Не перестаю удивляться тому, что Кларимонда ни разу не совершила ошибки, хотя жесты следуют один за другим так быстро, что их трудно разглядеть сериями, не то что каждый из них в отдельности.
Так протекает каждый мой день, и все же я ни на секунду не испытываю ощущения бесцельно потраченного времени. Наоборот, я уверен, что никогда еще не занимался чем-либо более важным.
СРЕДА, 16 марта.
Не забавно ли, что я ни разу не подумал о том, чтобы подвести под свои отношения с Кларимондой более серьезный фундамент, чем все эти многочисленные игры? Над этим я думал прошедшей ночью. Ведь я могу попросту надеть плащ и шляпу и сойти на два этажа ниже. Пять шагов через улицу, после снова три этажа вверх. На двери маленькая табличка, а на ней – «Кларимонда»… Кларимонда – и что еще? Этого я не знаю, но что «Кларимонда» – уверен. Затем стучу в дверь, а потом…
До этого мгновения я могу представить абсолютно все, вижу даже малейшее движение из тех, что должен буду сделать. Зато никак не удается представить себе, что будет потом. Дверь открывается, да, это я еще вижу. Я сам стою на пороге и смотрю в темноту, в которой ничего, абсолютно ничего нельзя разглядеть. Кларимонда не выходит на порог – никто не выходит, там вообще ничего нет. Только эта черная, непроницаемая темнота.
Часто мне кажется, что вообще не существует никакой Кларимонды, кроме той, которую я вижу у окна и которая играет со мной. Не могу себе представить, как бы она выглядела в шляпке или в другом платье, кроме этого черного, с большими фиолетовыми точками, даже хотя бы без черных перчаток. Я смеюсь вслух, когда подумаю, что мог бы увидеть ее на улице или, тем более, в ресторане. Как она ест, пьет, о чем-то там щебечет. Эта картина кажется мне невероятной.
Часто спрашиваю себя, не любовь ли это? Отвечать с уверенностью трудно, ведь я никогда ранее не любил, однако, если чувство, которое я испытываю к Кларимонде, можно назвать любовью, то, в любом случае, она совершенно иная, непохожая на ту, о которой приходилось читать в романах или слышать от друзей.
Мне трудно описать свои чувства. Вообще, трудно думать о чем-то, что не имеет отношения к Кларимонде или, вернее, к нашей игре. Ведь нельзя отрицать, что то, чему мы отдаем наше время, – игра, не более. И в этом скрыта загадка, которую я никак не могу разгадать.
Кларимонда… Да, я испытываю к ней влечение. Однако к этому чувству примешивается другое, похожее на тревогу. Тревога? Нет, не то. Это скорее опасение, легкий страх перед чем-то неизвестным. И именно в этом страхе кроется что-то пленящее, вызывающее особое волнение, нечто такое, что заставляет меня держаться на расстоянии от Кларимонды и одновременно все сильнее влечет меня к ней. Мне кажется, что я описываю вокруг нее большую окружность, то приближаясь немного, то отдаляясь, и продолжаю кружить, и опять немного продвигаюсь вперед, чтобы снова отступить. Пока наконец – я знаю это наверняка – мне придется…
Кларимонда сидит у окна и прядет. Нитки. Длинные, тонкие, небывало тонкие нитки. Из них она сплетает ткань, но какую – я не знаю. И не могу понять, как ей удается плести эту сеть, не путая и не обрывая тончайших нитей. На этой ткани видятся особые узоры, фантастические звери и страшные лица.
Да что такое!.. Что это я пишу? Я же не могу видеть, что она там ткет на самом деле, нити слишком тонкие. При этом я все же знаю, что ткань Кларимонды выглядит именно так, как вижу я, когда закрываю глаза. Именно так. Большая сеть, на ней множество фигур, фантастические звери и страшные лица.
ЧЕТВЕРГ, 17 марта.
