Тиссеран, улучив момент, шепчет мне, что «предпочел бы пообедать с двумя цыпочками из третьего ряда». Стало быть, он уже наметил себе жертв среди женской части аудитории; это было почти неизбежно, однако я все же немного обеспокоен.

Мы заходим в кабинет Шнебеле. Его помощник остается стоять в дверях, в выжидательной позе; как будто на карауле. Это просторное помещение, пожалуй, даже слишком просторное для такого молодого сотрудника, и вначале я думаю, что он привел нас сюда, только чтобы похвастаться своим кабинетом, потому что он не принимается ни за какие дела – только нервозно постукивает пальцами по телефонному аппарату. Я опускаюсь в кресло перед письменным столом, Тиссеран следует моему примеру. Хозяин кабинета милостиво соглашается: «Да-да, присаживайтесь…» И в ту же секунду через боковую дверь входит женщина. Почтительно приближается к письменному столу. Довольно-таки пожилая дама, в очках. Она держит в руках папку с документами на подпись. Ага, подумал я, вот для чего весь этот спектакль.
Шнебеле мастерски играет свою роль. Долго и вдумчиво изучает первый документ в папке перед тем, как подписать. Делает замечание: одна фраза «не совсем удачна в плане синтаксиса». Секретарша, извиняющимся тоном: «Я могу переделать, месье…»; но он царственно отвечает: «Нет-нет, и так вполне сойдет».
Тот же нудный церемониал повторяется со вторым документом, затем с третьим. У меня начинает сосать под ложечкой. Я встаю, чтобы рассмотреть фотографии на стене. Это любительские снимки, аккуратно отпечатанные и любовно вставленные в рамки. На фотографиях вроде бы какие-то гейзеры, глетчеры и все такое прочее. Наверно, он снял их сам, когда проводил отпуск в Исландии, – есть такие турпоездки «по новым маршрутам». Но перемудрил с соляризацией, со светофильтрами, уж не знаю, с чем еще, и в результате на фотографиях толком ничего не разберешь, а все вместе довольно уродливо.
Видя, что я заинтересовался фотографиями, он подходит и объясняет:
– Это Исландия. По-моему, очень здорово.
– А-а… – отвечаю я.

Наконец мы идем обедать. Шнебеле ведет нас по коридорам, поясняя, как расположены служебные помещения и как «распределено пространство»: можно подумать, он только что приобрел это здание в собственность. Перед очередным крутым поворотом он вытягивает руку, словно собираясь обнять меня за плечи, но, к счастью, не прикасается ко мне. Шагает он быстро, и Тиссеран на своих коротеньких ножках еле за ним поспевает, я слышу пыхтение. А чуть позади шествие замыкает помощник, как бы охраняя нас от внезапного нападения.
Обед длится бесконечно. Поначалу все идет хорошо, Шнебеле рассказывает о себе. Он снова и снова сообщает, что в свои двадцать пять лет уже назначен заведовать отделом информатики – или будет назначен в самое ближайшее время. Между закуской и основным блюдом он трижды напомнит нам свой возраст: двадцать пять лет.
Затем он интересуется, какие у нас дипломы, вероятно желая удостовериться, что они менее престижны, чем его собственный (сам он по специальности ИГРЕФ и, по-видимому, очень этим гордится; я не имею понятия, что это за специальность, но вскоре узнаю: ИГРЕФ – разновидность высокопоставленных чиновников, которая встречается только в учреждениях, подведомственных министерству сельского хозяйства, что-то вроде выпускников Национальной школы управления, только чуть пониже рангом). Ответ Тиссерана должен ему понравиться: мой напарник утверждает, будто закончил Институт торговли в Бастии или что-то столь же малоправдоподобное. Я жую антрекот по-беарнски и делаю вид, будто не расслышал вопроса. Аджюдан глядит на меня своим неподвижным глазом, в какой-то миг мне даже кажется, что он сейчас заорет: «Отвечайте, когда вас спрашивают!» И я просто отворачиваюсь. Наконец за меня отвечает Тиссеран: он представляет меня как «системного программиста». Чтобы придать этой версии достоверность, я произношу какие-то слова о скандинавских нормах и о коммутации сетей; посрамленный Шнебеле вжимается в стул. А я иду за карамельным кремом.

Вторая половина дня посвящена практической работе на компьютере. Тут к делу подключаюсь я: пока Тиссеран объясняет задание, я прохаживаюсь от одной группы к другой, проверяю, все ли всё усвоили, всем ли удалось выполнить требуемые упражнения. У меня это получается довольно хорошо; впрочем, это ведь как-никак моя профессия.
