Пауза оказалась короткой.
"Я жизнью пьян..." - неуверенно начал голос. Он окреп.
Я жизнью пьян.
Я пью и не могу напиться
Ее вином.
Меня манит и дразнит океан
Моих желаний...
Тут голос пресекся. Исчез, будто его и не было, сколько ни терзали аппарат.
Главврач помотал головой. Этот голос... Он стоял в ушах. "Я жизнью пьян..." Захотелось крикнуть: да остановитесь же!
Поздно. Остановить этих двоих уже не могли никакие заклинания. Да и сам главврач теперь не мог оторваться, он тоже ждал... Чего? Иногда до него доходили обрывки фраз, которыми взволнованно перебрасывались экспериментаторы.
- Он утаил, что пишет стихи! И в журналы не отдавал. Почему?
- Может, стыдился их несовершенства...
- Положим, в них что-то есть... Хотя... Но аппарат-то, аппарат, а?
- С прозой, похоже, неудача.
- Ну, первая попытка... У нас еще есть время. Доктор... как он там?
Вопрос с трудом проник в сознание главврача. Нахмурившись, он оценил показания контролирующих приборов. Пульс, ритм мозга...
- Можете продолжать, - сказал он. - И не кричите! Здесь вам не...
Он махнул рукой и вышел. Зачем? Дела... К черту дела, сегодня нет ничего срочного. Тогда почему же он вышел? Бешено хотелось курить, но это же не причина...
Человек, почти из могилы читающий едва ли не самые сокровенные свои строчки, - вот что. Вторжение в столь интимное - с благими намерениями, конечно, - такое может доконать. "А если бы ты создал эту методику, то поставил бы опыт?" - спросил ехидный голос. Да, поставил! Главврачу как бы вдруг и только сейчас открылась вся глубина того, что происходит. Смело, величественно... и страшно. Но подобное уже было в науке не раз. И будет. Страшно, потому что ново. И до самозабвения, до ужаса интересно.
Окурок обжег губы.
Тишина, которая встретила главврача, когда он вернулся, подсказала, что за время его отсутствия что-то произошло. Видны были только напряженные спины экспериментаторов. Главврач тоже наклонился, слегка раздвинув - они этого не заметили - их одеревенелые плечи.
На экране было изображение совсем другого рода, чем вначале. Оно оставалось стойким, по нему не сновали "пятна резкости", звук отсутствовал. Вглядевшись, главврач едва подавил возглас.
...Сумрачный свет огромного собора мерцал кровавым, словно от наваленных внизу трупов поднимались багровые испарения смерти. Весь пласт трупов казался единым запекшимся сгустком с кое-где белеющими пятнами лиц, рук и ног. В кровавых потеках были стены, сам воздух, и сквозь эту жуткую мглу со сводов пронзительно смотрели черные, как уголь, глаза святых. А посредине собора, на отпрянувшем, с ощеренными зубами коне, опустив руку с обнаженной саблей, задумчиво и угрюмо глядел на все это всадник в чалме.
Главврач растерялся, когда заметил в углу экрана крохотную надпись: "Во имя идеи".
- Что... что это такое?
- Картина, - ответ был дан шепотом. - Взятие султаном Мухаммедом Византии. Это его въезд в Святую Софию, храм, легко узнать.
- Сцена из ненаписанной повести?
- Нет же! Картина. Живопись. Тут были другие... "Затерт льдами" - там колорит еще лучше. "Потому что еретик". Лицо человека, которого сжигают на костре. Смотрите, вот...
Щелкнул переключатель. Сначала главврач увидел лицо. Запрокинутое, искаженное; такая в нем была мука, что главврач отпрянул. Потом он заметил, что отблеск костра странно высветляет черты лица, сообщая ему что-то помимо муки. И тут он понял главное. Ракурс был взят снизу, так, что наклоненный столб и привязанный к нему человек взлетали в крутящихся языках пламени. Они уходили, взмывали в небо, туда, где в черном просвете дыма распахивалась бездна далеких звезд.
- Так он был еще и художником! Таким художником! - ахнул главврач.
- Был, - последовал ответ. - И не был, потому что не умел рисовать.
- Не умел? - главврачу показалось, что он ослышался.
- Чего-то не хватило. Жизненной энергии? Уверенности? Или кто-то высмеял его первые попытки? Бесполезно гадать. Что не сбылось, то не сбылось.
- А ваша аппаратура, - спросил главврач с надеждой. - Она не может запечатлеть эти... ну... образы?
- Сделано, - кивнул кибернетик. - Однако это лишь заявка, эскиз, мысленный черновик, - он безнадежно махнул рукой. - Вклада в искусство не будет.
- В поэзию тем более, - угрюмо добавил Чикин.
Главврач перевел взгляд на безжизненное лицо Илляшевского. Вот, значит, как! Скромный литератор. Работяга, обычный человек. Поэт в душе, о чем никто не знал. Автор неосуществленных, быть может, гениальных полотен. Кем он был еще, кем мог стать? "А кем мог стать ты? - устало подумал главврач. - Тоже, вероятно, мог. Могу... Нет, поздно, колея засосала. Все сбывшееся в нас только часть возможного".

1 2