Необычайно возбужден. Ни с кем не разговариваю, даже госпожу Дюбонье и слугу приветствую сдавленным «добрый день». Совсем немного времени я уделяю лишь еде, а все остальное просиживаю у окна, продолжая нашу игру. О, что это за восхитительная игра!
У меня такое предчувствие, будто завтра должно что-то произойти.
ПЯТНИЦА, 18 марта.
Да, сегодня что-то должно случиться. Это точно. Я говорю себе – говорю громко, чтобы слышать свой голос, – что именно поэтому я здесь. Но загвоздка в том, что мне страшно. А к страху перед тем, что со мной может приключиться то же, что и с моими предшественниками, странным образом примешивается страх другой – перед Кларимондой. И мне уже самому неясно, чего я боюсь сильнее.
Меня разрывает тревога. С трудом сдерживаю крик.
Шесть часов вечера.
Пишу в спешке, на мне плащ и шляпа. Когда наступило пять, силы мои были на исходе. О, теперь я абсолютно уверен, что все как-то связано с шестью часами вечера предпоследнего дня недели. Меня больше не забавляет выдумка, при помощи которой я сбил комиссара с толку. Я сидел в кресле и удерживал себя на месте, однако что-то притягивало, буквально тащило меня к окну.
Я должен продолжать игру с Кларимондой. Вот он, опять этот чудовищный страх оказаться вблизи окна. Было видно, как они висят там – швейцарский коммивояжер, с жирной шеей и седеющей щетиной на подбородке, щуплый акробат и коренастый крепкий сержант. Я видел их: одного, второго, третьего, а потом всех троих одновременно. Все на том же крюке. Из раскрытых ртов вывалились языки. И вдруг среди них я увидел себя!
Как мне было страшно! Я сознавал, что ужас пробуждает во мне сама оконная рама с проклятым крюком. Пусть Кларимонда простит мне это, но так было на самом деле, я ничего не придумываю. В охваченном невероятным волнением мозгу ее образ то и дело сливался с призраками тех троих, которые повисли в петлях, касаясь ногами пола.
В принципе, я ни на минуту не испытывал тяги, желания повеситься, только боялся, что окажусь в состоянии сделать это. Нет, я только боялся… И самого окна… И Кларимонды… И того ужасного и непонятного, что вот сейчас должно произойти. И еще чувствовал горячее, непобедимое желание встать и подойти к окну. Я должен был…
Вдруг зазвонил телефон. Я сорвал трубку и, не слушая говорящего, выкрикнул:
– Приходите! Немедленно приходите!
Мой пронзительный крик будто бы разогнал всех призраков по темным углам комнаты. В мгновение ока ко мне вернулось душевное равновесие. Я вытер пот со лба, выпил стакан воды и немного подумал над тем, что сказать комиссару, когда он придет. После этого я подошел к окну, кивнул и улыбнулся.
Кларимонда тоже кивнула и улыбнулась мне в ответ.
Через пять минут явился комиссар. Я сообщил ему, что понял, наконец, суть дела, но сегодня лучше меня ни о чем не спрашивать, потому что вскоре я сам смогу рассказать о небывало сенсационных вещах. Самым забавным при этом было то обстоятельство, что, обманывая комиссара, я был совершенно уверен, что говорю правду. И даже теперь я в этом почти уверен – вопреки собственному рассудку.
Полицейскому, очевидно, мое душевное состояние показалось не совсем обычным, особенно тогда, когда я стал изображать вполне естественным образом свой крик в телефонную трубку, для которого, как я ни старался, не смог придумать разумной причины. Комиссар в самой любезной форме попросил меня не терзаться сомнениями, ибо он всегда к моим услугам, это его долг. Лучше он десять раз придет сюда впустую, чем вынудит меня ждать в момент, когда присутствие полиции будет необходимо.
Потом он предложил сходить с ним куда-нибудь сегодня вечером. Это послужит мне развлечением, нельзя же все время сидеть в одиночестве. Я принял его предложение, хоть это далось мне очень нелегко: мне не хотелось бы покидать эту комнату.
