Внезапно Холмс поднялся и обратился к мистеру Эппли:
— Вы собираетесь возвратиться в Сомерсет днем?
— Да, поездом в два тридцать из Паддингтона. — Священник вскочил, и его лицо окрасилось легким румянцем. — Неужели я могу рассчитывать, мистер Холмс?
— Да, мы с мистером Уотсоном поедем с вами. Пожалуйста, попросите миссис Хадсон вызвать кэб.
Наш посетитель бросился вниз по лестнице.
— Довольно любопытное дело, — заметил Холмс, наполняя свой дорожный кисет табаком.
— Я так рад, что наконец мы увидели все в надлежащем свете, дружище,
— заметил я. — Мне сначала показалось, что почтенный Эппли выводит вас из себя, особенно когда он начал распространяться о своей ранней склонности к медицине и о рассеянности, из-за которой мог бы оперировать пациента без всякой на то надобности.
Впечатление от этого как будто бы безобидного замечания было поразительно. Сосредоточенно поглядев перед собой, Холмс быстро встал.
— Черт возьми! — воскликнул он. — Черт возьми!
Щеки его слегка порозовели, а в глазах появился блеск, который был мне так хорошо знаком.
— Как всегда, Уотсон, ваша помощь просто неоценима…
— Значит, я помог вам? Своими упоминаниями об операции?
— Вот именно!
— Ну, Холмс?!
— Подождите, я сейчас должен разыскать некую фамилию! Передайте-ка мне, пожалуйста, тетрадь с вырезками, помеченную буквой «Б».
Не успев даже сообразить, в чем дело, я подал ему пухлую тетрадь, одну из тех, в которые Холмс вклеивал газетные вырезки о заинтересовавших его случаях.
— Холмс, но мистер Эппли не называл нам никого, чья фамилия начиналась бы с буквы «Б»!
— Да, я знаю об этом… Б-а, Ба-р, Барлетт!
Бегло перелистав тетрадь, Холмс закрыл ее и теперь сидел, задумчиво барабаня по переплету длинными нервными пальцами.
— У меня, конечно, нет еще всех данных, — произнес он. — Даже и теперь еще не все ясно.
— Зато для меня все ясно, — с усмешкой заметил Лестрейд. — Им меня не обмануть. Этот рыжебородый доктор и есть убийца. Нам известны и преступник, и мотив преступления.
— Тогда зачем вы пришли ко мне? — спросил Холмс.
— Потому что недостает одного. Мы хорошо знаем, кто сделал это. Вопрос в том, как он это сделал.
В вагоне Лестрейд бесконечное число раз повторял этот вопрос, пока наконец его слова не стали сливаться со стуком колес поезда, болезненно отдаваясь в моей голове.
Был долгий жаркий день. Лучи заходящего солнца уже ложились на вершины мягко округленных холмов Сомерсетшира, когда мы наконец высадились на маленькой железнодорожной станции Кемберуэлл. Вдали, среди холмов, за остроконечными крышами деревенских домов, виднелось большое белое здание, окруженное величавыми вязами.
— Нам предстоит небольшая прогулка, — недовольно проворчал Лестрейд.
— Я предпочел бы не заходить сразу в дом, — сказал Холмс. — Есть ли в этой деревушке гостиница?
— Да, называется она «Герб Кемберуэлла».
— Тогда пойдемте туда. Мне хотелось бы начать расследование на нейтральной почве.
— Ну, Холмс! — воскликнул Лестрейд. — Я не понимаю…
— Совершенно верно, — прервал Холмс. И мы не услышали от него больше ни слова, пока не очутились в уединенной комнате старинной гостиницы. Холмс что-то поспешно черкнул в своей записной книжке и вырвал оттуда несколько листков. — Нельзя ли будет теперь, мистер Эппли, послать слугу с записками? Одну нужно отправить в Гудменс Реет, другую — Эйнсуорту, а вот эту Гриффину.
— Конечно.
— Вот и чудесно. Тогда в ожидании прихода мисс Долорес и ее жениха мы сможем немного покурить.
Некоторое время все сидели молча, погруженные в собственные мысли.
— Ну-с, мистер Холмс, — внезапно заговорил Лестрейд. — Вы вели себя так загадочно, что заинтриговали даже доктора Уотсона. Так изложите нам сейчас вашу теорию.
— У меня нет никакой теории. Я просто хочу проверить некоторые данные.
— Но за вашими данными вы проглядели лицо преступника.
— Это еще неизвестно. Кстати, викарий, а каковы отношения между мисс Долорес и вашим племянником?
— Любопытно, что вы заинтересовались этим. Последнее время их отношения служили для меня источником огорчений. Но справедливости ради следует добавить факт, что виной этому была молодая леди. Без всякой видимой причины она ведет себя оскорбительно по отношению к доктору. И, что хуже всего, свою неприязнь проявляет перед людьми.
