С веток дерева, стоявшего рядом, на цепях свисали жуткие крюки. А сзади сквозь ветви просвечивала, вернее, светилась, темная, вырезанная из камня фигура какого-то идола. Когда они подошли ближе, Дион увидел, что божок этот весь украшен останками скорее всего недавнего ритуального убийства. Это были человеческие скальпы, уши, пальцы, пенисы.
Но самое главное… самое главное, у этого бога было лицо Диона.
Ногти Пенелопы впились в его ладонь.
– О черт!
Дион попятился назад.
– Нет, – прошептал он, тряся головой.
– Мы должны вызвать полицию, – сказала Пенелопа, оттаскивая его назад. – С этим нам самим не справиться.
Дион молча, заторможенно кивнул.
Откуда-то из леса, с горы, послышались крики и вопли, пение и смех. Все это, вначале еле слышное, стремительно приближалось, становясь с каждой секундой все громче и громче. Они переглянулись, и хотя оба понимали, что пора отсюда убираться, и как можно скорее, никто из них даже не пошевельнулся. Они не могли определить, откуда исходил нарастающий шум, и поэтому не знали, куда им двигаться, чтобы избежать встречи с приближающейся толпой.
В том, что это толпа, сомнений не было. Этот усиливающийся беспорядочный шум приводил в отчаяние и одновременно – Дион это чувствовал – успокаивал его. Люди, которые смеялись, кричали, пели и вопили, могут его убить, но неизвестно почему он их понимал и знал, кто они и откуда.
Неужели знал?
Он это знал.
Они оба знали, кто они, эти люди.
Матери Пенелопы.
Группа появилась в дальнем конце луга, в том самом месте, где они стояли некоторое время назад. Это были женщины. Обнаженные женщины. Это были матери Пенелопы. Они несли двух полицейских в форме. Пьяные, они двигались рывками, некоторые несли штыри, напоминающие дротики. Несмотря на беспорядочные движения, они шли вперед хорошим шагом, твердо держа курс по направлению к алтарю.
Ну конечно же, это был алтарь.
– Нам надо бежать отсюда, – крикнула Пенелопа.
Дион кивнул. Он не был уверен, заметили их уже или нет, но если они сейчас не укроются, то вскоре их обнаружат. Он схватил Пенелопу за руку и потащил ее к деревьям справа от каменного идола.
Но их увидели.
Раздался крик. Нет, не крик, а высокий пронзительный вой. Пять женщин завопили в унисон, и Дион оглянулся, посмотрел через плечо. К ним остервенело спешили матери Пенелопы, продолжая все так же громко вопить и пересмеиваться, не выпуская из рук тел полицейских в форме.
– Бежим! – снова крикнула Пенелопа.
Они оба попытались стронуться с места. Но матери оказались проворнее, а кроме того, их вопли дезориентировали, деревья оказались густыми, кусты непроходимыми и…
Он желал… чтобы его поймали. По крайней мере этого жаждала какая-то часть его существа.
Вот в чем заключалась загадка. Он был напутан больше, чем когда-либо в жизни, он стремился спастись. Крепко держа руку Пенелопы, он вначале побежал и вдруг понял, что не так уж и хочет избавиться от матерей. Не очень-то и боится, что его поймают. В голову пришла неожиданная мысль: «Не мешало бы узнать, что будет после». Он дрожал, но в то же самое время чувствовал странный прилив энергии и силы. Дион вдруг осознал, что независимо от того, насколько это будет уродливо и ненормально, он это выдержит.
Он хотел это выдержать.
Матери были от них всего в нескольких метрах. Сильные руки схватили его предплечья, острые ногти впились в кожу, его грубо повернули, и он оказался лицом к лицу с плотоядной, пьяной матерью Марго.
Нет. На самом деле к этому он не был готов. И уже не ощущал себя таким храбрым и сильным, каким только что воображал. Он вскрикнул, и женщины поволокли его вперед по направлению к квадратному алтарю на вершине холма. Он услышал, как слева от него застонала Пенелопа, но не мог повернуть голову, чтобы посмотреть, что с ней происходит.
В рот ему впихнули горлышко фляжки, и потекло прохладное вино. Большая часть его струилась по подбородку, но кое-что все же попадало и в глотку. Он сразу почувствовал себя хорошо, странно успокоившись.
Диона подняли в воздух и швырнули на бетонную плиту. У него перехватило дыхание, спину и голову пронзила боль, но в глотку еще насильно влили вина, и боль исчезла. Вскоре возвратилась сила, причем сейчас она перешла в странное холодное возбуждение. Он сел – или ему позволили это сделать – и увидел, что мать Маргарет и мать Шейла держат его за руки. Именно они. А может быть, мать Фелиция? Он не мог вспомнить, которая из них.