СУББОТА, 19 марта.
Мы были в «Цикаде» и «Рыжей Луне». Комиссар был прав. Другая атмосфера и короткая прогулка пошли мне на пользу. Сперва меня не оставляло неприятное чувство, будто я поступаю непорядочно, как дезертир, предавший свое знамя. Со временем это прошло. Мы много пили, смеялись и разговаривали.
Когда сегодня утром я подошел к окну, мне показалось, что во взгляде Кларимонды таится укор. Вероятно, это только мое воображение. Откуда ей может быть известно, что я уходил вчера вечером? Да и продолжалось это лишь мгновение, после чего она опять мне улыбнулась.
И весь день посвящен нашей игре.
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 20 марта.
И сегодня могу записать только одно – весь день мы отдавались нашей великолепной игре.
ПОНЕДЕЛЬНИК, 21 марта.
Весь день в игре.
ВТОРНИК. 22 марта.
Да, сегодня опять все то же самое. Ничего, абсолютно ничего иного. Временами задаю себе вопрос: к чему это, зачем? Чего я, собственно, хочу, к чему все это идет? Ответов не ищу. Ведь ясно, что ничего, кроме этого, мне не нужно. И что бы ни случилось, это будет то, чего я жду.
Мы говорили друг с другом последние дни, без слов, понятное дело. Часто шевелили губами, еще чаще просто смотрели друг на друга. При этом мы прекрасно понимали один другого.
Я был прав. Кларимонда укоряла меня за то, что я оставил ее одну в прошлую пятницу. Пришлось просить прощения, и я признал, что с моей стороны это было глупо и некрасиво. Она меня простила, и я дал клятву, что никогда больше не отойду от этого окна, и мы поцеловались, долго прижимая губы к стеклу.
СРЕДА, 23 марта.
Теперь я знаю, что люблю ее. Так должно было случиться, и сейчас она пронизывает мое существо до последней клеточки. Вероятно, у других людей любовь выглядит иначе. Но разве из тысяч миллионов найдутся две похожие головы, пара одинаковых ушей, две, не отличающиеся одна от другой ладони? Все они разные, поэтому и ни одна любовь не повторяет другую. Моя любовь странная, я это хорошо знаю. Но разве от этого она становится менее прекрасной? Благодаря этой любви я почти счастлив.
Если бы только не этот страх! Иногда он угасает, и тогда я о нем забываю. Но это длится лишь несколько минут, потом он вновь поднимает голову и вновь начинает мучить меня. Этот страх представляется мне маленькой мышкой, которая борется с большой красивой змеей, стараясь вырваться из ее могучих колец. Погоди, глупый маленький страх, скоро тебя пожрет эта большая любовь!
ЧЕТВЕРГ, 24 марта.
Открыл одну вещь: не я играю с Кларимондой – это она забавляется мной.
Случилось это так.
Вчера вечером я думал, как всегда, о нашей забаве. Тогда я и записал для себя пять новых, пять сложных серий, исполнением которых собирался удивить Кларимонду утром, и каждое движение обозначил номером. Я заучил эти серии, чтобы уметь воспроизводить их в задуманном, а потом и в обратном порядках. Это было очень утомительно, но доставляло мне большое удовольствие и приближало меня к Кларимонде, хотя тогда я ее не видел. Я упражнялся часами, пока в конце концов не научился выполнять все серии без единой ошибки.
Сегодня утром я подошел к окну. Мы обменялись кивками, игра началась. Да, о, да, невероятно! Как быстро она меня понимала и почти в то же мгновение, с идеальной точностью повторяла то, что делал я.
Кто-то постучал. Это был слуга, который принес мне туфли. Я взял их у него, а когда шел к окну, на глаза мне попался листок, где я записал свои серии… И я увидел, что не выполнил ни одного из этих движений!