Меня часто подзывают к себе две цыпочки; это секретарши, которые, по-видимому, впервые в жизни сели за компьютер. И слегка паникуют – с полным основанием, впрочем. Но стоит мне к ним подойти, как рядом тут же оказывается Тиссеран, прервавший ради этого свои объяснения. Кажется, его особенно привлекает одна из двух; она и вправду красотка, свеженькая, очень сексуальная; на ней обтягивающая блузка из черных кружев, и ее груди чуть подрагивают под тканью. Увы, всякий раз, как Тиссеран приближается к бедной секретарше, на ее лице появляется гримаса недовольства, почти отвращения. Это какой-то рок.
В пять часов снова раздается звонок. Наши ученики собирают вещи и готовятся уйти; но тут к нам подходит Шнебеле: этот зловредный субъект, похоже, никак не уймется. Сначала он пытается расколоть нас, обратившись персонально ко мне: «Думаю, с этим вопросом следует обратиться к системному администратору, то есть к вам…» Затем спрашивает: надо ли покупать инвертор для стабилизации напряжения в питании сетевого сервера? Одни утверждают, что да, другие – что нет. Я не имею на сей счет никакого мнения и собираюсь ему об этом сказать. Но Тиссеран (решительно, парень в превосходной форме!) опережает меня: недавно вышло исследование на эту тему, не моргнув глазом заявляет он, и автор делает четкий вывод – если достигнут определенный уровень эксплуатации машины, то инвертор окупается очень быстро, меньше чем за три года. К сожалению, у него нет при себе ни самой книги, ни ее выходных данных; но он может прислать из Парижа ксерокопию, когда вернется.
Сыграно блестяще. Шнебеле с позором покидает поле битвы; он даже желает нам приятно провести вечер.
Часть вечера мы проводим в поисках подходящей гостиницы. И в итоге по предложению Тиссерана останавливаемся в «Гербе Нормандии». Хороший отель, очень хороший; но ведь расходы нам возместят, не правда ли?
Затем он изъявляет желание выпить аперитив. Кто бы сомневался!…
В кафе он выбирает столик по соседству с тем, за которым сидят две девушки. Он садится, девушки уходят. Безупречная синхронизация. Браво, девушки, браво!
Смирившись, он заказывает сухой мартини; а с меня хватит и пива. Я немного нервничаю; курю непрерывно, в буквальном смысле сигарету за сигаретой.
Он сообщает мне, что недавно записался в фитнес-клуб: хочет похудеть, «а заодно, конечно, и девчонок подцепить». Замечательный план, мне нечего возразить.
Я замечаю, что курю все больше и больше; наверно, уже пачки четыре в день. Курение – единственное проявление свободы, возможное в моей жизни. Единственное занятие, которому я предаюсь всецело, всем моим существом. Моя единственная программа на будущее.
Затем Тиссеран затевает разговор на свою излюбленную тему – о том, что «мы, программисты, сейчас короли». Очевидно, он имеет в виду высокие заработки, уважение окружающих, возможность поменять работу когда захочешь. Что ж, в этом-то смысле он прав. Мы действительно короли.
Он развивает свою мысль; а я начинаю новую пачку «кэмела». Вскоре он допивает свой мартини; ему надо вернуться в отель, переодеться перед ужином. Я не против.
Пока он переодевается, я сижу в холле, смотрю телевизор. По телевизору рассказывают о студенческих демонстрациях. Одна из таких демонстраций, в Париже, стала необычайно многолюдной: по свидетельству журналистов, в ней участвовали не менее трехсот тысяч человек. Предполагалось, что это будет мирная демонстрация, вроде как праздник, выплеснувшийся на улицы. Но, как и все мирные демонстрации, она приняла скверный оборот, одному студенту выбили глаз, полицейскому оторвали руку и т.д.
На следующий день после этой гигантской демонстрации в Париже было организовано шествие в знак протеста против «зверств полиции»; участники шествия держались «с поразительным достоинством», сообщает комментатор, – он явно на стороне студентов. Слегка утомившись от такого переизбытка достоинства, я переключаю канал: там показывают весьма сексуальный видеоклип. В конце концов я выключаю телевизор.
Тиссеран возвращается; на нем что-то похожее на костюм для джоггинга, только вечерний, черный с золотом, придающий ему некоторое сходство со скарабеем. Ладно, пошли.

