Пострадавший за обочиной вызвал подмогу, и едва-едва не дошло до перестрелки.
Инцидент на дороге обсуждали бурно, каждый из обсуждающих хвастался собственной осведомленностью, кто-то знал, где находится генеральская дача, кому-то вспомнилось, что лет этак десять тому Арсений Игоревич здорово пил и чуть не лишился из-за пьянства погон, а девица - хозяйка дачи - утверждала: типа, точно знает, что генерал не подшивался и завязал с алкоголем, воспользовавшись психотренингом, практикуемым так называемыми "анонимными алкоголиками"...
Я встряхнул головой, прогнал мысли о генерале, журналисте и тусовке, близкой к властям, сосредоточился на сегодняшнем эпохальном событии. На сие событие следовало настроиться сообразным образом.
Я взялся за трость. Тоненькую, легкую и удобную тросточку мне подарила невеста, Елизавета Константиновна. Опершись на трость, я поднялся с узкого диванчика, похромал к зеркалу, что висело в уголке гостиной. Кабы я был Елизаветой, ни в жисть бы не повесил у себя в гостиной зеркало в рост, дабы лишний раз в нем не мелькать. Впрочем, квартиру невесты обустраивали дизайнеры, и, возможно, она просто-напросто постеснялась попросить спецов по интерьерам обойтись без зеркал. Хотя нет, вряд ли постеснялась, она не из стеснительных, скорее всего, ей по барабану отражения в зеркалах и то, что она подчеркнуто не обращает внимания на свою отталкивающую внешность, вернее всего, не поза, а кредо.
Она не обращает, а я обращаю, я вынужден, я художник. Из Зазеркалья на меня глядел господин средних лет в темно-темно-синем элегантном костюме, при галстуке-бабочке, с тростью, наперекор фамилии с бородкой клинышком, с тоненькой ниточкой усов, короткой стрижкой "ежиком" и с черной блестящей перчаткой-протезом. Господин в зеркале здорово изменился по сравнению с гражданином, выигравшим миллион в телеигре. Нечто среднее между этим господином и тем гражданином присутствовало на открытии персональной художественной выставки, трансформация Золушки проистекала постепенно, и вот она завершена. Хорош господин Безбородько Владимир Иванович, хорош, гусь, невольник и баловень Судьбы, еще недавно жалкий инвалид и провинциал, марающий холсты, а ныне всеми признанный гений палитры и удачливый альфонс с Большим будущим с большой буквы.
Я почувствовал, как распахнулась дверь за спиной, оглянулся - на пороге гостиной стояла моя невеста.
Елизавету Константиновну нарядили в бледно-розовое платье. Злые языки пренепременно отметят сочетание моих сине-голубых тонов и ее бледно-розовых, мол, гей и лесби женятся, или еще грубее - пидор и ковырялка точнее шикарный пидор и аскетичная ковырялочка. Платьице у нее скромненькое, обуженная юбка ниже колена, блузка-жакет, перекрась платье из розового в черный, и можно идти на похороны.
- Долго же ты прихорашивалась, дорогая, - я вскинул руку, посмотрел на циферблат стильных мужских часов престижной модели. - Мы не опоздаем?
- Успеем, - она глянула мельком на свои часики, на уродливый, но точный хронометр марки "Победа". - Машины ждут, пойдем вниз.
Как сумел быстро, я похромал к невесте, взял ее под руку калечной лапой, шепнул на ушко:
- Улыбнись, дарлинг. Ты должна выглядеть счастливой.
Она метнула на меня едкий взгляд медузы Горгоны и улыбнулась, как медуза. Обычно бледная бородавка на ее пергаментной щеке покраснела, она волновалась. Еще бы! Впервые, ха, замуж идет.
Под ручку мы вышли из гостиной. Пара уродов. Я - элегантный калека и она - мымра с грубым лицом в нежно-розовом строгом платье. За дверями гостиной нас встретили аплодисменты.
- Прекрасно выглядите вместе! - рукоплескал и талантливо лицемерил свидетель скорого бракосочетания с моей стороны, журналист-проныра, упомянутый выше.
- Владимир, вы обаяшка! - аплодировала свидетельница невесты, толстуха с жизнерадостным рылом и замысловатой прической. - Лизонька, ты сама юность!
