Не о том забота… Многие наши люди оказались здесь, здесь, здесь. — Он провёл пальцем по гребням складок. — Что будет, когда хроноклазм исчерпает себя? Вот…
Он разжал пальцы, удержав в них лишь одну складку.
— Стабильно лишь наше время. Оно уцелеет вместе с оказавшимися в нем вкраплениями прошлого. Все остальное вернётся в прежнее состояние.
— Что же тут плохого? — не понял я. — Конец всем нашим бедам, радоваться надо…
— Что ж, радуйся… Как только разгладятся складки пространства-времени, твоя Снежка станет недостижимой.
— Но…
— Никаких “но”! Ты думаешь, что если перенос во времени оказался осуществимым в природе, значит, мы уж как-нибудь все это повторим? Нет. Сейчас “складки” рядом, перейти с одной на другую можно без особых энергозатрат. Но как только они разойдутся — конец. Отправить в прошлое спасательную экспедицию — для этого придётся устроить маленький хроноклазм, снова вздыбить обе Вселенные. Не одну, понимаешь, обе! Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Если бы путешествие во времени было возможно, то наши потомки уже побывали бы здесь, в нашем сегодня. Однако их не было, нет и, очевидно, не будет. Теперь понимаешь, почему твоё представление, будто Снежка может прожить в каменном веке всю свою жизнь, даже умереть там, а ты все равно когда-нибудь вернёшься к ней, юной, — ложно? На, выпей…
Я тупо кивнул. Слова Алексея точно рассекли моё сознание надвое. Одна его половина чётко воспринимала окружающее, видела снова побледневшее лицо Алексея, прыгающий в его руке стакан, даже пятно на скатерти, тогда как другая корчилась от отчаяния.
— Выпей, — повторил Алексей.
Его голос был сух и бесцветен. Не глядя на меня, он наклонил вздрагивающую в руках бутылку, стекло, как и в тот раз, надсадно дзинькнуло о стекло, мир снова наполнился этим тонким, дребезжащим, невыносимым звуком, хотелось зажать уши, лишь бы его не слышать. А он звенел и звенел, даже когда Алексей отнял бутылку. Замороженный, он так и остался во мне. В окна заползал рассвет, такой пасмурный, что в его тенях потускнел воздух комнаты, а хмурое, с опущенными веками, лицо Алексея застыло бледным пятном, которое не скрашивали рыжие, теперь будто подёрнутые пеплом волосы.
— Я ещё не все сказал…
Я молча уставился на своего палача. О чем он говорит? Что ещё ему надо?
— Пока длится катастрофа и прошлые времена близки, туда возможен переход. Спонтанный, как это происходит, и целенаправленный, обратимый для спасения тех, кто там оказался.
— Догадываюсь, — процедил я с жёлчным сарказмом. — Для этого всего-навсего нужна обыкновенная “машина времени”…
Алексей странно взглянул на меня. Всегда решительный, он словно колебался. Сам того не заметив, он потянул к себе мой стакан, сжал его в пальцах.
— Машина, конечно, нужна. Но это-то как раз не проблема.
— Разве?
— Она, видишь ли, уже есть…
— Что? — Я вскочил. — Где она? Почему никто…
— Сядь, — тихо попросил Алексей. Он глядел на меня так, словно хотел и не мог выговорить что-то решающее. — Пожалуйста, сядь.
Я сел.
— Мы больше делаем, чем говорим. К чему будить, быть может, напрасные надежды? — Голос Алексея шелестел, как’ сухие листья. — Машина есть, мы сразу взялись за её разработку, дело не в этом. Сначала, как водится, мы запускали в прошлое автоматы. Затем — животных. Те и другие возвращались… не всегда. Это не беспокоило, мы были уверены, что все успеем отладить. Сегодня ночью выяснилось — нет. Надо спешить, пока держится энергетический мост, иначе все бесполезно. Нет у нас времени на доводку, нет! Человек должен идти в разведку сейчас или никогда. Ты и Эя, так уж сложилось… В общем, лучшего выбора нет. Теперь понимаешь, к чему весь этот разговор?
