Потом повернул голову и внимательно посмотрел на Моррела.
— Ты ведь знал, что это произойдет, — прошептал Король, показывая туда, где одеяло, облегая бедра правителя, внезапно обрывалось, словно дальше ног не было. Дальше ног на самом деле не было — их отрезали врачеватели, убоявшись гнили. Обломки костей, попав в кровеносные сосуды, вызвали болезнь, от которой не знали спасения. Даже то, что Король остался без ног, спасало его ненадолго.
— Ты ведь знал, — повторил Король. — Поэтому и приехал. Я догадался, что это не та вещь, которую можно подарить, — он потряс в воздухе рукой, — не та! И знал, что ты вернешься за ней — пусть даже и не по своей воле. Он сводил меня с ума, этот взгляд, он словно бы переливался в меня смрадными волнами, вынуждая творить какие-то страшные вещи. Я не помню всего — я ведь не обязан помнить! но то, что помню — этого вполне достаточно! Где ты взял это?
— Нет! — вскричал он тут же, махая руками и захлебываясь. — Нет! Не говори! Ничего не говори! я не желаю знать! Просто забери это у меня, просто забери и ступай прочь, живи рядом с этими домашними псами, живи, волк, делай вид, что ты похож на них, но на самом-то деле… — Король рассмеялся, — ты хитрее их всех. Забирай, — он протянул руку, но Моррел отрицательно покачал головой. Достал пергамент, написал: «Только после смерти».
— Да, — сказал Король, тряся головой. — Да, да, да, да!.. Как же я сразу не догадался? Так и должно быть — «после смерти». Да. Я напишу об этом в завещании. «А учителю моего сына, высокому господину Моррелу — перстень, что ношу на левой руке, на безымянном пальце». Да.
«Нет необходимости. Он все равно вернется ко мне — так или иначе».
Король посмотрел безумными глазами на пергамент, потом на Моррела — и расхохотался, словно услышал удачную шутку.
Моррел поклонился ему и вышел прочь, не оглядываясь. Оглядываться было не на что.
x x x
Король умер ночью, когда неожиданно началась пыльная буря, одна из многих, посещавших страну последние несколько лет. Все было похоже на грозу
— только без дождя. Серые тугие вихри пыли скручивались между каменными стенами и устремлялись в небо, попутно забивая песок во все щели, в глаза случайным прохожим и в шерсть бездомных собак. В замке было пустынно, по залам и коридорам бродило эхо, то и дело натыкаясь на растерянных придворных. Высокие господа, собравшиеся со всей страны по приказу правителя, скучали, тискали в углах служанок и отрешенно накачивались вином из погребов замка. Им было не менее страшно, чем остальным. Хотя принц Эллильсар и создавал впечатление человека, способного вывести страну из зоны распада, сомнения оставались у всех. А то, что старый Король умирал — в этом высокие господа достигали необычайного, просто-таки неприличного единодушия.
Король умер. Готарк Насу-Эльгад, бывший с ним до последнего, мало что понял из сумбурной, прерывистой речи больного. Что-то о судьбе и проклятии, о каком-то завещании и глазе, который «смотрит, смотрит, СМОТРИТ!…» Готарку Насу-Эльгаду было страшно. Он твердо решил, что Король каким-то образом подпал под власть могучих сил зла.
Священник, отпускавший грехи, вышел от правителя побелевшим, как первый снег. Он сунул молитвенник в руки служки и ушел к высоким господам — напиваться.
Глава матери Очистительницы возблагодарил Распятого Господа нашего, что не стал отпускать грехи лично. Ему вполне хватило туманных полубредовых речей Короля… Потом правитель скривился, усмехаясь одним только уголком рта, просипел: «Кончено!» — и замолчал навсегда. Готарк Насу-Эльгад с содроганием опустил покойнику веки — с первого раза не получилось, пальцы вспотели и соскальзывали, он раздраженно нажал посильнее и буквально стянул остывающую кожу вниз, соединяя ресницы. Вышел в коридор, пытаясь унять дрожь, прошелся туда-сюда, потом вроде бы почувствовал себя лучше, позвал прислугу и всех, кого следовало.
Принц не выглядел сильно удрученным. Скорее излишне собранным, серьезным. Он отдавал правильные приказы и вел себя, как подобает, но настоящей скорби не испытывал. Впрочем, ее не испытывал никто — за последние несколько лет Король изменился отнюдь не в лучшую сторону.
Наступившие дни растаяли в суматохе дел, сопутствующих похоронам и коронации. Сначала одно, потом — с двухсуточным перерывом — другое. Фактически же Эллильсар уже правил страной и, к удивлению и облегчению многих, правил мудро. Ему удалось кое-как разобраться с нахлынувшими делами, он даже нашел свободное время, чтобы поговорить с Моррелом.
Прежде чем войти, немой учитель постучался. Принц самолично открыл дверь и впустил в кабинет этого высокого поседевшего человека, который, казалось, совсем не изменился с тех пор, как впервые появился в жизни страны.
— Кем бы ты хотел видеть себя в будущем? — спросил Эллильсар, присаживаясь за стол, покрытый толстым слоем бумаг. — Говори, для тебя нет ничего невозможного. Я обязан тебе многим.
«Все, что я пожелаю?» — уточнил Моррел.
— Да, — спокойно подтвердил Эллильсар. — Все, что ты пожелаешь.
«Я должен принять решение».
— Хорошо, — сказал принц. — Но…
«Что-то не так?»
— Просто я хотел спросить, — Эллильсар помолчал. — Нет, ничего. Когда ты решишь?
«После коронации».
Принц рассеянно кивнул, и Моррел вышел, тихонько притворив за собой дверь. Он начал бояться, что и в этот раз ничего не получится. Как всегда.
x x x
Коронация проходила в старой церкви, все было торжественно и строго, народ ликовал, насколько он был в состоянии ликовать в такие нелегкие времена, высокие господа держались настороженно, но благосклонно. Готарк Насу-Эльгад смотрел на окружающее задумчиво и отстраненно, его разум был занят совсем другими делами, далекими от происходящего.
Когда все закончилось, процессия отправилась в замок.
Моррела не был в церкви, он ждал у ворот, одетый по-дорожному. Таллиб держал в поводу коня, на сей раз — одного.
x x x
Глава матери Очистительницы удивленно вздрогнул, когда на его плечо легла чья-то рука. Он посмотрел туда и снова вздрогнул, узнавая перстень на безымянном пальце. С почти суеверным страхом он поднял взгляд наверх, к лицу подошедшего. Нет, это был не воскресший Король, — всего лишь немой учитель.
Моррел протянул ему пергамент.
«Где Эллильсар?»
— Да, странно как-то все получилось, — растерянно произнес Готарк Насу-Эльгад. — Мальчик сказал, что у него дела в Зенхарде, мол, нужно подумать, отсалютовал нам мечом — тем, что вы ему подарили на совершеннолетие, — и умчался, взяв с собой только двух солдат. А меня оставил наместником. Безумие, сплошное безумие, и я, кажется, тоже схожу с ума. Откуда у вас этот перстень? Что вообще происходит?
Но Моррел уже был в седле, он дал коню шпор и вылетел раненой птицей в проем закрывающихся ворот. Копыта прогремели по подъемному мосту и крупной галькой рассыпали удаляющийся звук.
Готарк Насу-Эльгад посмотрел на сомкнувшиеся створки, на то место, где только что стоял Таллиб; сокрушенно покачал головой.
Смуглокожий тем временем, не торопясь, сходил к конюшням и вывел еще одного коня. Направился к воротам и, сквозь открытую специально по его просьбе, гонцовую калитку, уехал прочь, в наползающий сумрак вялой осенней ночи.
«Старею», — отстраненно подумал Готарк Насу-Эльгад. «А такому старому человеку, как я, слишком поздно менять взгляды на мироустройство. Слишком поздно…»
Он поднял голову, встретился взглядом с высокой госпожой Кэ-Фниру и медленно побрел к лестнице, что вела наверх, в его комнаты.
Близилась ночь. Многоглазый Тха-Гаят не решался раскрыть свои глаза, — ему, наверное, тоже было страшно. Или грустно.
Эпилог
На самой верхушке башни Зенхарда дул сварливый осенний ветер, сбивая в клочья длинные рыжые волосы человека, застывшего здесь, у парапета, с древним мечом в руках.
Светало. Опаленное солнце выбиралось из-за горизонта, ненавидяще обжигая землю смертоносными лучами. Тха-Гаят закрыл свои глаза, чтобы не видеть неотвратимого. Человек у парапета этого сделать не мог.
Поэтому, когда позади раздались шаги, он не стал медлить, не стал оборачиваться, просто произнес:
— Так что же было дальше в том апокрифе, учитель?
За его спиной зашелестел разворачиваемый листок пергамента, но пришедший не стал ничего писать. Все было уже написано, оставалось прочесть, и Эллильсар стал читать.
«Змий согласился с предложением Бога, но не смирился со своей участью. Когда оказалось, что его язык лжив, он приказал себе замолчать навеки, но это было больно — не общаться с другими. Тогда Змий придумал письменность и язык жестов, которым теперь пользуются увечные люди.
Раз в сто лет он пытался умереть, но неизменно терпел поражение, ибо убийца его должен был встретить не покорную жертву, но мастера боевого искусства, а более великого, чем Дьявол, во владении оружием не было на всей земле. И тогда он решил найти и вырастить ученика, который превзойдет его в этом. Мешало одно — предмет, в котором сосредоточено мировое зло, предмет, от которого невозможно избавиться. Но оказалось возможным на время передать предмет другому — и Дьявол сделал это. У него было мало времени — предмет рано или поздно сводит с ума обладателя, если этот обладатель обыкновенный человек; только Змий способен долгое время выдерживать соседство с оной вещью. Он торопился…»
Фраза была оборвана, и Эллильсар понял — один из них допишет сегодня эту рукопись до конца. Те несколько дней, в течение которых он добирался до Зенхарда, принц — теперь уже Король — много думал о всем происходящем. О том, например, что если из мира вдруг исчезнет Дьявол, как олицетворение Зла, то, не исключено, не станет и Бога, который по своей воле стал олицетворением Добра — ведь белое становится белым только тогда, когда существует черное. В противном случае пропадает само понятие белого… И еще думал о Таллибе — странном спутнике своего немого учителя, существе, которое так и останется непонятым. Человек ли он? Демон? Или земное олицетворение Тха-Гаята, младшего брата Змия, о котором так мало сказано в Священной Книге Распятого? И что же написано на клинке, который подарил ему учитель в день совершеннолетия?
Видимо, последнюю фразу Эллильсар сказал вслух. Высокий человек с проседью в черных волосах, протянул ему еще один лист.
«Тот, кто освободит».
Принц откинул со лба слипшуюся прядь и повернулся наконец лицом к тому, кого сейчас должен был убить. Надел шлем.
Два клинка рассекли холодный сонный воздух и столкнулись, звеня.
Где-то в серой вышине рассветного неба появилась черная точка и стала кружить над ними, ожидая исхода. Ворон в любом случае останется в выигрыше.
x x x
Это был способный ученик. Достойный своего учителя — своего мертвого учителя.
Эллильсар сидел, прислонившись окоченевшей спиной к парапету и смотрел на тело седеющего /седевшего/ человека: голова запрокинута, мертвые глаза торжествующе смотрят в печальное небо. Две руки раскинулись — так обычно падают в мягкую постель: «хорошо-то как!»
Из ран медленно вытекала кровь, с каким-то жалостно-хлюпающим звуком плескалась на булыжник площадки. «Хорошо-то как!»
