Впрочем, Ученые доказали, что это, в сущности, даже не роскошь, а выгода. При мне начали создаваться конные клубы, начались массовые состязания всадников. Многие теперь предпочитали ездить на недальние расстояния верхом. Молодые Люди бросали свои элциклы и в свободное время овладевали конным делом. Некоторые всадники ходили в суконных шлемах с красными звездами и длиннополых кавалерийских шинелях с поперечными нашивками, воскрешая форму Буденовцев. Старики предпочитали механические средства передвижения и были недовольны этим, как они говорили, парадоксом развития транспорта. Однако число коней и всадников росло и сейчас продолжает увеличиваться.
Сидя рядом с ЭОЛом, я толком не слышал, о чем разговаривают Нина с Андреем. Но разговаривали они весьма оживленно, и до меня порой доносились обрывки их фраз и иногда даже смех. Смеялась не только Нина, но и Андрей.
«Странно, как может Андрей смеяться, – думал я. – Ведь он наказан, направляется на такое неприятное дело – и вдруг этот смех!»
– Что смешного рассказала тебе Нина, что ты так смеешься? – спросил я его, перегнувшись через спинку сиденья.
– Ничего особенного, – ответила за него Нина. – Просто я вспомнила, как однажды ради шутки вставила в рукопись «Антологии» пять четверостиший из Омара Хайяма, а ты прочел их и совершенно серьезно сказал, что эти упадочные стихи не отражают Двадцатого века.
– Я в этот момент думал о чем-то другом и ошибся, – ответил я. – Я отлично знаю, когда жил Хайям. Но разве Андрей знает его стихи?
– Представь себе, знает, – ответила Нина.
– Сейчас ему нужно думать не об Омаре Хайяме, а о том наказании, которое он заслужил. И тебе, Нина, совсем незачем настраивать его на веселый лад. Ведь всякий наказуемый должен не только понести наказание, но и внутренне осознать свою вину.
После этого моего совершенно справедливого, кстати, замечания смех на задних сиденьях прекратился. Однако разговаривать они продолжали, только стали говорить тише.
Вскоре мы приземлились у границы заповедника. ЭОЛ, получив задание вернуться в город на стоянку, поднял машину в воздух и лег на обратный курс.
Здесь, в районе заповедника, запрещалось строить современные сооружения, и мы перешли через речку по бревенчатому мостику и пошли по лесной дороге. Нам нужно было найти жилище Лесного Смотрителя, у которого Андрей должен был взять орудие убийства, чтобы выполнить задание.
Андрей шагал впереди, а я с Ниной шел несколько поодаль за ним. Порой через дорогу перебегали зайцы; в одном месте лисица воровато глянула на нас из подлеска и побежала дальше своим путем. На ветвях пели лесные птицы, и наше приближение их ничуть не пугало.
– Знаешь, я представляла твоего друга совсем другим, – сказала вдруг Нина. – Он лучше, чем ты рассказывал о нем.
– Я никогда не говорил тебе о нем ничего плохого, – возразил я. – Не понимаю, чего тебе еще надо!
– Ты говорил о нем слишком мало хорошего, – ответила Нина. – По-моему, он не совсем обыкновенный Человек. Ты плохо знаешь его.
– Как ты можешь так говорить, Нина, – спокойно сказал я. – Я его знаю всю жизнь, а ты знакома с ним полтора часа.
– И все-таки он не похож на других.
– Каждый Человек чем-то не похож на других.
– В нем чувствуется устремленность к какой-то высокой цели.
– Можно ставить себе большие цели и оставаться неудачником, – резонно возразил я.
– Что ж, может быть, он и неудачник, – задумчиво сказала Нина. – Но ведь большая неудача лучше маленьких удач.
– Не понимаю тебя, Нина. Удача – это всегда удача, а неудача – это всегда неудача.
– А по-моему, не так. Один Человек, скажем, решил подняться на вершину горы, а другой – стать на болотную кочку. Человек, не дошедший до вершины горы, поднимется все-таки выше того, кто стоит на болотной кочке.
Я не стал продолжать этого бесцельного спора, тем более что мы уже подошли к дому Лесного Смотрителя. Здесь жил тот самый старик, о котором мне сказали, что он знает старинный фольклор. Поэтому я включил свой карманный микромагнитофон, надеясь потом использовать запись разговора со Смотрителем для пополнения своего СОСУДа.
СТАРЫЙ ЧЕПЬЮВИН
Жилище Лесного Смотрителя стояло на зеленой поляне у ручья. Это была настоящая деревянно-пластмассовая изба конца XX века – со старинной телевизионной антенной на крыше, с крылечком и завалинкой. Возле избы стоял древний мотоцикл. В стороне, под деревьями, видны были зимние кормушки для лосей и оленей и маленькие ящики на столбах – кормушки для птиц. Все здесь так не походило на город!
Из избы, приветливо улыбаясь, вышел навстречу нам статный старик, учтиво поздоровался и повел нас в свое жилище. Комната, куда он ввел нас, была весьма уютна. Все в ней дышало стариной – и дряхлый телевизор в потрескавшемся футляре, и древний диван невиданной конструкции, и высокий деревянный стол, и кресла с плетеными спинками. Довершая это впечатление, на отдельном столике с мраморной крышкой стоял блестящий электросамовар, а на стене висело два ружья.
– Как у вас тут интересно! – сказала Нина. – Хотела бы я пожить здесь.
– А кто вам мешает! – ответил Смотритель. – Приезжайте и живите, мы со старухой потеснимся. Мы всегда рады гостям.
– Видите ли, – вмешался Андрей, – мы по делу сюда прилетели. – Нам, то есть мне, надо убить одного зайца.
– Да, я давал заявку на убийство, – подтвердил старик. – Зайцев много развелось. Тут садоферма есть в десяти километрах, так они стволы грызть начали... А за что же вам такое наказание?
Андрей объяснил, за что он наказан, и старик сказал с добродушной насмешкой:
– Строго у вас в городах! Мы с женой тут в глуши нет-нет да и поспорим. Если б мне за каждую «дуру» зверя убивать, тут в заповеднике живности бы не осталось... Ну, бери, что ли, ружье. Идем к сараю, стрельбе тебя обучу, – закончил он свою речь.
Старик и Андрей вышли из избы и направились за одну из пристроек. Вскоре оттуда послышался выстрел, потом другой. Затем старик вернулся, за ним Шел Андрей с ружьем.
– Понятливый парень, – похвалил Андрея Смотритель. – Ружье в первый раз в руки взял – и все понял. Сразу в яблочко попал.
– Ну, я пойду зайца убивать, – сказал нам Андрей. – Надо скорей покончить с этим неприятным делом... А что потом с ним делать? – спросил он у старика.
– Сюда принесешь, не пропадать же добру. Съедим – и вся недолга.
– Можно, и я с вами пойду? – обратилась вдруг Нина к Андрею.
– Нет, Нина, что вы! Зачем вам-то видеть все это? Я уж один.
Он ушел в лес, а Нина вышла из дому и села на скамейку. К ней подошел олененок и начал тереться мордой о ее колени, а она стала гладить ему спину. Я смотрел на нее в окно, и в эти минуты она показалась мне даже привлекательнее, чем обычно.
– А славная девчонка, – сказал вдруг Смотритель, словно угадав мои мысли. – Девчонка что надо.
– Она не девчонка. Она уже на втором курсе, – поправил я старика.
– А по мне хоть на двадцать втором. Передо мной она девчонка. Мне сто восемьдесят семь через неделю стукнет.
– Стукнет, – значит, исполнится, – понимающе сказал я. – На вид вы моложе. Только подумать – МИДЖ плюс семьдесят семь! Вы, наверное, обращались в Комиссию продления жизни?
– Никуда я не обращался. Я сам себе жизнь продлеваю. Мы, Лесники, долго живем.
– А как вы себе продлеваете жизнь? – заинтересовался я. – Может, вы знаете какие-нибудь старинные лекарства, травы?