Едва не упав, я схватился за ручку кресла и тяжело опустился на сиденье. Я не верил собственным глазам и раз за разом вновь перечитывал листок. Однако все было верно: я проделал у окна целый ряд разнообразных жестов, но ни один из них не был моим собственным!
И опять вернулось это ощущение – какая-то дверь раскрывается настежь. Это ее дверь. Я стою на пороге и смотрю – ничего. Ничего, только мрачная пустота. И неожиданная мысль: «Если выйду сейчас – я спасен» – и полная уверенность в том, что теперь я могу выйти. Тем не менее – не вышел, все потому, что ясно понял – тайна раскрыта. Она у меня на ладони… Париж – тебе покорится Париж!
Какой-то миг Париж значил для меня больше, чем Кларимонда.
…Ах, теперь я больше не думаю об этом. Теперь я чувствую только любовь и этот тихий, сладостный страх.
Все же происшедшее придало мне сил. Я еще раз провел свою первую серию, четко запоминая каждое движение, и вернулся к окну.
Теперь я внимательно наблюдал за тем, что я делаю. Я не выполнил ни одного из придуманных мной движений!
Тогда я решил потереть нос указательным пальцем, но вместо этого поцеловал стекло. Хотел побарабанить пальцами по подоконнику, но провел ладонью по волосам.
Я с полной ясностью осознал, что Кларимонда не повторяет моих движений. Это я сам делаю то, что она мне показывает. Но это происходит так быстро, столь молниеносно, что совпадает с моментом, когда – как мне казалось ранее – воплощается акт моей собственной воли.
Получается, что я, который был тогда так горд своей способностью оказывать воздействие на ее мысли, оказался тем, кто абсолютно и без остатка попал под ее влияние. Ну что ж, оно настолько деликатно и утонченно, что трудно найти что-то более сладостное.
И я все же предпринимал все новые и новые попытки. Сначала сунул руки в карманы и решил стоять спокойно. Я видел, как Кларимонда подняла руку, как она улыбнулась и погрозила мне пальцем. Я не двигался.
Чувствовал, что правая ладонь норовит выскользнуть из кармана, но крепко вцепился пальцами в ткань брюк.
1 2 3 4
Так протекает каждый мой день, и все же я ни на секунду не испытываю ощущения бесцельно потраченного времени. Наоборот, я уверен, что никогда еще не занимался чем-либо более важным.
СРЕДА, 16 марта.
Не забавно ли, что я ни разу не подумал о том, чтобы подвести под свои отношения с Кларимондой более серьезный фундамент, чем все эти многочисленные игры? Над этим я думал прошедшей ночью. Ведь я могу попросту надеть плащ и шляпу и сойти на два этажа ниже. Пять шагов через улицу, после снова три этажа вверх. На двери маленькая табличка, а на ней – «Кларимонда»… Кларимонда – и что еще? Этого я не знаю, но что «Кларимонда» – уверен. Затем стучу в дверь, а потом…
До этого мгновения я могу представить абсолютно все, вижу даже малейшее движение из тех, что должен буду сделать. Зато никак не удается представить себе, что будет потом. Дверь открывается, да, это я еще вижу. Я сам стою на пороге и смотрю в темноту, в которой ничего, абсолютно ничего нельзя разглядеть. Кларимонда не выходит на порог – никто не выходит, там вообще ничего нет. Только эта черная, непроницаемая темнота.
Часто мне кажется, что вообще не существует никакой Кларимонды, кроме той, которую я вижу у окна и которая играет со мной. Не могу себе представить, как бы она выглядела в шляпке или в другом платье, кроме этого черного, с большими фиолетовыми точками, даже хотя бы без черных перчаток. Я смеюсь вслух, когда подумаю, что мог бы увидеть ее на улице или, тем более, в ресторане. Как она ест, пьет, о чем-то там щебечет. Эта картина кажется мне невероятной.
Часто спрашиваю себя, не любовь ли это? Отвечать с уверенностью трудно, ведь я никогда ранее не любил, однако, если чувство, которое я испытываю к Кларимонде, можно назвать любовью, то, в любом случае, она совершенно иная, непохожая на ту, о которой приходилось читать в романах или слышать от друзей.