Остальные матери находились у подножия холма. Они истерически захохотали, когда мать Марго всадила увенчанный сосновой шишкой дротик в обнаженный живот старшего полицейского. На траву из рваной раны потоком хлынула кровь.
Пенелопу уже больше не держали. Ее просто бросили на землю, она приподнялась и увидела своих матерей. Они вопили и хихикали от радости, разрывая на части тело молодого полицейского. Мать Марго погрузила обе руки ему в живот и вытащила внутренности.
– Что ты делаешь? – крикнула Пенелопа. – Что происходит? Что происходит?
Дион тоже желал все понять. Но хотя ему хотелось выть от ужаса, он промолчал.
Увидев, как матери, радостно смеясь, плещутся в крови, он начал без всякой причины улыбаться.
Глава 40
Он явился.
Эта догадка пронзила Денниса Мак-Комбера насквозь. Полицейский придвинулся к окну патрульной машины и выплеснул недопитый кофе. Затем потянулся за бутылкой на сиденье рядом, вытащил полуутопленную пробку и сделал длинный освежающий глоток.
Он явился.
Он вспомнил дочку шефа, и ему захотелось проверить, появится ли там этот маленький зверек. Наверное, да. Черт побери, конечно, да. Она знала об этом еще раньше, чем он.
Он вспомнил, как ходила ее головка над коленями дружка – туда-сюда, туда-сюда, вверх-вниз, вверх-вниз. А со мной она тоже так будет? Глубоко в глотку! Мак-Комбер был уверен, что будет. Даже если она не будет, какое это, к черту, имеет значение. Он будет. Он заставит ее, эту маленькую стерву. Она потом целый месяц будет отрыгивать спермой.
Он явился.
Да. Он явился, и пришло время его встретить. Пришло время измазать лицо в дерьме и во славу нового бога разбиться в лепешку.
Аминь.
Мак-Комбер еще раз глотнул из бутылки и завел машину.
* * *
Кто-то выключил музыкальный автомат, и Френк Дуглас уже был готов спустить собаку на мерзавца, который это сделал, взять за ухо и вышвырнуть отсюда ко всем чертям, когда увидел, что все в баре перестали танцевать, перестали двигаться, перестали разговаривать. Они все уставились на него.
– Он уже здесь, – прошептал кто-то, и этот шепот прозвучал во внезапно погрузившемся в тишину баре, как выстрел.
Френка внезапно прошиб озноб.
Он посмотрел на дверь и увидел, что вышибала Тэд стоит рядом с двумя постоянными клиентами, покачивая рукой, в которой зажата наполовину опустошенная бутылка красного вина Аданем.
Что, черт возьми, происходит?
Он явился.
Френк знал, что происходит. Вернее, не то чтобы знал, так говорить, конечно, было бы неверно, но он чувствовал, это уж точно. Все это случилось не вдруг, не мгновенно, оно нарастало постепенно, в течение последних нескольких недель. Поэтому последние события его не удивляли. Он стоял за прилавком и смотрел на своих постоянных клиентов. Они же, отталкивая друг друга, выстроились в очередь и тупо смотрели на него.
Френк потянулся за пистолетом и почувствовал приятное знакомое тепло, когда рукоятка оказалась в ладони. На пистолет он не глядел, ему это не было нужно. Френк не сводил взгляда с толпы, не желая давать им ни малейшего преимущества. Большинство из этих ублюдков уже нагрузились, пьяны в стельку. Конечно, они перепились и теперь полны отваги, но, когда дойдет до дела, когда он начнет стрелять, они посыплются отсюда, как горох.
А когда он начнет стрелять?
Френк посмотрел на Тэда и увидел на лице вышибалы радостное предвкушение потасовки.
Да. Так когда же?
Это должно будет случиться. Он и прежде попадал в переделки и уже не помнит, участником скольких скандалов в барах ему приходилось быть, но всегда существовала какая-то точка, за которой насилие оказывалось неизбежным. Независимо, кто что сказал или сделал, независимо, как много разговоров было вокруг этого, оно должно было случиться.
Они эту точку перешли, когда выключили музыкальный автомат.
Пистолет был всегда под рукой и всегда заряжен на случай нападения грабителей. Одним легким движением – это движение он часами отрабатывал перед зеркалом в задней комнате бара, пока не добился, чтобы получалось, как в кино, – он выхватил оружие и направил дуло на центр толпы.
– Отойдите от стойки! Все! – приказал он. – Отойдите и убирайтесь отсюда к е… матери! Бар закрывается!
Рыжая женщина засмеялась. Френк в ужасе заметил, что она без юбки, на ней надеты только блузка и трусики. Он переводил взгляд с одного пьяного субъекта на другого и с удивлением обнаруживал, что у многих мужчин – да и у женщин тоже – одежда была порвана или ее не было вообще.
– Он явился! – прокричал кто-то.
– Вина! – завопила женщина. – Мы хотим еще вина!
– Бар закрыт! – повторил Френк, пошевелив пистолетом.
Рыжая засмеялась снова.
И Френк выстрелил ей в лицо.
Он не собирался этого делать. Или по крайней мере так думал. Все произошло очень быстро. Она смеялась над ним, и он направил на нее пистолет, затем перевел взгляд с черных трусиков на ее распутные глаза. В них было так много черной ненависти, что его всего затрясло, ему захотелось, чтобы она заткнулась, и прежде чем он смог что-то сообразить, Френк спустил курок. Она упала навзничь, пуля разорвала ее лицо.
И тогда остальные двинулись на него.
У него не было времени перезарядить пистолет, не было времени ни на что. Впереди выступал Тэд. Он вскочил на прилавок и выхватил у него из рук пистолет, а затем через прилавок начали перескакивать остальные. Перед Френком мелькали груди и кулаки, волосы вокруг половых органов и пенисы. Сбитый ударом кулака с ног, он упал, и его начали бить ногами. Он слышал, как разбиваются бутылки, ломаются стулья. Смех перемежался воплями, запахло из вновь открытых бутылок с вином. Ему тоже плеснули в лицо немного вина.
Над ним склонился Тэд, ухватив пистолет за дуло, как клюшку для гольфа.
– Получай! – крикнул он.
Френк даже не издал ни звука, и рукоятка пистолета опустилась на его висок.
* * *
Пастор Робенс укрылся в своем кабинете, прижавшись спиной к закрытой двери, прислушиваясь к тому, что происходит в храме, боясь не то что встретиться с этим лицом к лицу и попытаться как-то остановить, но даже посмотреть на богохульство, которое свершается под крышей его церкви.
Под крышей Его церкви.
Это было самое ужасное из всего – абсолютное отсутствие уважения к Господу Всемогущему и Его Сыну Иисусу Христу.
Когда он возвратился с вечернего визита в хоспис для больных СПИДом, они были уже там. Они ворвались в храм – для того чтобы войти, им пришлось разбить одно из окон, – и стали танцевать между рядами скамеек. Их было человек десять или пятнадцать, большей частью подростки, но не только. Самому старшему было лет двадцать пять. Из переносного двухкассетника, стоящего на кафедре, раздавалась жутчайшая рэп-музыка. Ковер весь был уставлен бутылками с вином, бутылки были и в руках у танцующих. Он ворвался в церковь, наполненную воинствующими мерзавцами, полный гнева, и начал на них кричать, требуя покинуть помещение немедленно. Он сразу прошел вперед и выключил этот их ужасный шумовой ящик, затем повернулся лицом к вандалам…
И увидел статую.
Статую Христа, ту самую, которую он получил от преподобного Морриса в Атланте. Она лежала на передней скамье, на боку и… была осквернена. На Его лице губной помадой была намалевана яркая клоунская улыбка, из промежности вздымался огромный глиняный фаллос.
На следующей скамье стояла молодая женщина с растрепанными волосами, наполовину черными, наполовину белыми. На ней были черный прозрачный лифчик и короткая черная юбка. Юбка задралась, и под ней ничего не было. Похотливо скривив губы, она мастурбировала пальцем, совершая рукой медленные чувственные движения.
Посредине группы застывших в немой сцене танцующих находились обнаженная до пояса девица и парень с возбужденным членом, высовывающимся из расстегнутой ширинки. Два одетых молодых человека лежали обнявшись, как раз под разбитым окном.
Слова гневной речи, которую он намеревался произнести, застыли у пастора Робенса на губах. Только сейчас ему удалось разглядеть на лицах этих пьяных юнцов что-то тяжелое и очень развратное, а кроме того, на них отражалась глухая враждебность, которую вначале он вообще не заметил.
Гнев испарился, его место занял страх.
Никто не произнес ни слова.
Молодая женщина на скамье, глупо и самодовольно улыбаясь, двинулась налево к оскверненной статуе. Добравшись же до нее, широко расставила ноги.
Затем она раздвинула свои наружные половые губы и начала мочиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58