А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Она звучит еще в его ушах, когда его настигает толстяк-околоточный.
– Позвольте вам доложить, – начинает он вежливо, дотрогиваясь до плеча Толпенникова. Тот оборачивает­ся, ненавистный вид молодого, дерзкого лица выводит околоточного из себя. Округлив глаза, нос и рот, около­точный выбрасывает, как из мортиры:
– Стыдно-с!
Толпенников улыбается, и на выцветших глазах око­лоточного показывается какая-то муть.
– Стыдно-с, молодой человек. Я вам… в отцы гожусь.
Он еще хочет что-то сказать, но не может придумать ничего достаточно сильного и выразительного.
– Стыдно-с! – повторяет он, с ненавистью глядя на улыбающееся лицо, круто поворачивается, как на смот­ру, и отходит.
Как и ожидал Толпенников, съезд отменяет приговор судьи и признает г-жу фон-Брезе по суду оправданной. Генерал важно пожимает руку защитника.
– Благодарю вас, господин Толпенников.
В руке Толпенникова что-то остается. Подчиняясь странному, плохо сознаваемому чувству необходимости принять то, что передали в его руку, он некоторое время держит руку сжатой, потом в любопытством открывает ее И видит на ладони два золотых, не то десяти, не то пятнадцатирублевого достоинства. Толпенникова непри­ятно передергивает, он срывается с места и бежит по лестнице, крича:
– Эй, послушайте! Как вас!.. Генерал!
Но фон-Брезе нет в прихожей, не видно его и на ули­це. Толпенников еще раз рассматривает золотые, – они по пятнадцати рублей, – и, словно не чувствуя уважения к деньгам, которые достались ему таким неприятным пу­тем, кладет их не в портмоне, а небрежно опускает в жилетный карман. На секунду задумавшись, он снова идет наверх, так как ему жаль расстаться с тем местом, где он испытал такие приятные и горделивые чувства. В зале он видит одного из свидетелей защиты, приказ­чика фон-Брезе. Это пестро одетый человек, с острым лицом, острой рыжеватой бородкой и толстым перстнем-печаткой на указательном пальце, покрытом, как и вся рука, частыми крупными веснушками. Острые глаза его косят, и весь он дышит фальшью, угодничеством и не­стерпимой фамильярностью, но Толпенников чувствует к нему расположение и подходит.
– Ну, как? – спрашивает он, улыбаясь.
– Ловко обработали дельце, – одобряет приказчик и, подмаргивая в ту сторону, куда ушел генерал, добав­ляет: – удрал наш-то. Супругу поздравлять полетел.
– Еще бы, конечно, тяжело. Две недели отсидеть пришлось бы.
– Еще как! Ну, да и то сказать, беда-то не велика. Она уже раз отсиживала да раз штраф заплатила.
– Отсиживала? – не понимает Толпенников.
– Ну да, отсиживала. Ее тогда Иван Петрович за­щищал, ну, да пришел пьяный и такого нагородил! Наш-то взбеленился, жаловаться на него хотел. Да что уж! – И приказчик махнул веснушчатой рукой.
Толпенников мучительно краснеет, не решаясь по­нять того, что так ясно, и вместе с тем понимая и ужа­саясь.
– Отсиживала? – еще раз повторяет он пошлое, резкое слово. – Эта почтенная дама!
– Почтенная! Из кухарок дама-то эта. На кухарке наш женился, Палашкой звать. Вот и они об этом зна­ют. Верно, Абрам Петрович?
Абрам Петрович одет прилично, но ботинки его запы­лены и там, где выпирает мизинец, – порваны, и все его пятнистое, хотя также приличное лицо имеет такой вид, точно он каждую минуту собирается подойти и благород­но попросить на бедность. Он протягивает Толпеннико­ву толстую, потную руку и потом уже отвечает на вопрос приказчика голосом, хриплым от водки и от простуды:
– Верно. Сына из-за этой швали, извините за вы­ражение, на улицу выгнал.
– А ловко вы это насчет седой головы подпусти­ли! – хвалит приказчик. – А у нее голова запросто ры­жая, чистый шиньон.
– Верно, – хвалит Абрам Петрович.
– А папироску наш-то вам давал? – спрашивает приказчик, и глаза его сближаются в готовности к смеху.
Толпенников сердито кивает головой, и приказчик смеется. Смеется хриплым басом и Абрам Петрович.
– Дурак-дурак, а поди какие фокусы выкидывает! А сам и курить не умеет, только дым пущает. Ну и жох! – удивляется приказчик.
– Но как же вы, – говорит сурово Толпенников, хмуря брови и подтягивая сползающие брюки, – как же вы сами показывали, что он папиросы эти для себя держит?