Мне трудно описать свои чувства. Вообще, трудно думать о чем-то, что не имеет отношения к Кларимонде или, вернее, к нашей игре. Ведь нельзя отрицать, что то, чему мы отдаем наше время, – игра, не более. И в этом скрыта загадка, которую я никак не могу разгадать.
Кларимонда… Да, я испытываю к ней влечение. Однако к этому чувству примешивается другое, похожее на тревогу. Тревога? Нет, не то. Это скорее опасение, легкий страх перед чем-то неизвестным. И именно в этом страхе кроется что-то пленящее, вызывающее особое волнение, нечто такое, что заставляет меня держаться на расстоянии от Кларимонды и одновременно все сильнее влечет меня к ней. Мне кажется, что я описываю вокруг нее большую окружность, то приближаясь немного, то отдаляясь, и продолжаю кружить, и опять немного продвигаюсь вперед, чтобы снова отступить. Пока наконец – я знаю это наверняка – мне придется…
Кларимонда сидит у окна и прядет. Нитки. Длинные, тонкие, небывало тонкие нитки. Из них она сплетает ткань, но какую – я не знаю. И не могу понять, как ей удается плести эту сеть, не путая и не обрывая тончайших нитей. На этой ткани видятся особые узоры, фантастические звери и страшные лица.
Да что такое!.. Что это я пишу? Я же не могу видеть, что она там ткет на самом деле, нити слишком тонкие. При этом я все же знаю, что ткань Кларимонды выглядит именно так, как вижу я, когда закрываю глаза. Именно так. Большая сеть, на ней множество фигур, фантастические звери и страшные лица.
ЧЕТВЕРГ, 17 марта.
Необычайно возбужден. Ни с кем не разговариваю, даже госпожу Дюбонье и слугу приветствую сдавленным «добрый день». Совсем немного времени я уделяю лишь еде, а все остальное просиживаю у окна, продолжая нашу игру. О, что это за восхитительная игра!
У меня такое предчувствие, будто завтра должно что-то произойти.
ПЯТНИЦА, 18 марта.
Да, сегодня что-то должно случиться. Это точно. Я говорю себе – говорю громко, чтобы слышать свой голос, – что именно поэтому я здесь. Но загвоздка в том, что мне страшно. А к страху перед тем, что со мной может приключиться то же, что и с моими предшественниками, странным образом примешивается страх другой – перед Кларимондой. И мне уже самому неясно, чего я боюсь сильнее.
Меня разрывает тревога. С трудом сдерживаю крик.
Шесть часов вечера.
Пишу в спешке, на мне плащ и шляпа. Когда наступило пять, силы мои были на исходе. О, теперь я абсолютно уверен, что все как-то связано с шестью часами вечера предпоследнего дня недели. Меня больше не забавляет выдумка, при помощи которой я сбил комиссара с толку. Я сидел в кресле и удерживал себя на месте, однако что-то притягивало, буквально тащило меня к окну.
Я должен продолжать игру с Кларимондой. Вот он, опять этот чудовищный страх оказаться вблизи окна. Было видно, как они висят там – швейцарский коммивояжер, с жирной шеей и седеющей щетиной на подбородке, щуплый акробат и коренастый крепкий сержант. Я видел их: одного, второго, третьего, а потом всех троих одновременно. Все на том же крюке. Из раскрытых ртов вывалились языки. И вдруг среди них я увидел себя!
Как мне было страшно! Я сознавал, что ужас пробуждает во мне сама оконная рама с проклятым крюком. Пусть Кларимонда простит мне это, но так было на самом деле, я ничего не придумываю. В охваченном невероятным волнением мозгу ее образ то и дело сливался с призраками тех троих, которые повисли в петлях, касаясь ногами пола.
