Но самым простым и естественным шагом было бы, не доверяясь частному лицу, обратиться в соответствующие организации.
Юрий Андреевич нахмурился.
- Какие же, по-вашему, организации, - спросил он угрюмо, - должны заинтересоваться Фарафоновым? Министерство юстиции? Или, может быть, Министерство культуры?
- А почему бы и нет? - сказал я, воодушевляясь. - На первых порах поставить перед собой частную задачу... к примеру, предотвращение правонарушений. Чувство перспективы придет после первых же успехов.
- Ко мне - возможно, к организации - сомневаюсь, - возразил Фарафонов. - Я далеко не уверен, что природа нацелила Фарафонова на предотвращение правонарушений, как вы изволили выразиться. Кроме того, чисто технически это довольно сложно. Чтением мыслей Фарафонов не занимается, и оказаться на месте преступления за минуту до начала он может только случайно. Преступление, как правило, непредсказуемо, Володя, вы об этом забыли. А большинство решающих поступков предсказуемо и совершается как раз в рамках правовых норм. Либо не совершается. И тут никакие организации не помогут.
- Пожалуй, вы правы, - пробормотал я и сильно сконфузился, потому что в голове моей опять тревожно шевельнулась мысль о Конраде Д., который, черт бы его подрал, действовал в строгом соответствии с нормами. А между тем достаточно было бы одного его росчерка, чтобы... Конечно, Конрад Д.Коркин - не кошка, под стол его так просто не загонишь, но все-таки...
- Вот видите, - сказал Фарафонов, пытливо глядя мне в глаза. - На памяти у каждого есть десятки юридически безупречных поступков, которые не грех было бы предотвратить. Один поступок цепляется за другой, другой - за третий, так потихонечку можно распутать целый клубок поступков, и шестеренка прогресса закрутится без помех.
Воистину Юрий Андреевич целил в больное место моей совести. Пытаясь как-то предупредить развитие его логики, я сделал неуклюжий выпад.
- На памяти у каждого, вы говорите? - спросил я с излишней агрессивностью. - Так почему бы вам не начать со своего опыта, не прибегая к услугам посторонних? Не все ли равно, с какого конца начинать?
Юрий Андреевич покачал головой.
- Какие поступки могут быть на памяти у шофера третьего класса? Ну, трешник механику, трешник сторожу, рубль общественному инспектору ГАИ. Разве можно это сравнить с тем, что порой происходит в вашем научном мире? в кибернетике, например? или в генетике? Ведь все это цепочка действий, которые можно было бы предотвратить. Напрасно вы недооцениваете Фарафонова. А разве то, что случилось с вами, не вызовет перебоя в общем ходе истории?
Я был уверен, что вызовет, но предпочел сменить тему нашего разговора.
- Простите, Юра, - сказал я поспешно, - для полноты картины вы мне должны объяснить, как получилось, что вы с дипломом юриста оказались шофером третьего класса. Поймите меня правильно: это очень сбивает с толку.
- Для полноты картины? - задумчиво переспросил Фарафонов. - Ну что ж, вполне резонное требование. Но будет лучше, если я расскажу вам по порядку о том пути, который Фарафонов прошел. Скажите, как у вас со временем? Располагаете?
Я посмотрел на часы и ответил утвердительно. Конрад Дмитриевич дал мне возможность одуматься, и, следовательно, до трех часов я был свободен.
- Давайте создадим рабочую обстановку, - сказал Фарафонов.
Он поднял руку, щелкнул пальцами, и официантка, заметавшись за стойкой, достала из-под прилавка бутылку и, захватив по пути два фужера, устремилась к нам. Когда бутылка оказалась на нашем столике, я рот открыл от изумления: это была "Хванчкара".
- Вы даже так умеете? - спросил я вполголоса.
- В каком, собственно, смысле? - осведомился Фарафонов, разливая вино.
- В смысле - не глядя.
Юрий Андреевич пожал плечами.
- Не понимаю, - сказал он пренебрежительно, - отчего все уверены, что дело во взгляде. Взгляд ни при чем. Центр регулирования находится где-то в области поясницы. Достаточно напрячь определенную мышцу - примерно между почками, - и электрический потенциал спинного мозга начинает стремительно падать. Либо расти. Здесь главное - чувство меры, иначе опыт может кончиться параличом.
Я шевельнул лопатками - никакие мышцы не напрягались.
- Ну-ну, - благодушно сказал Фарафонов, - не суетитесь. Вы - средний горожанин, у вас эта мышца почти полностью атрофировалась.