— Вот как! Ну а мистер Эйнсуорт?
— Он слишком славный парень, чтобы не сожалеть о поведении своей невесты. Он принимает все это почти как личную обиду.
— Что ж, похвально для него. Но вот, по-видимому, и наши гости.
Старая дверь со скрипом распахнулась, и высокая грациозная девушка вошла в комнату. Долгий, испытующий взгляд ее черных, возбужденно блестевших глаз останавливался то на одном, то на другом из нас с выражением враждебности и вместе с тем отчаяния. Стройный белокурый молодой человек со свежим цветом лица и удивительно голубыми глазами следовал за ней. Он дружески приветствовал мистера Эппли.
— Кто из вас мистер Шерлок Холмс?! — вскричала молодая девушка. — Ах, вы! Я полагаю, что у вас есть какие-то новые данные?
— Я приехал сюда за ними, мисс Дейл. Ведь мне известно все, за исключением того, что в действительности произошло ночью, когда ваш дядя.., умер.
— Вы подчеркнули слово «умер», мистер Холмс?
— Но, черт возьми, Долорес, а что еще он мог сказать? — спросил молодой Эйнсуорт, неловко улыбаясь. — Мне кажется, что твоя голова полна всякой суеверной чепухи из-за этой грозы, которая так взволновала твоего дядю во вторник ночью. Но ведь гроза окончилась до его смерти.
— Откуда вы знаете?
— Доктор Гриффин сказал, что сквайр умер не раньше трех часов утра. Во всяком случае, до того времени он чувствовал себя вполне здоровым.
— Вы уверены в этом?
Молодой человек поглядел на Холмса с очевидным недоумением.
— Конечно, уверен. Мистер Лестрейд может подтвердить вам, что я заходил в комнату сквайра три раза в течение ночи. Трелони сам просил меня об этом.
— Тогда я хотел бы познакомиться с фактами с самого начала. Может быть, вы начнете, мисс Дейл?
— Хорошо, мистер Холмс. Во вторник вечером мой дядя попросил Джеффри и доктора Гриффина пообедать с нами в Гудменс Реете. С самого начала чувствовалось, что дядя был чем-то обеспокоен. Я приписала тогда это доносившимся издалека раскатам грома: дядя не любил и даже побаивался грозы. Однако мне до сих пор не ясна истинная причина его беспокойства. Как бы то ни было, обстановка в течение вечера становилась все более и более нервной. Попытки доктора развеселить нас не улучшили нашего настроения, особенно после того, как молния вдруг ударила в дерево в роще. «Я должен теперь ехать домой, — заявил Гриффин, и надеюсь, что со мной ничего скверного не случится в эту грозу». — «Ну а я доволен, что остаюсь, — засмеялся Джеффри. — Нам здесь будет достаточно уютно: ведь в доме наверняка есть надежный громоотвод». Мой дядя подскочил в кресле. «Вы молодой осел! — закричал он. — Разве вы не знаете, что у нас нет громоотвода?» И он задрожал, как человек, сошедший с ума.
— Я так и не понял, почему мои слова его рассердили, — прервал рассказ Эйнсуорт. — Затем сквайр стал распространяться насчет своих кошмаров…
— Кошмаров?
— спросил Холмс.
— Да. Он кричал, что страдает от кошмаров и что в такую ночь старик не должен оставаться в одиночестве…
— Дядя немного успокоился, — продолжала мисс Дейл, — когда Джеффри обещал навещать его ночью. В самом деле, старика было очень жаль. Когда ты заходил к нему, Джеффри?
— Первый раз в половине одиннадцатого, затем в полночь и, наконец, в час ночи.
— А вы разговаривали с ним? — поинтересовался Холмс.
— Нет, он спал.
— Тогда как же вы узнали, что в то время он еще был жив?
— Видите ли, как многие другие люди его возраста, сквайр пользовался лампой-ночником. Это был фонарь, горевший голубым светом в нише камина. Мне, конечно, не удалось увидеть много, но зато я явственно слышал в перерывах между завываниями ветра тяжелое дыхание спящего.
— Было только пять часов утра, — продолжала мисс Дейл, — когда… Нет, я не могу больше говорить. Не могу… — И она разразилась рыданиями.
— Успокойся, успокойся, дорогая, — сказал Эйнсуорт, пристально глядя на девушку. — Мистер Холмс, для нее это такое тяжелое испытание…
— Может быть, мне продолжить? — спросил викарий. — Только начало рассветать, когда я проснулся от сильного стука в дверь. Мальчик-грум принес нам ужасную новость из дома сквайра. Оказывается, горничная утром, как обычно, принесла сквайру чай и, подняв шторы, увидела своего хозяина мертвым в постели. Она в ужасе подняла крик на весь дом… Я набросил на себя плед и поспешил в Гудменс Реет. Когда я вошел в спальню вместе с Долорес и Джеффри, доктор Гриффин, которого вызвали раньше, уже заканчивал обследование покойного. «Он мертв уже почти два часа, — сказал доктор. — Хоть убейте меня, но я никак не могу определить причину его смерти». Я отошел от кровати, мысленно успокаивая себя молитвой, когда вдруг заметил золотые часы Трелони, блестевшие под лучами утреннего солнца. Лежали они на маленьком мраморном столике среди пузырьков с лекарствами и банок с мазью, испускавших резкий запах, особенно ощущавшийся в непроветренной комнате. Часто говорят, что во время сильного волнения мы обращаем внимание на всякие мелочи. Так случилось и тогда. Мне почему-то показалось, что часы не ходят. Я поднес их к уху — часы тикали. Я совершенно машинально повернул заводную головку на два оборота, до отказа. Раздался резкий звук: «Кр-р-ак!» — заставивший Долорес нервно закричать. Я точно запомнил ее слова: «Викарий! Перестаньте же! Этот звук так напоминает предсмертный хрип…» На миг все смолкли. Мисс Дейл печально опустила голову.
— Мистер Холмс, — с настойчивостью в голосе сказал Эйнсуорт, — у нее еще совсем свежи воспоминания о смерти дяди. Я хотел бы попросить вас освободить на сегодня мисс Дейл от дальнейших расспросов. — Страхи всегда беспочвенны, когда отсутствуют доказательства, — заметил Холмс и, вынув свои часы, задумчиво поглядел на них. — Пора трогаться в Гудменс Реет.
После непродолжительной поездки в экипаже священника мы очутились у дома сквайра, въехали в ворота и покатили по узкой дороге. Взошла луна. Перед нами простиралась длинная, еле освещенная аллея, испещренная тенями больших вязов. Мы миновали последний поворот — и золотистые лучи, отбрасываемые фонарями экипажа, смутно осветили фасад мрачного, некрасивого особняка. Все его окна были закрыты ставнями, выкрашенными в коричневый цвет, а парадная дверь завешена черной материей.
— Это дом мрака, — заметил подавленным голосом Лестрейд, позвонив в дверь. — Алло! Что такое? Что вы делаете здесь, доктор Гриффин?
Дверь распахнулась, и у входа появился высокий мужчина с рыжей бородой, одетый в свободно сидящий норфолкский сюртук и широкие до колен брюки. Он окинул нас свирепым взглядом. Сжатые кисти его рук и тяжело вздымавшаяся грудь говорили о душевном волнении.
— Разве я должен просить у вас разрешения на прогулку, мистер Лестрейд?! — закричал он. — Разве вам не достаточно, что ваши проклятые подозрения восстановили против меня всю округу?
Гриффин протянул свою большую руку и схватил моего друга за плечо.
— Так это вы, Холмс! — закричал он с горячностью. — Я получил вашу записку, и вот я здесь. У вас, слава Богу, такая высокая репутация. Мне кажется, только вы могли бы спасти меня от виселицы… Ну что за животное я? Ведь я так напугал ее своими словами… Мисс Дейл со слабым стоном закрыла лицо руками.
— Я столько перенесла за последние дни! — всхлипывала она. — О, этот невообразимый ужас!
Я был очень раздосадован поведением Холмса: в то время как мы все окружили плачущую девушку и утешали ее, он спокойно заметил Лестрейду, что тело покойника находится, по-видимому, в дальней комнате. Повернувшись к нам спиной, он вошел в дом, на ходу вынимая из кармана лупу.
Немного обождав, мы с Лестрейдом последовали за ним. Через дверь в левой части большого темного зала мы мельком разглядели тускло освещению комнату, заставленную полуувядшими цветами. Длинная, худая фигура моего друга согнулась над открытым гробом так низко, что его лицо очутилось всего в нескольких дюймах от лица покойного. Стояла напряженная тишина, пока Холмс при помощи лупы внимательно изучал спокойные черты умершего. Затем он набросил простыню на тело и направился к выходу. Я хотел заговорить с ним, но он молча прошел мимо, отрывистым жестом указав в сторону лестницы. Мы поднялись на верхнюю лестничную площадку, и Лестрейд провел нас в спальню с массивной темной мебелью, которая мрачно и смутно вырисовывалась при свете затемненной абажуром лампы, горевшей на столе, рядом с открытой Библией. Затхлый, тошнотворный аромат увядших цветов и запах сырости преследовали меня повсюду.
Холмс опустился на колени под окнами, исследуя лупой каждый дюйм пола.
1 2 3