Приказчик и Абрам Петрович переглядываются и смеются. Затем приказчик внезапно становится серьез­ным и протягивает руку:
– А за сим до свидания-с. Дозвольте и напредки быть знакомым. Ежели когда мимо случится, так уж не обойдите. Для вас всегда сотенка найдется. Пойдем, Аб­рам Петрович, Седая голова… Ах ты, боже мой! – еще раз напоминает он Толпенникову его удачное выражение и уходит.
Толпенников все еще стоит на месте, опустив голо­ву и заложив руки в карманы. Когда перед его глазами появляется загадочная фигура Абрама Петровича, Тол­пенникову кажется, что он хочет чего-то попросить, и вопросительно смотрит на его грязное, осклабленное лицо.
– А я к вам, господин Толпенников, – говорит Аб­рам Петрович почти шепотом и наклоняясь к помощ­нику, – если когда понадобится, так уж будьте милости­вы, не откажите воспользоваться услугами, спросите только у Ивана Сазонтыча приказчика; они знают, где меня найти.
– На что понадобится? – удивленно спрашивает Толпенников.
На лице Абрама Петровича мелькает удивление, по­том сомнение, и сменяется понимающей примирительной улыбкой.
– Уж не оставьте, – повторяет он. – Они знают. Прямо так и спрашивайте Абрама Петровича.
– Вон! – вскрикивает Толпенников тонким фальце­том, и Абрам Петрович отходит, низко кланяясь, но не протягивая на этот раз руки. На лестнице он оборачи­вается и еще раз говорит:
– Так уж не оставьте.
Время еще раннее, и до разговора с приказчиком Толпенников намеревался пойти в совет, чтобы потол­каться между своими и поделиться впечатлениями пер­вой защиты; но теперь ему совестно себя и совестно всего мира, и кажется, что всякий, только взглянув на его ли­цо, догадается о происшедшем. И по улице идти совестно и хотелось бы спрятать портфель, чтобы никто не дога­дался о его звании «защитника». Придя домой, Толпен­ников боязливо отложил в сторону этот портфель, в ко­тором он чувствовал присутствие изученного им дела, осторожно повесил жилет, не решаясь достать из его кар­мана золотые и еще раз взглянуть на них, и отвернулся от стола, в котором лежали начатые письма к отцу и к Зине. И все в этой маленькой комнатке казалось чуж­дым ему, странно угловатым и грубым, и смотрело на него, как незнакомый, пошлый и враждебно настроенный человек. Толпенников попробовал читать книгу, но не мог сосредоточиться на ней и вздрагивал от неприят­ного чувства, как будто кто-то неприятный стоит у него за плечами или сейчас войдет в дверь. И только улег­шись в постель, повернувшись к стене и натянув на го­лову одеяло, он почувствовал себя спокойнее и перестал бояться мира, который вошел ему в душу, – такой гряз­ный, отвратительный и жестокий.
Вечером, когда стемнело, Толпенников пошел к пат­рону, но тот не вернулся еще из Петербурга. Ни к кому другому идти он не хотел. Близких людей у него не бы­ло, и Толпенников до поздней ночи шатался по бульва­рам. Дома, куда Толпенников вернулся очень поздно, было все так же неуютно угловато и враждебно. Раньше он любил посидеть за самоваром, помечтать и попеть тонким приятным тенорком, разгуливая по номеру и с любовью посматривая на полку с книгами и на фотогра­фии на стенах, но теперь было противно все это и ото всего хотелось уйти: и от самовара, и от книг, и от фо­тографий.
– Ду-рак! – искренно и серьезно пожалел себя Тол­пенников, ложась в постель и сжимаясь в маленький круглый комок, как продрогший ребенок. Но сон не при­ходил, не приходил вместе с ним и покой. Отчетливо, как галлюцинация, виделось пятнистое, приличное лицо Абрама Петровича и близко наклонялось, осклабленное, фамильярное, и оно было не одно, а со всех сторон на­зойливо лезли другие такие же лица и так же осклабля­лись, и подмигивали, и предлагали свои услуги. И, как маленькому, хотелось отбиваться от этих призраков ру­ками, плакать и просить у кого-то защиты.
На следующий день Толпенников застал Алексея Се­меновича дома. Прием клиентов еще не окончился, не­смотря на поздний час, и из кабинета глухо доносился незнакомый голос, что-то рассказывавший и о чем-то спрашивавший. В большой приемной чувствовалось не­давнее присутствие людей, пахло табачным дымом, аль­бомы на круглом столе были разбросаны и некоторые раскрыты, и кресла вокруг стола расставлены в беспо­рядке. Толпенников успел рассмотреть несколько альбо­мов с видами Швейцарии и Парижа, и эти дурно испол­ненные картинки, одинаковые во всех приемных, доктор­ских и адвокатских, наполнили его чувством терпеливой скуки и какого-то безразличия к себе и к собственному делу, когда дверь из кабинета раскрылась и выпустила запоздавшего клиента – невысокого, толстого мужчину с широкой русой бородой и маленькими серыми глазами. Он еще раз повернулся к захлопнувшейся уже двери, точно желая сказать что-то забытое, но раздумал и быст­ро двинулся к передней, не глядя на Толпенникова и чуть не сбив его.