- Это почему же? - спросил я с обидой.
- Да потому, что ваш баланс всегда на нулях. В условиях городской скученности это мера самозащиты. Не тронь меня - и я тебя не трону.
- Так что же, деревенский житель - он в этом смысле имеет больше шансов на успех?
- Абсолютно неверный вывод. Направленный импульс возможен только в насыщенной среде. Когда же деревенский житель попадает в город - он вынужден приспособиться к требованиям среды и замыкает свой потенциал на нулях. В противном случае ему не выжить. Рубаха-парень в городских условиях невозможен: он вырождается в заурядного хулигана.
- А как же вам удалось уцелеть?
- Ну, Фарафонов - это особый случай. Явление природы, так сказать. Выходец с Арбата. Однако не пора ли нам перейти к делу? 11
Мы подняли фужеры и, благосклонно кивнув друг другу, отхлебнули вина. Точнее, это Юрий Андреевич кивнул мне благосклонно, мой же кивок получился намного почтительнее, чем мне хотелось бы. Но об этом лучше не вспоминать.
- Впервые Фарафонов осознал свою власть над людьми, - заговорил Юрий Андреевич, облизнув губы, - двенадцать лет назад, когда он был студентом третьего курса. Я извиняюсь, что говорю о себе в третьем лице, так мне удобнее. Как личность я вынужден отстраняться от явления природы, которое во мне заключено. Итак, двенадцать лет назад Фарафонов был заурядным студентом юридического факультета и вовсе не тяготился своей заурядностью. Он был развязен, общителен, слегка нахален и мелкие удачи в личной жизни приписывал исключительно этим качествам. Он бессознательно эксплуатировал сферу услуг: бесплатно ездил на транспорте, не признавал очередей, пользовался исключительным вниманием продавщиц и официанток, проблема мелкого дефицита в торговле для него вовсе не существовала. Он твердо знал за собой одно: достаточно ему чистосердечно взглянуть на контролера или на продавца - и те, смущенно улыбаясь, становятся любезны. Но отчего это так, Фарафонов не считал нужным задумываться. Он был довольно стеснен в средствах, и это обстоятельство служило своеобразным барьером, удерживавшим его от крупных авантюр: так, Фарафонов инстинктивно сторонился ювелирных магазинов, сберегательных касс и прочих мест, где оборачиваются большие суммы, хотя ничто не мешало ему, например, отобедать в "Узбекистане" и уйти, не заплатив ни копейки. От этой милой привычки он, кстати, не сумел избавиться и до сих пор. Короче, Фарафонов жил припеваючи: он был завсегдатаем Дома журналистов, Дома ученых и прочих мест ограниченного доступа, он был завзятым театралом, и билетеры Большого театра настолько привыкли к его посещениям, что перестали удивляться, когда он проходил мимо них с таким видом, будто он по меньшей мере племянник самого Шаляпина. Одно лишь обстоятельство огорчало Фарафонова: девушки не любили его. Он не был волокитой, о нет, он принимал как должное тот факт, что на любое его предложение любая девушка отвечала поспешным согласием, и пользовался своим, как он думал тогда, обаянием только в случае крайней нужды. Но всякий раз Фарафонова обескураживало то, что девушка, вчера охотно пошедшая ему навстречу, сегодня упорно его избегает, смотрит издали с неприязнью и рассказывает о нем гадости своим близким подругам. Особенно тягостны были интимные разговоры по телефону. Фарафонов никак не мог понять, отчего, говоря со своими девчушками по телефону, он становится таким нудным, назойливым, отчего он при этом встречает суровый отпор. Удивительно, как близок он бывал иногда к решающему выводу... но время выводов для него еще не наступило.