Я встал, машинально одёрнул куртку. Сердце бухало в сто колоколов.
— Когда идти?
Алексей тоже встал, его рот был полуоткрыт.
— Ты даже не спросил о степени риска…
— Это имеет значение?
— Что ты за человек такой! — Лицо Алексея скривилось. — Три шанса из пяти… Вот так, — добавил он, отворачиваясь.
Казалось, эти простые слова вдруг придавили его, он сказал все, что должен был сказать, и теперь стоял опустошённый, только пальцы слепо шарили по столу, сжимались и разжимались, словно стали независимы от своего владельца.
Я порывисто шагнул к нему, сгрёб, как воробушка, стиснул и закружил в объятиях.
— Пусти! — закричал он. — Ненормальный! Я тебя отстраню!
— Не посмеешь. — Я отпустил его, задыхающегося, чуть порозовевшего, ожившего. — Не посмеешь! Из тысяч добровольцев ты все равно выберешь меня, и потому что ты мой друг, и потому что только у меня есть свой человек в палеолите. Три шанса из пяти! Я думал, меньше. И нечего смотреть на меня, как на жертвенного агнца. Ого, ты ещё увидишь Снежку, мы оба тебя расцелуем!
Это я, конечно, сказал зря, нельзя, искушая удачу, бравировать напускным оптимизмом. Любая отборочная комиссия тотчас скинула бы мне десяток очков, но, в конце концов, тут была не комиссия, а Алексей, которого надо было встряхнуть, убедить, что вовсе не на смерть он меня посылает. Я-то уже знал, что вероятности не просто статистика, ибо человек может на них влиять, но для него, теоретика, они, естественно, были лишь костяшками фатума, рока, судьбы. Ну можно ли переносить опыт автоматов на человека, который должен спасать себя и других? Он же не слепое орудие! Надо — и человек шёл на баррикады, надо — закрывал собой амбразуры, сам себе прививал чуму. Кто тогда считал вероятности? А тут… Сложная структура хозяйства, сама жизнь слишком приучили нас все взвешивать и рассчитывать. Да будь один шанс из ста, я все равно согласился бы!
— И вообще, — продолжал я. — Не будь Эй, знаешь, как выглядел бы твой выбор? Дружеской протекцией.
Алексей удивлённо уставился на меня.
— Протекцией?
— Конечно. Предпочтением одного перед другими.
— Вот об этом я не подумал. Такой риск — и протекция? Нет, ты сошёл с ума. — Он наконец улыбнулся. — Все, больше ни слова. Иди к себе и отдыхай.
— До какого часа?
— Разбудят. Скажут. Сделают. Иди же!
Он подтолкнул меня к двери.
Я шёл, не чуя под собой ног. Страха не было, я знал, что он, конечно, придёт, но не мог в это поверить. Уже рассвело, повсюду сновали люди, я не замечал никого, счастье эгоистично.
Должно быть, у меня был диковатый вид, потому что вдруг послышался озабоченный голос:
— Что с вами? Помочь?
Я обернулся с улыбкой идиота.
— Наоборот. — Мне захотелось обнять говорившего. — Это я должен кое-кому помочь!
— Но…
— Никаких “но”! Можем мы немного пожить без этих противных отрицаний и противоречий? Слушайте новости, готовьтесь услышать прекрасные новости, а обо мне не беспокойтесь. Я глуп и счастлив, только и всего.
Я весело помахал ему рукой.
Должно быть, он проводил меня недоуменным взглядом. Я не запомнил его лица, это мог быть любой. Какая разница! Никто ещё ничего не знал, конечно, я выглядел ненормальным. Во мне все спешило и пело, я ускорил шаг, не без удивления обнаружив, что нога уже не болит. Верно замечено, что хорошие новости лучше всяких лекарств.
