совсем не нужно так много на один день».
Скотт осторожно огляделся, но никого не увидел. «А может, паук все-таки сдох?» Он боялся в это поверить, хотя, впрочем, будь гадина жива, она бы уже выдала себя. Раньше тварь всегда чувствовала его присутствие. Она, наверное, помнила его и, возможно, ненавидела. А уж он-то точно ее ненавидел.
Скотт воткнул копье в песок, отломил твердый кусок хлеба, вгрызся в него и начал жевать. Вкусно. Через несколько мгновений аппетит вернулся, а спустя еще минуты Скотт, казалось, готов был съесть все разом. Хотя осторожность не покинула его, Скотт поймал себя на том, что одну за другой отламывает и жадно грызет белые хрустящие крошки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32