– И лекарство одно знаю, и о смерти и всякой ерунде не думаю, вот и продлеваюсь. А как тебя величать-то?
– Величать – значит звать, – сказал я. – Меня зовут Матвей Людмилович.
– А меня – Степан Степанович. Я этих материнских отчеств не признаю, – добавил он с доброй стариковской усмешкой. – Завели новые моды – женские отчества, корабли с парусами, на конях по дорогам скачут... Нет, мне, старику, к этим новинкам уже не привыкнуть.
Окончив свою речь, Смотритель выдвинул ящик стола и вынул оттуда кожаный мешочек и пачечку бумаги.
– Что это такое? – заинтересовался я.
– Это кисет, а в кисете – махорка. Самосад.
– Как, неужели вы Чекуртаб? – изумился я. – И еще в такие годы!
– Никакой я не Чекуртаб, а просто курящий. Напридумывали словечек!
Он ловко загнул край одной бумажки, положил туда табаку, затем свернул бумажку в трубочку – и закурил. Тяжелый синий дым пополз ко мне, и я расчихался. В это время в лесу послышался выстрел.
– Был заяц – нету зайца, – затягиваясь сказал старик. – Твой приятель не промахнется. А ты – цирлих-манирлих.
– Что это такое – цирлих-манирлих? – спросил я. – Что означает эта фольклорная идиома?
– Так, ничего, – ответил старик. – Это я просто так. Дядя шутит.
– Может быть, это ругательство? – обрадовался я. – Не стесняйтесь, пожалуйста, обругайте меня еще как-нибудь.
– С чего же мне тебя ругать, ты плохого мне не сделал. Да и не под градусом я. Вот лекарства своего приму – тогда, может, поругаюсь. Идем, я тебе аптеку свою покажу, где лекарство мое варится.
Он повел меня на кухню, а из кухни – в небольшую пристройку. Там сильно пахло чем-то. Запах был какой-то странный – и неприятный, и в то же время чем-то приятный. На старинной электрической плите стояли объемистые баки, тянулись трубки. Из одной трубочки в пластмассовую миску капала пахучая жидкость.
– Что это? – спросил я. – Химическая лаборатория?
– Она самая, – бодро ответил старик, отливая из миски в стакан жидкость и протягивая мне.
Я медлил, начиная подозревать самое худшее.
– Да ты бери, пей. Как слеза! К своему будущему дню рождения гоню. Выпей ты, а потом и я хватану!
– Вы – Чепьювин! – воскликнул я. – Как несовместимо это с вашим почтенным возрастом!
– Пей, – ласково повторил старик. – А то обидишь меня.
– А вы скажете мне бранные выражения?
– Скажу, скажу. Только пей. Все скажу.
Решив пожертвовать своим здоровьем для науки и не желая обижать старика, я сделал несколько глотков. Сперва мне было противно, но затем это чувство начало проходить.
– Пей да закусывай! – отечески сказал Смотритель, сунув мне в руку кусок сыра.
Я закусил и, чтобы не обижать старика, выпил стакан до дна. Мне стало совсем хорошо и весело. Это было новое состояние души и тела. Затем выпил и старик, и мы вернулись в комнату.
– Нейдет что-то охотничек-то наш, – сказал Смотритель. – И девчонка куда-то делась, верно, в лес побежала... А парень он, видать, с головой. Отобьет он ее у тебя. Я-то заметил, как она на него поглядывает. Даст она тебе отскоч.
– Что это такое «отскоч»? – спросил я.
В ответ старый Чепьювин запел нетвердым голосом:
Эх, сама садочек я садила,
Сама, как вишенка, цвела,
Сама я милого любила,
Сама отскоч ему дала.
И закончил так:
– Отошьет она тебя – вот что. Забудет – и вся недолга.
– Вы мне обещали обругать меня некоторыми фольклорными словами, – напомнил я старику.
– Это пожалуйста, это мы за милую душу, – ответил Чепьювин. – Этого добра я много помню. Бывало, дед мой как начнет загибать, а я запоминаю.
И Смотритель действительно стал произносить бранные слова, а я их повторял, – и мой карманный микромагнитофон записывал. СОСУД пополнялся.
Но в это время в комнату вошел Андрей, а за ним Нина, и наша беседа со старым Чепьювином прервалась. Андрей поставил ружье в угол, отдал убитого зайца Смотрителю, и тот понес его на кухню.
– Неприятно было его убивать, – сказал Андрей. – Они совсем ручные... А что это с тобой? – спросил он, пристально поглядев на меня.
– Со мной ничего, – ответил я и неожиданно для себя самого запел:
Эх, сама садочек я садила,
Сама, как вишенка, цвела...
– Что с тобой творится? – засмеялась Нина. – Никогда я тебя таким не знала.
– Э, да он выпил! Он стал Чепьювином! – догадался Андрей. – Вот тебе и будущий Профессор.
– Только для пользы науки! – заплетающимся языком сказал я. – Только ради пополнения СОСУДа!
В этот миг появился старый Чепьювин, неся полный стакан своего «лекарства». Он преподнес его Андрею.
– Выпей половину, а потом девчонке передай, – сказал он. – Не выпьете за мой будущий день рождения – обижусь. Вот только обеда хорошего нет, старуха моя в Австралию улетела кенгуровые заповедники осматривать. А ДИВЭР наш испортился – я его хотел научить самогон гнать, а он возьми да и сломайся. Несознательный агрегат! – С этими словами Смотритель поставил на стол несколько банок консервов и начал их открывать старинным охотничьим ножом.
Андрей отпил половину стакана и протянул его Нине.
– Нина, Нина, что ты делаешь! Опомнись, Нина! – воскликнул я, ибо хоть я и был в состоянии опьянения, но все-таки сознание еще не покинуло меня.
– Э, чего там! – засмеялась Нина и, к моему ужасу, выпила стакан до дна.
– Правильно! – вскричал старый Чепьювин. – Молодцы ребята! Знаете, какая примета в старину была? Если парень с девушкой из одного стакана выпили – быть свадьбе.
Мне почему-то стало очень грустно, и я заплакал. Но старик принес мне еще стакан напитка, и, выпив его, я вновь развеселился. Тем временем старый Чепьювин вытащил откуда-то старинный дедовский магнитофон, включил его – и стал плясать под какую-то странную музыку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Сидя рядом с ЭОЛом, я толком не слышал, о чем разговаривают Нина с Андреем. Но разговаривали они весьма оживленно, и до меня порой доносились обрывки их фраз и иногда даже смех. Смеялась не только Нина, но и Андрей.
«Странно, как может Андрей смеяться, – думал я. – Ведь он наказан, направляется на такое неприятное дело – и вдруг этот смех!»
– Что смешного рассказала тебе Нина, что ты так смеешься? – спросил я его, перегнувшись через спинку сиденья.
– Ничего особенного, – ответила за него Нина. – Просто я вспомнила, как однажды ради шутки вставила в рукопись «Антологии» пять четверостиший из Омара Хайяма, а ты прочел их и совершенно серьезно сказал, что эти упадочные стихи не отражают Двадцатого века.
– Я в этот момент думал о чем-то другом и ошибся, – ответил я. – Я отлично знаю, когда жил Хайям. Но разве Андрей знает его стихи?
– Представь себе, знает, – ответила Нина.
– Сейчас ему нужно думать не об Омаре Хайяме, а о том наказании, которое он заслужил. И тебе, Нина, совсем незачем настраивать его на веселый лад. Ведь всякий наказуемый должен не только понести наказание, но и внутренне осознать свою вину.
После этого моего совершенно справедливого, кстати, замечания смех на задних сиденьях прекратился. Однако разговаривать они продолжали, только стали говорить тише.
Вскоре мы приземлились у границы заповедника. ЭОЛ, получив задание вернуться в город на стоянку, поднял машину в воздух и лег на обратный курс.
Здесь, в районе заповедника, запрещалось строить современные сооружения, и мы перешли через речку по бревенчатому мостику и пошли по лесной дороге. Нам нужно было найти жилище Лесного Смотрителя, у которого Андрей должен был взять орудие убийства, чтобы выполнить задание.
Андрей шагал впереди, а я с Ниной шел несколько поодаль за ним. Порой через дорогу перебегали зайцы; в одном месте лисица воровато глянула на нас из подлеска и побежала дальше своим путем. На ветвях пели лесные птицы, и наше приближение их ничуть не пугало.
– Знаешь, я представляла твоего друга совсем другим, – сказала вдруг Нина. – Он лучше, чем ты рассказывал о нем.
– Я никогда не говорил тебе о нем ничего плохого, – возразил я. – Не понимаю, чего тебе еще надо!
– Ты говорил о нем слишком мало хорошего, – ответила Нина. – По-моему, он не совсем обыкновенный Человек. Ты плохо знаешь его.
– Как ты можешь так говорить, Нина, – спокойно сказал я. – Я его знаю всю жизнь, а ты знакома с ним полтора часа.
– И все-таки он не похож на других.
– Каждый Человек чем-то не похож на других.
– В нем чувствуется устремленность к какой-то высокой цели.
– Можно ставить себе большие цели и оставаться неудачником, – резонно возразил я.
– Что ж, может быть, он и неудачник, – задумчиво сказала Нина. – Но ведь большая неудача лучше маленьких удач.
– Не понимаю тебя, Нина. Удача – это всегда удача, а неудача – это всегда неудача.
– А по-моему, не так. Один Человек, скажем, решил подняться на вершину горы, а другой – стать на болотную кочку. Человек, не дошедший до вершины горы, поднимется все-таки выше того, кто стоит на болотной кочке.
Я не стал продолжать этого бесцельного спора, тем более что мы уже подошли к дому Лесного Смотрителя. Здесь жил тот самый старик, о котором мне сказали, что он знает старинный фольклор. Поэтому я включил свой карманный микромагнитофон, надеясь потом использовать запись разговора со Смотрителем для пополнения своего СОСУДа.
СТАРЫЙ ЧЕПЬЮВИН
Жилище Лесного Смотрителя стояло на зеленой поляне у ручья. Это была настоящая деревянно-пластмассовая изба конца XX века – со старинной телевизионной антенной на крыше, с крылечком и завалинкой. Возле избы стоял древний мотоцикл. В стороне, под деревьями, видны были зимние кормушки для лосей и оленей и маленькие ящики на столбах – кормушки для птиц. Все здесь так не походило на город!
Из избы, приветливо улыбаясь, вышел навстречу нам статный старик, учтиво поздоровался и повел нас в свое жилище. Комната, куда он ввел нас, была весьма уютна. Все в ней дышало стариной – и дряхлый телевизор в потрескавшемся футляре, и древний диван невиданной конструкции, и высокий деревянный стол, и кресла с плетеными спинками. Довершая это впечатление, на отдельном столике с мраморной крышкой стоял блестящий электросамовар, а на стене висело два ружья.
– Как у вас тут интересно! – сказала Нина. – Хотела бы я пожить здесь.
– А кто вам мешает! – ответил Смотритель. – Приезжайте и живите, мы со старухой потеснимся. Мы всегда рады гостям.
– Видите ли, – вмешался Андрей, – мы по делу сюда прилетели. – Нам, то есть мне, надо убить одного зайца.
– Да, я давал заявку на убийство, – подтвердил старик. – Зайцев много развелось. Тут садоферма есть в десяти километрах, так они стволы грызть начали... А за что же вам такое наказание?
Андрей объяснил, за что он наказан, и старик сказал с добродушной насмешкой:
– Строго у вас в городах! Мы с женой тут в глуши нет-нет да и поспорим. Если б мне за каждую «дуру» зверя убивать, тут в заповеднике живности бы не осталось... Ну, бери, что ли, ружье. Идем к сараю, стрельбе тебя обучу, – закончил он свою речь.
Старик и Андрей вышли из избы и направились за одну из пристроек. Вскоре оттуда послышался выстрел, потом другой. Затем старик вернулся, за ним Шел Андрей с ружьем.
– Понятливый парень, – похвалил Андрея Смотритель. – Ружье в первый раз в руки взял – и все понял. Сразу в яблочко попал.
– Ну, я пойду зайца убивать, – сказал нам Андрей. – Надо скорей покончить с этим неприятным делом... А что потом с ним делать? – спросил он у старика.
– Сюда принесешь, не пропадать же добру. Съедим – и вся недолга.
– Можно, и я с вами пойду? – обратилась вдруг Нина к Андрею.
– Нет, Нина, что вы! Зачем вам-то видеть все это? Я уж один.
Он ушел в лес, а Нина вышла из дому и села на скамейку. К ней подошел олененок и начал тереться мордой о ее колени, а она стала гладить ему спину. Я смотрел на нее в окно, и в эти минуты она показалась мне даже привлекательнее, чем обычно.
– А славная девчонка, – сказал вдруг Смотритель, словно угадав мои мысли. – Девчонка что надо.
– Она не девчонка. Она уже на втором курсе, – поправил я старика.
– А по мне хоть на двадцать втором. Передо мной она девчонка. Мне сто восемьдесят семь через неделю стукнет.
– Стукнет, – значит, исполнится, – понимающе сказал я. – На вид вы моложе. Только подумать – МИДЖ плюс семьдесят семь! Вы, наверное, обращались в Комиссию продления жизни?
– Никуда я не обращался. Я сам себе жизнь продлеваю. Мы, Лесники, долго живем.
– А как вы себе продлеваете жизнь? – заинтересовался я. – Может, вы знаете какие-нибудь старинные лекарства, травы?
– И лекарство одно знаю, и о смерти и всякой ерунде не думаю, вот и продлеваюсь. А как тебя величать-то?
– Величать – значит звать, – сказал я. – Меня зовут Матвей Людмилович.
– А меня – Степан Степанович. Я этих материнских отчеств не признаю, – добавил он с доброй стариковской усмешкой. – Завели новые моды – женские отчества, корабли с парусами, на конях по дорогам скачут... Нет, мне, старику, к этим новинкам уже не привыкнуть.
Окончив свою речь, Смотритель выдвинул ящик стола и вынул оттуда кожаный мешочек и пачечку бумаги.
– Что это такое? – заинтересовался я.
– Это кисет, а в кисете – махорка. Самосад.
– Как, неужели вы Чекуртаб? – изумился я. – И еще в такие годы!
– Никакой я не Чекуртаб, а просто курящий. Напридумывали словечек!
Он ловко загнул край одной бумажки, положил туда табаку, затем свернул бумажку в трубочку – и закурил. Тяжелый синий дым пополз ко мне, и я расчихался. В это время в лесу послышался выстрел.
– Был заяц – нету зайца, – затягиваясь сказал старик. – Твой приятель не промахнется. А ты – цирлих-манирлих.
– Что это такое – цирлих-манирлих? – спросил я. – Что означает эта фольклорная идиома?
– Так, ничего, – ответил старик. – Это я просто так. Дядя шутит.
– Может быть, это ругательство? – обрадовался я. – Не стесняйтесь, пожалуйста, обругайте меня еще как-нибудь.
– С чего же мне тебя ругать, ты плохого мне не сделал. Да и не под градусом я. Вот лекарства своего приму – тогда, может, поругаюсь. Идем, я тебе аптеку свою покажу, где лекарство мое варится.
Он повел меня на кухню, а из кухни – в небольшую пристройку. Там сильно пахло чем-то. Запах был какой-то странный – и неприятный, и в то же время чем-то приятный. На старинной электрической плите стояли объемистые баки, тянулись трубки. Из одной трубочки в пластмассовую миску капала пахучая жидкость.
– Что это? – спросил я. – Химическая лаборатория?
– Она самая, – бодро ответил старик, отливая из миски в стакан жидкость и протягивая мне.
Я медлил, начиная подозревать самое худшее.
– Да ты бери, пей. Как слеза! К своему будущему дню рождения гоню. Выпей ты, а потом и я хватану!
– Вы – Чепьювин! – воскликнул я. – Как несовместимо это с вашим почтенным возрастом!
– Пей, – ласково повторил старик. – А то обидишь меня.
– А вы скажете мне бранные выражения?
– Скажу, скажу. Только пей. Все скажу.
Решив пожертвовать своим здоровьем для науки и не желая обижать старика, я сделал несколько глотков. Сперва мне было противно, но затем это чувство начало проходить.
– Пей да закусывай! – отечески сказал Смотритель, сунув мне в руку кусок сыра.
Я закусил и, чтобы не обижать старика, выпил стакан до дна. Мне стало совсем хорошо и весело. Это было новое состояние души и тела. Затем выпил и старик, и мы вернулись в комнату.
– Нейдет что-то охотничек-то наш, – сказал Смотритель. – И девчонка куда-то делась, верно, в лес побежала... А парень он, видать, с головой. Отобьет он ее у тебя. Я-то заметил, как она на него поглядывает. Даст она тебе отскоч.
– Что это такое «отскоч»? – спросил я.
В ответ старый Чепьювин запел нетвердым голосом:
Эх, сама садочек я садила,
Сама, как вишенка, цвела,
Сама я милого любила,
Сама отскоч ему дала.
И закончил так:
– Отошьет она тебя – вот что. Забудет – и вся недолга.
– Вы мне обещали обругать меня некоторыми фольклорными словами, – напомнил я старику.
– Это пожалуйста, это мы за милую душу, – ответил Чепьювин. – Этого добра я много помню. Бывало, дед мой как начнет загибать, а я запоминаю.
И Смотритель действительно стал произносить бранные слова, а я их повторял, – и мой карманный микромагнитофон записывал. СОСУД пополнялся.
Но в это время в комнату вошел Андрей, а за ним Нина, и наша беседа со старым Чепьювином прервалась. Андрей поставил ружье в угол, отдал убитого зайца Смотрителю, и тот понес его на кухню.
– Неприятно было его убивать, – сказал Андрей. – Они совсем ручные... А что это с тобой? – спросил он, пристально поглядев на меня.
– Со мной ничего, – ответил я и неожиданно для себя самого запел:
Эх, сама садочек я садила,
Сама, как вишенка, цвела...
– Что с тобой творится? – засмеялась Нина. – Никогда я тебя таким не знала.
– Э, да он выпил! Он стал Чепьювином! – догадался Андрей. – Вот тебе и будущий Профессор.
– Только для пользы науки! – заплетающимся языком сказал я. – Только ради пополнения СОСУДа!
В этот миг появился старый Чепьювин, неся полный стакан своего «лекарства». Он преподнес его Андрею.
– Выпей половину, а потом девчонке передай, – сказал он. – Не выпьете за мой будущий день рождения – обижусь. Вот только обеда хорошего нет, старуха моя в Австралию улетела кенгуровые заповедники осматривать. А ДИВЭР наш испортился – я его хотел научить самогон гнать, а он возьми да и сломайся. Несознательный агрегат! – С этими словами Смотритель поставил на стол несколько банок консервов и начал их открывать старинным охотничьим ножом.
Андрей отпил половину стакана и протянул его Нине.
– Нина, Нина, что ты делаешь! Опомнись, Нина! – воскликнул я, ибо хоть я и был в состоянии опьянения, но все-таки сознание еще не покинуло меня.
– Э, чего там! – засмеялась Нина и, к моему ужасу, выпила стакан до дна.
– Правильно! – вскричал старый Чепьювин. – Молодцы ребята! Знаете, какая примета в старину была? Если парень с девушкой из одного стакана выпили – быть свадьбе.
Мне почему-то стало очень грустно, и я заплакал. Но старик принес мне еще стакан напитка, и, выпив его, я вновь развеселился. Тем временем старый Чепьювин вытащил откуда-то старинный дедовский магнитофон, включил его – и стал плясать под какую-то странную музыку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20