И все-таки… В прорези окон, клубясь туманом, валил промозглый рассвет. Опять это “но”! Оно незаметно подкралось ко мне. Я замедлил шаг. Все хорошо. Скоро все узнают, что хроноклазмы пойдут на убыль. Что наше будущее спасено и сверх этого даже есть шанс многих вызволить из прошлого. Но, помимо удачи моей разведки, это возможно лишь в том случае, если события не опередят нас. Какой горький и беспощадный парадокс: долгожданный конец катастроф означает гибель наших близких там, в прошлом! А продолжение бед, наоборот, сулит им спасение. Зато умножает число тех, кого катастрофа может вырвать из нашего времени. Так чего же желать? Будь выбор, что бы мы предпочли? Что бы я решил?
Нашёл о чем думать, осадил я себя. Нет выбора, и не надо. Все и так решено, ну и прекрасно. Мне своих забот хватит. Во-первых, надо подружиться с Эей и хорошенько её расспросить. Во-вторых, не мешает отдохнуть. В-третьих…
В-третьих, я уже подходил к своей комнате, откуда почему-то доносился неясный шум. Ничего не понимая, я рванул дверь, да так и застыл на пороге. По полу, сметая стулья, катался клубок сплетённых тел, это было так дико и неожиданно, что я не сразу сообразил, чьи это красные искажённые лица, заломленные руки, хрипящие рты, кто с кем дерётся, что все это означает и почему. А когда я наконец разглядел дерущихся, то это был шок посильнее прежнего.
— Вы что! — заорал я и кинулся их разнимать.
Это было непросто, потому что обе вцепились друг другу в горло, обе были сильны, обе исступлённо ломали сопротивление противника, но я пришёл в такую ярость, что мигом, точно котят, отшвырнул к одной стене Эю, а к другой — Жанну. Да, во второй воительнице я, к своему изумлению, признал Жанну…
— Вы что, с ума посходили?!
— Это ты сошёл с ума!… Откуда здесь эта драная кошка?!
Одежда Жанны была разодрана в клочья, располосованное лицо пылало обидой и гневом. Эе тоже досталось, и в её глазах была ярость, только холодная, напряжённая, как у человека, который знает, за что и почему он дерётся. Едва оправившись от толчка, который её отбросил, она со звериным упрямством в бешено холодных глазах опять ринулась к Жанне, но подвела недолеченная нога, Эя оступилась в прыжке. Я тут же схватил её за руки, в них была неженская сила, вдобавок Эя не замедлила пустить в ход зубы, но я тоже был в бешенстве и, чем попало скрутив эту тигрицу, кинул её на кровать.
— Что здесь происходит? — рявкнул я, переводя дыхание.
О небо, давно ли я пытался постичь теорию иной Вселенной и мысленно побеждал само время?!
— Это ты меня спрашиваешь?…
Взгляд Жанны полыхал презрением. Я очутился меж фуриями, только Эя смотрела не на меня, а на Жанну, и её руки, к счастью, были укрощены путами, в которых я не без удивления признал оторванные рукава своей запасной рубашки.
— Это ты меня спрашиваешь?! Привёл к себе какую-то бешеную, очень мило с твоей стороны, так-то ты помнишь Снежку и переживаешь…
— Жанна!
— Что — Жанна? Прекрасно, привёл и привёл, твоё, в конце концов, дело. — Из её глаз брызнули слезы. — Но я — то при чем?! Захожу навестить больного, а вижу эту девку, которая спросонья, в чем мать родила, ни с того ни с сего кидается на меня… Подло, подло, подло!
— Жанна, ты можешь замолчать? Выслушать? Кстати, о наготе… Держи куртку.
Моя уловка подействовала лучше всех убеждений и просьб. Жанна в недоумении оглядела себя, схватила куртку, поспешно провела рукой по лицу, по растрёпанным волосам и — сработал женский инстинкт — кинулась приводить себя в порядок. Эя что-то прорычала ей вслед, я машинально погрозил кулаком кровати и через захлопнувшуюся дверь душевой стал торопливо объяснять, откуда у меня эта девушка и кто она.
Неистовый шум воды стих. Ни слова в ответ, но меня все-таки слушали. Наконец дверь открылась. Смерть Феликса точно обуглила лицо Жанны, и, если бы не свежие царапины, оно казалось сошедшим с древней потемневшей фрески, так сухи были его удлинённые черты, бескровны поджатые губы, страстны горящие чёрным светом глаза.
— Значит, вот как ты её любишь… — прошептала она, будто в раздумье.
— Кого? — Я не понял.
— Никого. — Она глядела все так же тяжело, неподвижно, только грудь вскидывалась от судорожного дыхания. — Забудь. Как легко ты, однако, нарушил запрет!
— О чем ты, Жанна? Феликс, даже ничего не зная о Снежке, сразу сказал, что я прав.
— Не трогай Феликса! — Она уцепилась за косяк. — Он мёртв, мёртв, вы, живые, можете это понять?!
— Неправда! — воскликнул я. — То, что он думал и делал, — живо.
Казалось, моя вспышка её успокоила.
— Возможно, — сказала она нехотя. — Память вместо человека — тебе… Давай о живых. Думаешь, перед боем он мог сказать тебе что-то другое? Ладно, оставим это. Вернёмся к Живым.
— Нет, объясни…
— Ничего я не хочу объяснять.
Злые глаза Жанны стали ещё темнее и ярче, в них выступили слезы.
Только этого не хватало! Нет, легче понять вселенную, чем отдельного человека. Чего ей от меня было надо? Кто же виноват, что я жив, а Феликс погиб? Что я, быть может, обрету Снежку, а Жанна Феликса никогда? И при чем тут Эя? На кровати лежала связанная, с тигриной яростью в глазах, девушка иного века, другая девушка плакала, окаменев, а меж ними был я, и мне хотелось завыть, так все это было нелепо, так некстати, зло разбирало на все эти переживания, такие ничтожные по сравнению с делом, которое надо было делать.
— Жанна, — сказал я с раздражением в голосе. — Хватит загадок, терзаний и недомолвок. Ты хотела видеть, как я переживаю гибель Феликса? За этим пришла?
— Нет!
— По-моему, да.
— Это не имеет значения…
— Верно. У нас нет времени.
— Не собираюсь тебе мешать. — Сухими глазами, будто и не плакала, она взглянула на меня, затем на Эю. — Бедная девочка… Будет ли у тебя время подумать о ней? Извини, — добавила она быстро. — Я тут наговорила лишнего, не обращай внимания. Ты удачлив, но лучше бы тебе не ходить в прошлое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Он разжал пальцы, удержав в них лишь одну складку.
— Стабильно лишь наше время. Оно уцелеет вместе с оказавшимися в нем вкраплениями прошлого. Все остальное вернётся в прежнее состояние.
— Что же тут плохого? — не понял я. — Конец всем нашим бедам, радоваться надо…
— Что ж, радуйся… Как только разгладятся складки пространства-времени, твоя Снежка станет недостижимой.
— Но…
— Никаких “но”! Ты думаешь, что если перенос во времени оказался осуществимым в природе, значит, мы уж как-нибудь все это повторим? Нет. Сейчас “складки” рядом, перейти с одной на другую можно без особых энергозатрат. Но как только они разойдутся — конец. Отправить в прошлое спасательную экспедицию — для этого придётся устроить маленький хроноклазм, снова вздыбить обе Вселенные. Не одну, понимаешь, обе! Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Если бы путешествие во времени было возможно, то наши потомки уже побывали бы здесь, в нашем сегодня. Однако их не было, нет и, очевидно, не будет. Теперь понимаешь, почему твоё представление, будто Снежка может прожить в каменном веке всю свою жизнь, даже умереть там, а ты все равно когда-нибудь вернёшься к ней, юной, — ложно? На, выпей…
Я тупо кивнул. Слова Алексея точно рассекли моё сознание надвое. Одна его половина чётко воспринимала окружающее, видела снова побледневшее лицо Алексея, прыгающий в его руке стакан, даже пятно на скатерти, тогда как другая корчилась от отчаяния.
— Выпей, — повторил Алексей.