Юрий Андреевич умолк, с жадностью отпил половину бокала и, не глядя на меня, закурил. Я смотрел на него с состраданием. 12
- Это мелочь, конечно, - продолжал Юрий Андреевич, спрятав от меня свое лицо за густыми клубами дыма, - но приходится говорить и о мелочах. Дело в том, что пять лет спустя, когда дар Фарафонова был им вполне осознан, он заставил себя позабыть свой предыдущий опыт и пустился в одну затяжную лирическую авантюру, которая продолжалась два года и закончилась, скажем прямо, трагически. Я не стану пока вдаваться в подробности: вероятно, суть дела довольно ясна. Ограничусь анкетными сведениями: в настоящее время Фарафонов - бездетный вдовец, в каковом состоянии он намерен дожить до конца своих дней. Но вернемся к тем блаженным языческим временам, когда юный Фарафонов огорчался и торжествовал, не подозревая, что в нем заключено неясное и грозное явление природы. Понимание наступило внезапно: на одном из спектаклей (не хочу говорить, на каком, театральная Москва целый год потом об этом судачила) спесивый М***, которого Фарафонов недолюбливал, вдруг разрушил налаженную мизансцену, побледнел и умолк, а потом решительным шагом подошел к рампе и, глядя в зал, отчетливо произнес: "А шли бы вы, ребятки, домой. Мне аж смотреть на вас противно". Зал молчал, полагая, что так оно, видно, и надо, только старые театралы взволнованно зашептались, а виновник происшествия, потрясенный, сидел в третьем ряду и дрожал мелкой дрожью. Фарафонов был, в сущности, добрый малый, никому он не желал причинять зло: видимо, злополучная мышца сократилась непроизвольно. Тем не менее импульс, посланный им, был настолько силен, что и сам Фарафонов, и несчастный М*** оказались практически парализованными. Позвоночник Фарафонова был как будто пронизан молнией, и от судороги пальцы на руках его скрючились и окостенели. Очевидно, М*** испытывал такие же ощущения. Он стоял как вкопанный, остолбенело глядя в зал, и когда, наконец, двое статистов подбежали к нему и схватили под руки, собираясь утащить за кулисы, их, наверно, тоже прилично тряхнуло, но они, преодолев страх, мужественно со своим делом справились. Ноги М*** волочились по полу, не сгибаясь, руки были скрещены на груди, лицо неподвижно. Публика заволновалась. "Занавес! - закричали с балкона. - Занавес!" Но занавеса в этом театре не было по причинам эстетического характера, и актеры стали покидать площадку, а в это время сообразительный механик запустил мотор, и минут, наверно, десять пустая сцена медленно вращалась, демонстрируя публике весь набор декораций. Зал притих, колеса театральной машины уныло поскрипывали, а Фарафонов корчился в своем кресле, безуспешно пытаясь справиться с параличом. От мысли, что и его понесут из зала, как сидячую статую, и тогда-то уж все обнаружится, Фарафонова бросило в холодный пот, но руки и ноги его по-прежнему не слушались. Что именно обнаружится, Фарафонов тогда еще отчетливо не представлял: ему понадобилось полгода, чтобы разобраться в случившемся. Наконец на сцену вышел второй режиссер. Извинившись перед публикой, он сообщил, что у М*** нервный приступ на почве переутомления, но теперь ему стало лучше, и, поскольку заменить его некем, спектакль будет продолжен с его участием. Как ни странно, слова "нервный приступ" благотворно подействовали на Фарафонова: это было хоть какое-то объяснение, и Фарафонов с облегчением почувствовал, что способность двигаться к нему возвращается. Первым его побуждением было встать и покинуть зал, но вся публика терпеливо сидела, дожидаясь конца скандала, и Фарафонов остался на месте, боясь привлечь внимание к своей персоне. Между тем на сцене появился подтянутый и чопорный М***, зал встретил его дружными аплодисментами, и спектакль продолжался. Этот час был одним из самых трудных в жизни Фарафонова. Он сидел, закрыв глаза, и с тоской прислушивался к себе: мышца между почками то и дело судорожно сокращалась, а остановить этот процесс Фарафонов еще не умел. Он научится делать это через два года... 13
Я заметил про себя, что рассказ Юрия Андреевича становится все более возвышенным по тону, но не слишком этому удивился: попробуйте сохранить естественную интонацию, повествуя о себе в третьем лице. Ваш рассказ непременно сползет к примитивному юмору, Фарафонов же не мог себе этого позволить: он к себе относился чрезвычайно серьезно.
О странном происшествии с М*** я достаточно был наслышан. Правда, мне говорили, что М*** явился на сцену "вусмерть пьяный" и в разгаре спектакля произнес зажигательный монолог о вреде алкогольных напитков. Монолог этот будто бы в тексте не значился, но настолько удачно вписался, что публика проглотила его, не пошевелив и бровью. Анекдоты такого рода всегда вызывали у меня недоверие, вот почему фарафоновская трактовка показалась мне убедительной.
- Как бы то ни было, - продолжал Юрий Андреевич, наливая мне и себе "Хванчкары", между тем как официантка (я это видел поверх его плеча) доставала из шкафчика вторую бутылку, - как бы то ни было, безмятежная жизнь Фарафонова кончилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9