Хвала Будде, обошлось без обрядов похищения и выкупа невесты и без прочих условностей. Врачующиеся, свидетели, мои новые и ее старые знакомые гурьбой выкатились к лифтам, заранее застопоренным, в три заезда все спустились вниз, на выходе из парадного выпили шампанского "Мадам Клико", расселись по лимузинам. Впереди ехал милицейский "мерс" с мигалкой. Примчались к Дворцу бракосочетания за минуты, но долго парковались, ибо возле дворца нас ожидали представители чиновничьего сословия, решившие лично присутствовать во время нашего акта сочетания браком. Все чиновники прибыли, естественно, на авто, и иномарки буквально запрудили подъезд к дворцовому крыльцу.
Других пар, кроме нашей уродливой, сегодня в загсе больше не было. Акт изменения гражданского состояния длился долго и муторно, еще больше длилось последующее фотографирование с гостями, скороспелые тосты и первые, робкие возгласы: "Горько". Пришлось целовать ее вытянутые трубочкой, плотно сжатые губы. Чмокнул неве... то есть теперь уже жену и подумал: возможно, лобызания ей еще противнее, чем мне, но ради ребенка, ради того, чтоб убрать сына из-под удара, она старается.
Из загса-дворца, поехали венчаться. Возле арендованного храма нас поджидали представители тех гостей, которые, к величайшему их сожалению, не имеют свободного времени в сей, безусловно, знаменательный день. Иначе говоря - холуи Больших людей. Очень Больших и не очень, но тоже не маленьких, выстроились за калиткой храмовой ограды в очередь, каждый с шикарным букетом и деланой, слегка виноватой улыбкой. В порядке очередности холуи вручали цветы невесте, произносили пару слов и спешили к крутым тачкам. Холуйскую очередь они покидали, силясь не морщиться от досады, ибо досадовать было на что - их тачки кавалькада авто нашего эскорта надежно застопорила на парковке подле культового сооружения, не рассчитанной на такое значительное количество транспортных средств.
Последним в очереди холуев томился Валентин Герасимов с розами.
- Арсений Игоревич просил передать самые теплые поздравления, Герасимов вручил цветы Елизавете Безбородько. Для пущей достоверности нашей любви при заключении акта о гражданском состоянии женщина заявила, что берет фамилию мужа.
- Спасибо, - Елизавета ставшим привычным жестом взяла букет и передала свидетелю, а тот передал цветы дальше, назад, по цепочке. - Арсений Игоревич приедет вечером к нам домой на дружеский ужин в тесном кругу?
- Он искренне жалеет, но не сможет, - шаблонно ответил Герасимов на дежурный вопрос. Улыбнулся гигант при этом жутко смешно, неприспособлено его мужественное, грубо срубленное чело для улыбок.
- Жаль, - расшаркался я. - Доводилось слышать об Арсении Игоревиче много хорошего, жаль, никак не удается с ним познакомиться.
Виновато пожимая могучими плечами, дескать, жалко, конечно, но такова деловая генеральская се ля ви, ни минуты, мол, нету для приятных знакомств, Герасимов сместился с нашего венчального пути.
Из дверей церкви вышел батюшка. Толпа за нашими спинами начала мелко креститься. Эх, хорошо быть попом в современной России - бандиты тебе в обмен за отпущение смертных грехов бабки несут, чиновники тебе кланяются, и ни один Балда не посмеет щелкнуть по толоконному лбу.
Обвенчали нас в ускоренном темпе, ибо во время церемонии кто-то из гостей постоянно чихал, не иначе по вине аллергии на ладан. Из душного храма гости выходили чинно и одновременно быстро. Чиновники и примкнувшие к ним граждане умели покидать помещения не мешкая, но с достоинством. Редкое умение, между прочим.
Вышли, и я, внешне оставаясь прежним, внутренне сосредоточился. Мне надо было засечь автомобиль с Герасимовым за рулем. Ага, во-он, серый "Вольво" загородил выезд черной машине с проблесковым маячком и тонированными стеклами. Отменно тонированы стекла, но боковое стекло дверцы водителя опущено, и нарушу торчит локоть. По размеру и цвету одежды идентифицирую локоть как часть могучего, хорошо одетого тела Герасимова. Напрягаю зрение, вроде щурюсь на солнце, и вижу первую букву и первые цифры номера, интересующего меня авто. Теперь я знаю не только, по какому из подмосковных шоссе Герасимов возит на работу в столицу хозяина Арсения, но и почти знаю номер машины. Короче, теперь, ежели я окажусь в нужном месте в нужное время, то генеральский автомобиль засеку с вероятностью 99,9 процента.
Пополнив кладовую памяти, я расслабился, и изображать счастливого идиота сразу стало гораздо легче. Расселись по моторизованным экипажам, кавалькада с новобрачными во главе не спеша двинулась к ресторации. До вечера еще далеко, и в ресторане запланирован не Ужин, а праздничный. Обед, то есть мероприятия кардинально разные. На Обедах пьют меньше и не танцуют. Однако по моей инициативе в протокол внесены некоторые изменения - после двух часов приема пищи под аккомпанемент редкого звона бокалов в зале появятся музыканты и желающие смогут потанцевать, возникнет возможность тяпнуть лишнюю рюмашку сверх положенного.
Ресторан для торжественного приема пищи мы с Лизонькой выбрали скромненький, но, само собой, в Центре, в тихом Центре Третьего Рима, столицы Новой России. Гости вольготно устроились в консервативно оформленном, без всяких новомодных наворотов, зале, пожилой конферансье, народный артист СССР, старательно и деликатно вел Обед, новобрачным вручали подарки, официанты меняли блюда, плескались в хрустале благородные вина, а я страдал.
Мне захотелось опорожнить мочевой пузырь еще после первого тоста за президента страны, который все пили стоя и до дна. После тоста за мой талант художника который мне также пришлось выпить, поднявшись с мягкого стула, хотение превратилось в острую необходимость. Но, черт возьми, и жена, и гости, и свидетели, все, кроме тамады-конферансье и официантов, все поголовно за столом, ни один человек не пытался покинуть застолье, тем более нельзя было делать этого мне, сидящему во главе. И я терпел. О великий Будда, как же я мучился! Никакая йога, никакие экстрасенсорные способности не спасут вас от резей внизу живота, ежели мочевой пузырь переполнен и природа настоятельно требует его опорожнения. Блин, перебрал я с шампанским в загсе, вот, блин, незадача...
Спас меня тамада. Пожилой народный артист, вероятно, заметил, как неестественно прямо я сижу, как сдвинуты колени, как натужно улыбаюсь, он понял, чего, вернее - куда мне надо, и объявил перекур. Нет, конечно, не столь грубо, не по армейскому образцу: "Пять минут на то, чтобы перекурить и оправиться". Он изрек некое изящество в стихах, весьма замысловатое, однако очевидное по смыслу, и задвигались стулья, заскрипел паркет, начали рыться в сумочках, вставая, дамы, господа доставали на ходу портсигары и зажигалки. Я выждал ровно тридцать вежливых секунд с начала общей ленивой суеты и взялся за трость. Извинился перед новобрачной и пошел "оправляться".
Пока я ковылял, отбивая тросточкой нервную дробь сначала по паркету банкетного зала, а потом по лестнице в подвальный этаж, мужской сортир рядом с курительной комнатой опустел, лишь толстый милицейский полковник, тот, что обеспечивал беспрепятственное движение свадебного кортежа, кряхтя, застегивал ширинку под бурдюком живота, отступив на шаг от писсуара.
- Все в норме, Владимир Иваныч, - сообщил полковник, воюя с последней пуговицей под пряжкой ремня.
"О чем это он? - подумал я, вежливо улыбаясь, ковыляя к дверце одной из кабинок. - О том, что нормально пописал?"
- Все под контролем, Владимир Иваныч. - Полковник победил-таки строптивую пуговицу. - Трое сотрудников дежурят у входа, а то, знаете, как иногда бывает - уважаемые люди культурно отдыхают, и вдруг вломится какой выпивший негодяй и попортит людям настроение.
- Спасибо за охрану от негодяев, - поблагодарил я, пристраивая тросточку под мышкой и потянувшись освободившейся рукой к дверной ручке туалетной кабинки.
Взяться за вожделенную дверную ручку я не успел, ибо неожиданно распахнулась дверца соседней кабинки, и оттуда в помещение с писсуарами ворвались трое в серых комбинезонах и противогазных масках. Мешковатые комбинезоны подпоясаны ремнями. У каждого на ремне кобура и нож в ножнах. У каждого на бедре подсумок для противогаза.
Первый подскочил ко мне, подскакивая, ударил. Сволочь, в низ живота бил, где и без его удара давно и нудно болел распухший мочевой пузырь.
Второй кинулся к полковнику, краем глаза я заметил, как второй отправляет милиционера в нокаут отменно поставленным апперкотом и ловко подхватывает нокаутированного толстяка, не давая ему упасть с грохотом.
Третий по-кошачьи бесшумно побежал к дверям сортира, ясен пень, чтоб их закрыть, благо задвижка имелась.
Первый зажал мне, согнувшемуся пополам, рот ладошкой в серой шерстяной перчатке. Его другая ладонь легла на предплечье моей левой, здоровой руки, умело надавила, пальцы поймали рукав моего свадебного пиджака, и спустя мгновение первый заломил мне руку за спину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41