В принципе, я ни на минуту не испытывал тяги, желания повеситься, только боялся, что окажусь в состоянии сделать это. Нет, я только боялся… И самого окна… И Кларимонды… И того ужасного и непонятного, что вот сейчас должно произойти. И еще чувствовал горячее, непобедимое желание встать и подойти к окну. Я должен был…
Вдруг зазвонил телефон. Я сорвал трубку и, не слушая говорящего, выкрикнул:
– Приходите! Немедленно приходите!
Мой пронзительный крик будто бы разогнал всех призраков по темным углам комнаты. В мгновение ока ко мне вернулось душевное равновесие. Я вытер пот со лба, выпил стакан воды и немного подумал над тем, что сказать комиссару, когда он придет. После этого я подошел к окну, кивнул и улыбнулся.
Кларимонда тоже кивнула и улыбнулась мне в ответ.
Через пять минут явился комиссар. Я сообщил ему, что понял, наконец, суть дела, но сегодня лучше меня ни о чем не спрашивать, потому что вскоре я сам смогу рассказать о небывало сенсационных вещах. Самым забавным при этом было то обстоятельство, что, обманывая комиссара, я был совершенно уверен, что говорю правду. И даже теперь я в этом почти уверен – вопреки собственному рассудку.
Полицейскому, очевидно, мое душевное состояние показалось не совсем обычным, особенно тогда, когда я стал изображать вполне естественным образом свой крик в телефонную трубку, для которого, как я ни старался, не смог придумать разумной причины. Комиссар в самой любезной форме попросил меня не терзаться сомнениями, ибо он всегда к моим услугам, это его долг. Лучше он десять раз придет сюда впустую, чем вынудит меня ждать в момент, когда присутствие полиции будет необходимо.
Потом он предложил сходить с ним куда-нибудь сегодня вечером. Это послужит мне развлечением, нельзя же все время сидеть в одиночестве. Я принял его предложение, хоть это далось мне очень нелегко: мне не хотелось бы покидать эту комнату.
СУББОТА, 19 марта.
Мы были в «Цикаде» и «Рыжей Луне». Комиссар был прав. Другая атмосфера и короткая прогулка пошли мне на пользу. Сперва меня не оставляло неприятное чувство, будто я поступаю непорядочно, как дезертир, предавший свое знамя. Со временем это прошло. Мы много пили, смеялись и разговаривали.
Когда сегодня утром я подошел к окну, мне показалось, что во взгляде Кларимонды таится укор. Вероятно, это только мое воображение. Откуда ей может быть известно, что я уходил вчера вечером? Да и продолжалось это лишь мгновение, после чего она опять мне улыбнулась.
И весь день посвящен нашей игре.
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 20 марта.
И сегодня могу записать только одно – весь день мы отдавались нашей великолепной игре.
ПОНЕДЕЛЬНИК, 21 марта.
Весь день в игре.
ВТОРНИК. 22 марта.
Да, сегодня опять все то же самое. Ничего, абсолютно ничего иного. Временами задаю себе вопрос: к чему это, зачем? Чего я, собственно, хочу, к чему все это идет? Ответов не ищу. Ведь ясно, что ничего, кроме этого, мне не нужно. И что бы ни случилось, это будет то, чего я жду.
Мы говорили друг с другом последние дни, без слов, понятное дело. Часто шевелили губами, еще чаще просто смотрели друг на друга. При этом мы прекрасно понимали один другого.
Я был прав. Кларимонда укоряла меня за то, что я оставил ее одну в прошлую пятницу. Пришлось просить прощения, и я признал, что с моей стороны это было глупо и некрасиво. Она меня простила, и я дал клятву, что никогда больше не отойду от этого окна, и мы поцеловались, долго прижимая губы к стеклу.
СРЕДА, 23 марта.