– Что хорошенького скажете? – спросил патрон. Он только что вышел из-за своего стола и, стоя возле, уста­лым и медленным движением подносил ко рту стакан крепкого чаю, Но, по-видимому, чай был совсем холод­ный, Потому что Алексей Семенович поморщился и так же медленно поставил стакан на место.
– Ничего хорошего, Алексей Семенович.
– Проиграли? – поднял брови патрон.
– Нет, не проиграл, но…
Словно не слыша помощника, Алексей Семенович обычным движением взял его под руку и сказал:
– Пойдемте в столовую. Нужно фортку открыть.
– Нет, позвольте мне здесь сказать, – уперся Толпенников.
– Здесь? Ну, выкладывайте, – согласился патрон и, оставив руку Толпенникова, опустился на диван. В сво­ем коротком пиджачке, без значка, он казался помощни­ку проще и добрее и вызывал к откровенности. Не са­дясь, часто поддергивая сползающие брюки, Толпенни­ков с волнением передал случившееся, не умолчав ни об Абраме Петровиче, ни даже о «седой голове» Пелагеи фон-Брезе. Патрон слушал молча, не поднимая глаз и слегка покачивая ногой с высоким старомодным каблу­ком, и только при рассказе о седой голове улыбнулся и посмотрел на помощника добрыми, но немного насмеш­ливыми глазами.
– Ну? – спросил он, когда тот кончил рассказ, и добавил: – вы все равно бегаете по комнате. Позвоните, голубчик.
Когда явилась горничная, Алексей Семенович спро­сил ее, давно ли уехала жена, и приказал открыть форт­ки в приемной.
– Ну? – еще раз спросил он помощника. – Дальше.
– Думаю выйти из сословия, – мрачно ответил Тол­пенников. По правде, он не думал выходить из сосло­вия, но его обидело равнодушие патрона и хотелось чем-нибудь особенно резким оттенить свое состояние.
– Пустое, – ответил Алексей Семенович с проблес­ком обычной усталости. – Но какой гусь этот фон-Брезе, а с виду положительный дурак.
– Но ведь это…
– Что это? Ведь судьи оправдали?
– Оправдали, но…
– И никаких «но». Оправдали – значит, имели дан­ные оправдать. Вы-то при чем? Ведь вы не искажали по­казаний? Не подкупали этого приказчика или кого там? А относительно того, что вам там что-то говорили, так кому до этого дело?
Патрон помолчал и продолжал устало и равнодушно:
– Не надо вот было денег в руки брать. Это нехо­рошо. И он нарочно в руку сунул, чтобы подешевле отделаться. Вы мне сейчас деньги эти возвратите, а день­ка через два я вам отдам, сколько стоит. У нас с ним свои счеты. И не надо было о «седой голове» говорить, ведь об этом в деле ничего нет.
Толпенников покраснел и мрачно ответил:
– Сам не знаю, как это меня дернуло. Но я был уве­рен, что голова седая.
– Ну, это не так важно, – улыбнулся патрон, – хо­тя другой раз будьте осторожнее. У вас есть бумаги, есть свидетели, над этим и орудуйте. А от себя – зачем же?
– Но ведь в действительности она виновна?
– В действительности! – нетерпеливо сказал Алек­сей Семенович. – Откуда мы можем знать, что происхо­дит в действительности? Может быть, там черт знает что, в этой действительности. И нет никакой действи­тельности, а есть очевидность. А другой раз вы только с приказчиками не разговаривайте. Вы свободны сего­дня вечером?
– Да, свободен.
– Перепишите-ка мне одну копийку. А действитель­ность оставьте, нет никакой действительности.
Толпенников переписал копию и не одну только, а целых три. И когда, согнув голову набок и поджав гу­бы, он трудолюбиво выводил последнюю строку, патрон заглянул через плечо в бумагу и слегка потрепал по плечу.
– Действительность! Ах, чудак, чудак!
На секунду выражение усталости исчезло с его лица, и глаза стали мягкими, добрыми и немного печальными, как будто он снова увидел что-то давно забытое, хоро­шее и молодое.
1900 г.
Комментарии
Впервые – в газете «Курьер», 1900, 10 и 12 октября, №281 и 283.
В образе начинающего адвоката Толпенникова Андреев изобразил самого себя.
1 2 3
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов