Интенсивность излучения П-120 может быть, однако, ослаблена на несколько порядков путем легирования материала в процессе изготовления некоторыми металлами в весьма малых количествах. При этом практически не изменяется его внешний вид, неизменными остаются и полезные свойства. Именно такой, если так можно выразиться, «омертвленный» П-120 в отличие от «живого», способного к излучению, мы и предполагаем назвать пэйперолом и выпустить в массовую продажу.
На этом профессор Мак-Лорис просит разрешения прервать свое выступление с тем, чтобы ответить на вопросы и показать несколько опытов, демонстрирующих свойства П-120 и пэйперола.
– Может быть, мы пока отложим опыты? («Черт возьми, куда это подевались наши доблестные вооруженные силы?») Тем более что отлучившиеся будут крайне огорчены, пропустив, как я смело могу сказать, увлекательнейшую часть нашего совещания. («Что-то случилось, но что? Мак-Лорис явно выбит из колеи».) Давайте пока перейдем к вопросам. Вы не возражаете, профессор? Прекрасно. Мистер Фамиредоу? Пожалуйста, мистер Фамиредоу.
Мистер Фамиредоу сиял. Сияла его огромная лысина, сияли стекла его очков над сияющим курносым носиком, мягкий аспидный отблеск лучился от буйной растительности, под которой исчезала вся нижняя часть его лица и шея. И его неожиданно звонкий и чистый голос восторженно известил всех, что его владелец был счастлив детально проанализировать проблему эксплуатации материала «пи» в версиях «примо» и «секундо». Естественно, до сего момента представления мистера Фамиредоу о материале «пи» носили формальный и гипотетический характер, и в связи с этим…
И по неисповедимому закону мышления слово «формальный» заклубилось, зажужжало в голове сенатора, внезапно щелкнуло, рассыпалось искрами по уголкам его мозга, и он понял, что произошло.
Обмирая от ужаса, глядел он на лежащий перед ним голубоватый лист, в верхнем углу которого, аккуратно выписанное, красовалось слово «ШИРЛИ». Он тоскливо оглядел сидящих перед ним людей, так, словно очнулся от тяжелого сна на потолке и теперь, судорожно обнимая стебель люстры, смотрит вниз, в бездну, где уютно, как ни в чем не бывало, стоят милые привычные недосягаемые отныне вещи.
Мистер Ноу внимательно слушал затянувшийся вопрос мистера Фамиредоу, поставив локти на колени и положив подбородок на сомкнутые смуглые кулаки. Кассета с чистыми листами демонстративно лежала на полу у его ног. Чем были заняты остальные, сенатор не видел, он заставил себя отвести взгляд от мистера Ноу и снова увидел на листе слово «ШИРЛИ», которое нельзя было стереть. Ибо тут же придет в действие несложная ловушка трубноголосого майора.
Сенатор уже видел этот лист, разукрашенный штампами военной прокуратуры, сенатского трибунала и еще бог весть каких инстанций. Лист лежал в папке вместе с его, сенатора, объяснениями по поводу того, почему он написал это имя, и заключением экспертизы, в котором говорилось, что ничего предосудительного в его действиях не обнаружено. Но сотни глаз увидят имя Ширли, написанное им, и уж найдется кто-нибудь дотошный! Мала зацепочка, но и не от таких рушились куда более блестящие карьеры!
Выход открылся внезапно, как поворот коридора, и был так же прост. Потея от усилия скрыть поспешность, не слыша звонкого голоса мистера Фамиредоу, моля судьбу, чтобы генералы еще чуточку задержались, сенатор торопливо превращал имя Ширли в затейливую арабеску из кружочков, фестончиков, палочек и корявых завитушек. Вот так, вот так! Но взгляд его по-прежнему безошибочно выделял это имя из путаницы линий, и сенатор написал поверх него имя жены и тоже разукрасил его завитушками до нечитаемости, потом ниже крупно написал имена сыновей…
Двери распахнулись. В зал вошли генералы, сопровождаемые тем же оператором и мистером Джиллом, видимо, сотрудником Мак-Лориса. Вид у Джилла был ошарашенный, и сенатор понял, что был прав. С каким облегчением смотрел он на лист, на котором царило убогое кружевце заседаночки, – так, кажется, именуются художества важных лиц, скучающих во время долгих словопрений. Внутренне ликуя, сенатор положил кассету на свой председательский столик и, страдая от неунимающегося сердцебиения, поднял нарочито спокойный взгляд на вошедших.
Генерал Фобс как-то осел, съежился, уши у него были багровые. Генерал Деймз шествовал, как вестник судьбы. Его глаза и ноздри источали пламень, нижняя челюсть выпятилась. Обычно сутуловатый, он теперь выпрямился, и его четкий шаг отдавался под расписным потолком, как мерный ход мировых часов. И, зачарованный этой монументальной поступью, мистер Фамиредоу умолк на полуслове.
– Ваше превосходительство, – бряцающим голосом произнес генерал Деймз.
– Произошел в высшей степени прискорбный инцидент. Нарушены правила соблюдения секретности. Допущена передача из зала, где происходит закрытое совещание. Командование поставлено в известность. Запрошены инструкции. Дальнейшее военное обеспечение нашей работы возложено на меня. Как участник совещания и лояльный гражданин, я испытал бы глубокое удовлетворение, если бы обстоятельства инцидента были немедленно и надлежащим образом зафиксированы и расследованы. («Ах, генерал Фобс! Ну и дал ты маху! От Деймза теперь не отбиться. Мертвая хватка! И как это я сообразил отложить опыты! Чертов П-120! Ширли, как мне повезло! Я, кажется, выпутался из скверной истории».)
– Благодарю вас, генерал, и рассчитываю на вашу помощь. Мистер Хьюсон! Совещание созвано вами, поэтому позвольте мне обратиться к вам за советом. По-моему, нам следует временно прекратить работу и разобраться с этим делом. Как ваше мнение?
Сухопарый джентльмен выпрямился и тихо сказал:
– Да. По-видимому, вы правы. А вам, профессор Мак-Лорис, следовало бы предупредить присутствующих. Вы поставили многих из нас, в том числе меня самого, я не скрываю этого, в нелепое положение. («Поклюй его, поклюй! Это все еще цветочки!»)
– Господин председатель, господа! Я сожалею о происшедшем недосмотре, но повторяю, не преувеличивайте значения происходящего.
Генерал Деймз уподобил свою челюсть корабельному тарану и отчеканил:
– Оценивать события и определять меру ответственности будут те, кому положено это делать. («Внушительно! Пора кончать».)
– Генерал! Мы все вам признательны за быстрые и эффективные действия. Совещание временно прекращается. Сейчас четырнадцать часов двенадцать минут. А по вашим часам, генерал?
Генерал Деймз долго и сосредоточенно глядел на часы, словно высчитывал что-то. Потом молча кивнул.
– Мистер Фамиредоу, к сожалению, вы не получите сейчас ответа на ваш вопрос. Но я надеюсь, что как только мы…
– Что вы, что вы! – счастливо запротестовал мистер Фамиредоу. – Это блестящая акцентировка одного из тезисов моего экспозе. Достаточно экспонировать данный инцидент на стан гипотетического антагониста. («Антагонист! Стан! А докладик твой надо бы срочно прочесть!»)
– Господа! Прошу простить, но объясните же, что произошло!
– Мистер Гаттенберг, представитель «Юнайтед Полиграфик», если не ошибаюсь? Да? Мистер Гаттенберг, позвольте мне адресовать ваш вопрос генералу Деймзу. Конечно, в неофициальном порядке, генерал. Вы можете не отвечать, если сочтете необходимым.
Генерал Деймз решил ответить.
В тот момент, когда профессор Мак-Лорис объяснял присутствующим, как пользоваться инструментом для письма по листу П-120, кое-кто из них – кто именно, это установит следствие по модификации материала, – руководствуясь теми или иными побуждениями, которыми тоже займется следствие, уничтожил записи, сделанные на листах. Должны были быть розданы листы пэйперола, то есть омертвленного П-120. Но на руках у слушателей оказался живой П-120. Если и по небрежению, то по преступному. Живой П-120 воспроизвел уничтожаемые тексты в виде серий радиосигналов, обнаруженных аппаратурой, установленной в зале. Как значится в записке профессора Мак-Лориса, по этим сигналам можно воспроизвести уничтоженные тексты, не так ли, профессор?
– Так.
Таким образом, имеет место нарушение правил секретности и…
– Так что же, генерал, вы предполагаете, что среди нас находится кто-то, кто воспользовался этим моментом в предосудительных целях?
Предполагать – это не его дело. Его дело принять немедленные меры и доложить о случившемся. Собравшимся предлагается, не мешкая, сдать полученные ими кассеты с листами лицу, «а это уполномоченному, в том виде и со всеми теми записями, которые на листах наличествуют. Каждый получил десять листов и сдаст десять. Это не приказ. Упаси боже, он далек от мысли приказывать. Это наш долг перед властями. („Вот и захлопнулась мышеловка!“)
– Но неужели сигнал так силен, что его можно принять на значительном отдалении?
Какова бы ни была мощность сигнала, это дела не меняет.
– Абсолютно! Абсолютно! Сателлиты-радиоперехватчики!.. – мистер Фамиредоу по-прежнему был в восторге, ибо это тоже акцентировка одного из тезисов его экспозе.
– Позвольте, значит, если я правильно понял, то, например, со спутника можно запросить листы П-120, находящиеся в определенном радиусе, узнать, что на них написано, даже уничтожить чьи-то записи?
Профессор Мак-Лорис не столь компетентен в этой области, чтобы дать исчерпывающий ответ. Генерал же Деймз не собирается вдаваться в обсуждение технических проблем, поскольку совещание прервано не для этой цели.
«Наконец-то!» – сенатор с благодарностью подумал о дотошном мистере Гаттенберге. Так вот ради чего в этом райском уголке по любезному приглашению мистера Левицки зашевелился странный клубок университетских профессоров, государственных чиновников, «витязей мира» и тайных соглядатаев! Новая технология, новый бум – это раз, наскок на врага внешнего – это два, удавка для врага внутреннего – три, – и все из одной химической шкатулочки! Ай да Мак-Лорис, ай да счастливчик, ай да вытянул – на всех хватит. Но почему же тогда Деймз так настаивал на прекращении совещания? Ведь он все это знал и раньше. Вне сомнения. Дело тут не в блюстительстве параграфов и пунктов. За такие доблести генеральских звезд не дают и на секретные совещания с яйцеголовыми не посылают. С кем он связывался? Кто его поддержал? Вплоть до того, что отставил Фобса. Почему?
Один из белокасочников, все так же бдящих над своими приборами, поднял руку и неестественно громким голосом человека, который сам себя не слышит, крикнул:
– Сенатора Тинноузера просят пройти к телефону!
– Простите, господа. Генерал, как вы считаете, имеем ли мы свободу передвижения? Разумеется, в пределах дома.
Отлучки крайне нежелательны. Если уж возникнет необходимость, то выходящему будет дан сопровождающий. Отлучка будет зарегистрирована. Естественно, такой порядок будет соблюдаться до тех пор, пока соответствующие власти не отдадут соответствующие распоряжения.
– В таком случае выделите мне сопровождающего и зарегистрируйте мой выход. Если угодно, отправимся к телефону вместе. Я уверен, что это касается происшедшего.
Генерал Деймз отдает должное доброй воле сенатора Тинноузера. Но считает необходимым остаться в зале.
– Мистер Черриз, позвольте мне временно возложить мои обязанности на вас, как на следующего по старшинству.
Сопровождаемый очередным белокасочником и лично трубноголосым майором, сенатор спустился вниз по лестнице, где один из штатских в затемненных очках протянул ему телефонную трубку.
– Сенатор Тинноузер слушает.
– Господин сенатор, – раздался в трубке добрый старческий голос. – Господин сенатор, говорит федеральный прокурор округа Бартоломью. У меня включена запись. А у вас?
– Одну минуту. Запись включена?
Штатский кивнул.
– Включена.
– Господин сенатор, я слышал, там у вас неприятности?
– Да, мистер Бартоломью.
– Что-нибудь серьезное?
– Трудно сказать. Во всяком случае, формальные нарушения.
– Я должен буду послать к вам моих людей.
– Чем скорее, тем лучше.
– Прекрасно, – голос в трубке помолчал, потом продолжил: – Господин сенатор, вы понимаете, я в затруднительном положении. С одной стороны, я должен сделать кое-какие распоряжения, а с другой стороны, лучше бы, если… Как бы это сказать?.. Вы меня понимаете, сенатор? – и голос сделал нарочито уважительное ударение на последнем слове.
– Я вас понимаю. Все прекращено в четырнадцать двенадцать. Обстановка под контролем. Мы не расходимся.
– Спасибо, сенатор. Это то, что я надеялся услышать. Так мы прибудем минут через сорок.
– Мы вас ждем, мистер Бартоломью.
Передав трубку непроницаемому штатскому, сенатор поднялся по лестнице, вошел в зал, и Венера с потолка опять одарила его застывшей многообещающей улыбкой.



2

Прокурор Бартоломью, приятный человек с мудрым лицом пожилого учителя рисования, первым делом по прибытии устроил краткое совещание в курительной комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11