Я предлагаю пойти ужинать во «Фланч». Это такое заведение, где можно поесть жареной картошки с неограниченным количеством майонеза (зачерпываешь его из большого ведра сколько захочешь); я возьму себе тарелку жареной картошки, утопающей в майонезе, и кружку пива – мне этого достаточно. А Тиссеран не задумываясь заказывает королевский кускус и бутылку «сиди-брахима». После второго бокала он принимается глазеть на официанток, на посетительниц, на всех девушек вокруг. Бедный парень. Бедный, бедный парень. Я понимаю, почему он так ценит мое общество: я никогда не рассказываю о моих подружках, никогда не хвастаюсь успехами у женщин. Поэтому он вправе предположить (и, надо сказать, с полным основанием), что я по той или иной причине не живу половой жизнью; для него это как бальзам на раны, краткая, но целительная передышка в его страданиях. Я помню тяжелую сцену, когда Тиссерану представили Томассена, только что принятого к нам на работу. Томассен по происхождению швед; он очень высокого роста (думаю, чуть больше двух метров), безупречного телосложения, а лицо у него отличается какой-то удивительной, солнечной, лучезарной красотой; кажется, что перед тобой сверхчеловек, полубог.
Томассен сначала пожал руку мне, потом подошел к Тиссерану. Тот встал и увидел, что Томассен выше его сантиметров на сорок. Он тут же снова плюхнулся на стул, лицо побагровело, я даже подумал, что сейчас он вцепится Томассену в глотку; на него страшно было смотреть.
Позже мне случалось ездить вместе с Томассеном в провинцию, обучать пользователей работе с новыми программами, вот как сейчас. И мы с ним отлично ладили. Я много раз замечал, что люди, наделенные необычайной красотой, бывают скромны, любезны, приветливы и предупредительны. Им нелегко завести друзей – среди мужчин во всяком случае. Им приходится постоянно совершать усилия, чтобы заставить окружающих хоть ненадолго забыть об их превосходстве.
Слава богу, Тиссерану так и не довелось ездить в командировку вместе с Томассеном. Но я знаю: каждый раз, когда у нас готовится серия командировок, он думает об этом и не спит ночами.
После ужина Тиссеран хочет выпить рюмочку в каком-нибудь «симпатичном кафе». Ну и чудесно.
Я послушно следую за ним и должен сознаться, на сей раз его выбор оказывается превосходным: мы входим в просторный сводчатый подвал с потемневшими, явно старинными балками на потолке. На маленьких, тесно расставленных деревянных столиках горят свечки. В глубине зала в громадном камине пылает огонь. Все в целом создает ощущение удачного экспромта, симпатичного беспорядка.
Мы садимся за столик. Он заказывает бурбон с содовой, я снова ограничиваюсь пивом. Осматриваюсь и думаю: да, возможно, на этот раз мой несчастный напарник найдет наконец то, что искал. Это студенческое кафе, здесь всем весело, все хотят развлекаться. За некоторыми столиками расположились по две или три девушки. А за стойкой несколько девиц даже сидят поодиночке.
Я гляжу на Тиссерана, стараясь придать лицу ободряющее выражение. Вокруг нас молодые люди и девушки берутся за руки, обнимаются. Женщины грациозным движением отбрасывают назад пряди волос. Они кладут ногу на ногу, они только и ждут повода расхохотаться. Словом, они развлекаются. Если хочешь подцепить кого-то, делай это здесь и сейчас, лучшего места и быть не может.
Он отрывает взгляд от стакана и смотрит на меня сквозь очки. И я понимаю, что он уже не в состоянии. Не хватает сил, не хватает мужества на новую попытку, он выдохся. Он смотрит на меня, лицо его подрагивает. Наверно, это от спиртного, он сдуру слишком много выпил за ужином. А вдруг, думаю я, он сейчас разрыдается, начнет рассказывать мне историю своих страданий; чувствуется, что он на грани; очки у него слегка запотели от слез.
Ничего страшного, я справлюсь с этой ситуацией, я его выслушаю, если понадобится, дотащу на себе до гостиницы; но я знаю: завтра он будет дуться на меня.
И я молчу, молчу и жду; я не знаю, какие разумные слова тут можно сказать. Минуту или дольше мы остаемся в напряжении, затем кризис проходит. До странности слабым, почти дрожащим голосом он говорит: «Нам пора бы вернуться. Завтра рано на работу».
Ну хорошо, уходим. Допиваем и уходим. Я закуриваю последнюю сигарету и снова смотрю на Тиссерана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16