Теперь я знаю, что люблю ее. Так должно было случиться, и сейчас она пронизывает мое существо до последней клеточки. Вероятно, у других людей любовь выглядит иначе. Но разве из тысяч миллионов найдутся две похожие головы, пара одинаковых ушей, две, не отличающиеся одна от другой ладони? Все они разные, поэтому и ни одна любовь не повторяет другую. Моя любовь странная, я это хорошо знаю. Но разве от этого она становится менее прекрасной? Благодаря этой любви я почти счастлив.
Если бы только не этот страх! Иногда он угасает, и тогда я о нем забываю. Но это длится лишь несколько минут, потом он вновь поднимает голову и вновь начинает мучить меня. Этот страх представляется мне маленькой мышкой, которая борется с большой красивой змеей, стараясь вырваться из ее могучих колец. Погоди, глупый маленький страх, скоро тебя пожрет эта большая любовь!
ЧЕТВЕРГ, 24 марта.
Открыл одну вещь: не я играю с Кларимондой – это она забавляется мной.
Случилось это так.
Вчера вечером я думал, как всегда, о нашей забаве. Тогда я и записал для себя пять новых, пять сложных серий, исполнением которых собирался удивить Кларимонду утром, и каждое движение обозначил номером. Я заучил эти серии, чтобы уметь воспроизводить их в задуманном, а потом и в обратном порядках. Это было очень утомительно, но доставляло мне большое удовольствие и приближало меня к Кларимонде, хотя тогда я ее не видел. Я упражнялся часами, пока в конце концов не научился выполнять все серии без единой ошибки.
Сегодня утром я подошел к окну. Мы обменялись кивками, игра началась. Да, о, да, невероятно! Как быстро она меня понимала и почти в то же мгновение, с идеальной точностью повторяла то, что делал я.
Кто-то постучал. Это был слуга, который принес мне туфли. Я взял их у него, а когда шел к окну, на глаза мне попался листок, где я записал свои серии… И я увидел, что не выполнил ни одного из этих движений!
Едва не упав, я схватился за ручку кресла и тяжело опустился на сиденье. Я не верил собственным глазам и раз за разом вновь перечитывал листок. Однако все было верно: я проделал у окна целый ряд разнообразных жестов, но ни один из них не был моим собственным!
И опять вернулось это ощущение – какая-то дверь раскрывается настежь. Это ее дверь. Я стою на пороге и смотрю – ничего. Ничего, только мрачная пустота. И неожиданная мысль: «Если выйду сейчас – я спасен» – и полная уверенность в том, что теперь я могу выйти. Тем не менее – не вышел, все потому, что ясно понял – тайна раскрыта. Она у меня на ладони… Париж – тебе покорится Париж!
Какой-то миг Париж значил для меня больше, чем Кларимонда.
…Ах, теперь я больше не думаю об этом. Теперь я чувствую только любовь и этот тихий, сладостный страх.
Все же происшедшее придало мне сил. Я еще раз провел свою первую серию, четко запоминая каждое движение, и вернулся к окну.
Теперь я внимательно наблюдал за тем, что я делаю. Я не выполнил ни одного из придуманных мной движений!
Тогда я решил потереть нос указательным пальцем, но вместо этого поцеловал стекло. Хотел побарабанить пальцами по подоконнику, но провел ладонью по волосам.
Я с полной ясностью осознал, что Кларимонда не повторяет моих движений. Это я сам делаю то, что она мне показывает. Но это происходит так быстро, столь молниеносно, что совпадает с моментом, когда – как мне казалось ранее – воплощается акт моей собственной воли.
Получается, что я, который был тогда так горд своей способностью оказывать воздействие на ее мысли, оказался тем, кто абсолютно и без остатка попал под ее влияние. Ну что ж, оно настолько деликатно и утонченно, что трудно найти что-то более сладостное.
И я все же предпринимал все новые и новые попытки. Сначала сунул руки в карманы и решил стоять спокойно. Я видел, как Кларимонда подняла руку, как она улыбнулась и погрозила мне пальцем. Я не двигался.
Чувствовал, что правая ладонь норовит выскользнуть из кармана, но крепко вцепился пальцами в ткань брюк.
1 2 3 4