Ворон, все еще опасаясь подвоха, тихонько опустился на камни и прыжками подобрался к мертвому телу. Утро, которое намеревалось выдохнуть на мир очередную порцию жары, внезапно почернело, словно наступила ночь; потом вспыхнула ломаная ветка молнии и первые капли дождя стали падать на пересохшие камни.
«Какие-то они мутные. Словно кровь умирающего Бога».
Он скомкал в руке пергамент, отшвырнул его в сторону. Рывком снял с головы шлем и с каким-то мальчишечьим азартом перевернул его, подставляя падающей воде. «Я напьюсь допьяна твоей крови, мой Бог, ты умрешь, а я свечку поставлю — вот так! Это небо свободнее станет. Порог перейдешь, ты — не вечен. И кровь твою стану глотать. Буду дерзко смотреть на церквей купола и смеяться по-детски, не веря глазам. Научусь не грешить, а греша — забывать, научусь создавать на земле чудеса! Ты умрешь — мы не станем чураться крестов, просто выметем пол и откроем окно. В мире стал ощущаться нездешний простор. Слышишь, Бог?.. Но тебе, о мертвец, все равно!»
Хотелось петь что-то небывалое, хотелось летать птицей; он плакал и пил, пил, пил эту холодную свежую воду, захлебываясь то ли он восторга, то ли он собственной смелости и свободы…
— Карр! — сказал ворон.
— Карр! — и нахохлившись, клюнул мертвое тело.
Шлем внезапно выпал из рук, покатился, расплескивая содержимое.
Нынешний Король страны завороженно глядел на руку учителя с перстнем, /"Он смотрит, смотрит, смотрит, этот глаз, этот проклятый глаз!» — так, кажется, кричал умирающий отец?…/ перстнем, который никуда не желал исчезать. «От Бога не сбежать», — сказал бы мудрый Готарк Насу-Эльгад. Уж он то знает. Но Глава матери Очистительницы сейчас находился далеко, в столице. Наверное, тоже смотрел в небо, может быть, раскрыв окно в спальне, хватал пересохшим языком первые капли небесной воды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
— Ты ведь знал, что это произойдет, — прошептал Король, показывая туда, где одеяло, облегая бедра правителя, внезапно обрывалось, словно дальше ног не было. Дальше ног на самом деле не было — их отрезали врачеватели, убоявшись гнили. Обломки костей, попав в кровеносные сосуды, вызвали болезнь, от которой не знали спасения. Даже то, что Король остался без ног, спасало его ненадолго.
— Ты ведь знал, — повторил Король. — Поэтому и приехал. Я догадался, что это не та вещь, которую можно подарить, — он потряс в воздухе рукой, — не та! И знал, что ты вернешься за ней — пусть даже и не по своей воле. Он сводил меня с ума, этот взгляд, он словно бы переливался в меня смрадными волнами, вынуждая творить какие-то страшные вещи. Я не помню всего — я ведь не обязан помнить! но то, что помню — этого вполне достаточно! Где ты взял это?
— Нет! — вскричал он тут же, махая руками и захлебываясь. — Нет! Не говори! Ничего не говори! я не желаю знать! Просто забери это у меня, просто забери и ступай прочь, живи рядом с этими домашними псами, живи, волк, делай вид, что ты похож на них, но на самом-то деле… — Король рассмеялся, — ты хитрее их всех. Забирай, — он протянул руку, но Моррел отрицательно покачал головой. Достал пергамент, написал: «Только после смерти».
— Да, — сказал Король, тряся головой. — Да, да, да, да!.. Как же я сразу не догадался? Так и должно быть — «после смерти». Да. Я напишу об этом в завещании. «А учителю моего сына, высокому господину Моррелу — перстень, что ношу на левой руке, на безымянном пальце». Да.
«Нет необходимости. Он все равно вернется ко мне — так или иначе».
Король посмотрел безумными глазами на пергамент, потом на Моррела — и расхохотался, словно услышал удачную шутку.
Моррел поклонился ему и вышел прочь, не оглядываясь. Оглядываться было не на что.
x x x
Король умер ночью, когда неожиданно началась пыльная буря, одна из многих, посещавших страну последние несколько лет. Все было похоже на грозу
— только без дождя. Серые тугие вихри пыли скручивались между каменными стенами и устремлялись в небо, попутно забивая песок во все щели, в глаза случайным прохожим и в шерсть бездомных собак. В замке было пустынно, по залам и коридорам бродило эхо, то и дело натыкаясь на растерянных придворных. Высокие господа, собравшиеся со всей страны по приказу правителя, скучали, тискали в углах служанок и отрешенно накачивались вином из погребов замка. Им было не менее страшно, чем остальным. Хотя принц Эллильсар и создавал впечатление человека, способного вывести страну из зоны распада, сомнения оставались у всех. А то, что старый Король умирал — в этом высокие господа достигали необычайного, просто-таки неприличного единодушия.
Король умер. Готарк Насу-Эльгад, бывший с ним до последнего, мало что понял из сумбурной, прерывистой речи больного. Что-то о судьбе и проклятии, о каком-то завещании и глазе, который «смотрит, смотрит, СМОТРИТ!…» Готарку Насу-Эльгаду было страшно. Он твердо решил, что Король каким-то образом подпал под власть могучих сил зла.
Священник, отпускавший грехи, вышел от правителя побелевшим, как первый снег. Он сунул молитвенник в руки служки и ушел к высоким господам — напиваться.
Глава матери Очистительницы возблагодарил Распятого Господа нашего, что не стал отпускать грехи лично. Ему вполне хватило туманных полубредовых речей Короля… Потом правитель скривился, усмехаясь одним только уголком рта, просипел: «Кончено!» — и замолчал навсегда. Готарк Насу-Эльгад с содроганием опустил покойнику веки — с первого раза не получилось, пальцы вспотели и соскальзывали, он раздраженно нажал посильнее и буквально стянул остывающую кожу вниз, соединяя ресницы. Вышел в коридор, пытаясь унять дрожь, прошелся туда-сюда, потом вроде бы почувствовал себя лучше, позвал прислугу и всех, кого следовало.
Принц не выглядел сильно удрученным. Скорее излишне собранным, серьезным. Он отдавал правильные приказы и вел себя, как подобает, но настоящей скорби не испытывал. Впрочем, ее не испытывал никто — за последние несколько лет Король изменился отнюдь не в лучшую сторону.
Наступившие дни растаяли в суматохе дел, сопутствующих похоронам и коронации. Сначала одно, потом — с двухсуточным перерывом — другое. Фактически же Эллильсар уже правил страной и, к удивлению и облегчению многих, правил мудро. Ему удалось кое-как разобраться с нахлынувшими делами, он даже нашел свободное время, чтобы поговорить с Моррелом.
Прежде чем войти, немой учитель постучался. Принц самолично открыл дверь и впустил в кабинет этого высокого поседевшего человека, который, казалось, совсем не изменился с тех пор, как впервые появился в жизни страны.
— Кем бы ты хотел видеть себя в будущем? — спросил Эллильсар, присаживаясь за стол, покрытый толстым слоем бумаг. — Говори, для тебя нет ничего невозможного. Я обязан тебе многим.
«Все, что я пожелаю?» — уточнил Моррел.
— Да, — спокойно подтвердил Эллильсар. — Все, что ты пожелаешь.
«Я должен принять решение».
— Хорошо, — сказал принц. — Но…
«Что-то не так?»
— Просто я хотел спросить, — Эллильсар помолчал. — Нет, ничего. Когда ты решишь?
«После коронации».
Принц рассеянно кивнул, и Моррел вышел, тихонько притворив за собой дверь. Он начал бояться, что и в этот раз ничего не получится. Как всегда.
x x x
Коронация проходила в старой церкви, все было торжественно и строго, народ ликовал, насколько он был в состоянии ликовать в такие нелегкие времена, высокие господа держались настороженно, но благосклонно. Готарк Насу-Эльгад смотрел на окружающее задумчиво и отстраненно, его разум был занят совсем другими делами, далекими от происходящего.
Когда все закончилось, процессия отправилась в замок.
Моррела не был в церкви, он ждал у ворот, одетый по-дорожному. Таллиб держал в поводу коня, на сей раз — одного.
x x x
Глава матери Очистительницы удивленно вздрогнул, когда на его плечо легла чья-то рука. Он посмотрел туда и снова вздрогнул, узнавая перстень на безымянном пальце. С почти суеверным страхом он поднял взгляд наверх, к лицу подошедшего. Нет, это был не воскресший Король, — всего лишь немой учитель.
Моррел протянул ему пергамент.
«Где Эллильсар?»
— Да, странно как-то все получилось, — растерянно произнес Готарк Насу-Эльгад. — Мальчик сказал, что у него дела в Зенхарде, мол, нужно подумать, отсалютовал нам мечом — тем, что вы ему подарили на совершеннолетие, — и умчался, взяв с собой только двух солдат. А меня оставил наместником. Безумие, сплошное безумие, и я, кажется, тоже схожу с ума. Откуда у вас этот перстень? Что вообще происходит?
Но Моррел уже был в седле, он дал коню шпор и вылетел раненой птицей в проем закрывающихся ворот. Копыта прогремели по подъемному мосту и крупной галькой рассыпали удаляющийся звук.
Готарк Насу-Эльгад посмотрел на сомкнувшиеся створки, на то место, где только что стоял Таллиб; сокрушенно покачал головой.
Смуглокожий тем временем, не торопясь, сходил к конюшням и вывел еще одного коня. Направился к воротам и, сквозь открытую специально по его просьбе, гонцовую калитку, уехал прочь, в наползающий сумрак вялой осенней ночи.
«Старею», — отстраненно подумал Готарк Насу-Эльгад. «А такому старому человеку, как я, слишком поздно менять взгляды на мироустройство. Слишком поздно…»
Он поднял голову, встретился взглядом с высокой госпожой Кэ-Фниру и медленно побрел к лестнице, что вела наверх, в его комнаты.
Близилась ночь. Многоглазый Тха-Гаят не решался раскрыть свои глаза, — ему, наверное, тоже было страшно. Или грустно.
Эпилог
На самой верхушке башни Зенхарда дул сварливый осенний ветер, сбивая в клочья длинные рыжые волосы человека, застывшего здесь, у парапета, с древним мечом в руках.
Светало. Опаленное солнце выбиралось из-за горизонта, ненавидяще обжигая землю смертоносными лучами. Тха-Гаят закрыл свои глаза, чтобы не видеть неотвратимого. Человек у парапета этого сделать не мог.
Поэтому, когда позади раздались шаги, он не стал медлить, не стал оборачиваться, просто произнес:
— Так что же было дальше в том апокрифе, учитель?
За его спиной зашелестел разворачиваемый листок пергамента, но пришедший не стал ничего писать. Все было уже написано, оставалось прочесть, и Эллильсар стал читать.
«Змий согласился с предложением Бога, но не смирился со своей участью. Когда оказалось, что его язык лжив, он приказал себе замолчать навеки, но это было больно — не общаться с другими. Тогда Змий придумал письменность и язык жестов, которым теперь пользуются увечные люди.
Раз в сто лет он пытался умереть, но неизменно терпел поражение, ибо убийца его должен был встретить не покорную жертву, но мастера боевого искусства, а более великого, чем Дьявол, во владении оружием не было на всей земле. И тогда он решил найти и вырастить ученика, который превзойдет его в этом. Мешало одно — предмет, в котором сосредоточено мировое зло, предмет, от которого невозможно избавиться. Но оказалось возможным на время передать предмет другому — и Дьявол сделал это. У него было мало времени — предмет рано или поздно сводит с ума обладателя, если этот обладатель обыкновенный человек; только Змий способен долгое время выдерживать соседство с оной вещью. Он торопился…»
Фраза была оборвана, и Эллильсар понял — один из них допишет сегодня эту рукопись до конца. Те несколько дней, в течение которых он добирался до Зенхарда, принц — теперь уже Король — много думал о всем происходящем. О том, например, что если из мира вдруг исчезнет Дьявол, как олицетворение Зла, то, не исключено, не станет и Бога, который по своей воле стал олицетворением Добра — ведь белое становится белым только тогда, когда существует черное. В противном случае пропадает само понятие белого… И еще думал о Таллибе — странном спутнике своего немого учителя, существе, которое так и останется непонятым. Человек ли он? Демон? Или земное олицетворение Тха-Гаята, младшего брата Змия, о котором так мало сказано в Священной Книге Распятого? И что же написано на клинке, который подарил ему учитель в день совершеннолетия?
Видимо, последнюю фразу Эллильсар сказал вслух. Высокий человек с проседью в черных волосах, протянул ему еще один лист.
«Тот, кто освободит».
Принц откинул со лба слипшуюся прядь и повернулся наконец лицом к тому, кого сейчас должен был убить. Надел шлем.
Два клинка рассекли холодный сонный воздух и столкнулись, звеня.
Где-то в серой вышине рассветного неба появилась черная точка и стала кружить над ними, ожидая исхода. Ворон в любом случае останется в выигрыше.
x x x
Это был способный ученик. Достойный своего учителя — своего мертвого учителя.
Эллильсар сидел, прислонившись окоченевшей спиной к парапету и смотрел на тело седеющего /седевшего/ человека: голова запрокинута, мертвые глаза торжествующе смотрят в печальное небо. Две руки раскинулись — так обычно падают в мягкую постель: «хорошо-то как!»
Из ран медленно вытекала кровь, с каким-то жалостно-хлюпающим звуком плескалась на булыжник площадки. «Хорошо-то как!»
Ворон, все еще опасаясь подвоха, тихонько опустился на камни и прыжками подобрался к мертвому телу. Утро, которое намеревалось выдохнуть на мир очередную порцию жары, внезапно почернело, словно наступила ночь; потом вспыхнула ломаная ветка молнии и первые капли дождя стали падать на пересохшие камни.
«Какие-то они мутные. Словно кровь умирающего Бога».
Он скомкал в руке пергамент, отшвырнул его в сторону. Рывком снял с головы шлем и с каким-то мальчишечьим азартом перевернул его, подставляя падающей воде. «Я напьюсь допьяна твоей крови, мой Бог, ты умрешь, а я свечку поставлю — вот так! Это небо свободнее станет. Порог перейдешь, ты — не вечен. И кровь твою стану глотать. Буду дерзко смотреть на церквей купола и смеяться по-детски, не веря глазам. Научусь не грешить, а греша — забывать, научусь создавать на земле чудеса! Ты умрешь — мы не станем чураться крестов, просто выметем пол и откроем окно. В мире стал ощущаться нездешний простор. Слышишь, Бог?.. Но тебе, о мертвец, все равно!»
Хотелось петь что-то небывалое, хотелось летать птицей; он плакал и пил, пил, пил эту холодную свежую воду, захлебываясь то ли он восторга, то ли он собственной смелости и свободы…
— Карр! — сказал ворон.
— Карр! — и нахохлившись, клюнул мертвое тело.
Шлем внезапно выпал из рук, покатился, расплескивая содержимое.
Нынешний Король страны завороженно глядел на руку учителя с перстнем, /"Он смотрит, смотрит, смотрит, этот глаз, этот проклятый глаз!» — так, кажется, кричал умирающий отец?…/ перстнем, который никуда не желал исчезать. «От Бога не сбежать», — сказал бы мудрый Готарк Насу-Эльгад. Уж он то знает. Но Глава матери Очистительницы сейчас находился далеко, в столице. Наверное, тоже смотрел в небо, может быть, раскрыв окно в спальне, хватал пересохшим языком первые капли небесной воды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10