Его голос был сух и бесцветен. Не глядя на меня, он наклонил вздрагивающую в руках бутылку, стекло, как и в тот раз, надсадно дзинькнуло о стекло, мир снова наполнился этим тонким, дребезжащим, невыносимым звуком, хотелось зажать уши, лишь бы его не слышать. А он звенел и звенел, даже когда Алексей отнял бутылку. Замороженный, он так и остался во мне. В окна заползал рассвет, такой пасмурный, что в его тенях потускнел воздух комнаты, а хмурое, с опущенными веками, лицо Алексея застыло бледным пятном, которое не скрашивали рыжие, теперь будто подёрнутые пеплом волосы.
— Я ещё не все сказал…
Я молча уставился на своего палача. О чем он говорит? Что ещё ему надо?
— Пока длится катастрофа и прошлые времена близки, туда возможен переход. Спонтанный, как это происходит, и целенаправленный, обратимый для спасения тех, кто там оказался.
— Догадываюсь, — процедил я с жёлчным сарказмом. — Для этого всего-навсего нужна обыкновенная “машина времени”…
Алексей странно взглянул на меня. Всегда решительный, он словно колебался. Сам того не заметив, он потянул к себе мой стакан, сжал его в пальцах.
— Машина, конечно, нужна. Но это-то как раз не проблема.
— Разве?
— Она, видишь ли, уже есть…
— Что? — Я вскочил. — Где она? Почему никто…
— Сядь, — тихо попросил Алексей. Он глядел на меня так, словно хотел и не мог выговорить что-то решающее. — Пожалуйста, сядь.
Я сел.
— Мы больше делаем, чем говорим. К чему будить, быть может, напрасные надежды? — Голос Алексея шелестел, как’ сухие листья. — Машина есть, мы сразу взялись за её разработку, дело не в этом. Сначала, как водится, мы запускали в прошлое автоматы. Затем — животных. Те и другие возвращались… не всегда. Это не беспокоило, мы были уверены, что все успеем отладить. Сегодня ночью выяснилось — нет. Надо спешить, пока держится энергетический мост, иначе все бесполезно. Нет у нас времени на доводку, нет! Человек должен идти в разведку сейчас или никогда. Ты и Эя, так уж сложилось… В общем, лучшего выбора нет. Теперь понимаешь, к чему весь этот разговор?
Я встал, машинально одёрнул куртку. Сердце бухало в сто колоколов.
— Когда идти?
Алексей тоже встал, его рот был полуоткрыт.
— Ты даже не спросил о степени риска…
— Это имеет значение?
— Что ты за человек такой! — Лицо Алексея скривилось. — Три шанса из пяти… Вот так, — добавил он, отворачиваясь.
Казалось, эти простые слова вдруг придавили его, он сказал все, что должен был сказать, и теперь стоял опустошённый, только пальцы слепо шарили по столу, сжимались и разжимались, словно стали независимы от своего владельца.
Я порывисто шагнул к нему, сгрёб, как воробушка, стиснул и закружил в объятиях.
— Пусти! — закричал он. — Ненормальный! Я тебя отстраню!
— Не посмеешь. — Я отпустил его, задыхающегося, чуть порозовевшего, ожившего. — Не посмеешь! Из тысяч добровольцев ты все равно выберешь меня, и потому что ты мой друг, и потому что только у меня есть свой человек в палеолите. Три шанса из пяти! Я думал, меньше. И нечего смотреть на меня, как на жертвенного агнца. Ого, ты ещё увидишь Снежку, мы оба тебя расцелуем!
Это я, конечно, сказал зря, нельзя, искушая удачу, бравировать напускным оптимизмом. Любая отборочная комиссия тотчас скинула бы мне десяток очков, но, в конце концов, тут была не комиссия, а Алексей, которого надо было встряхнуть, убедить, что вовсе не на смерть он меня посылает. Я-то уже знал, что вероятности не просто статистика, ибо человек может на них влиять, но для него, теоретика, они, естественно, были лишь костяшками фатума, рока, судьбы. Ну можно ли переносить опыт автоматов на человека, который должен спасать себя и других? Он же не слепое орудие! Надо — и человек шёл на баррикады, надо — закрывал собой амбразуры, сам себе прививал чуму. Кто тогда считал вероятности? А тут… Сложная структура хозяйства, сама жизнь слишком приучили нас все взвешивать и рассчитывать. Да будь один шанс из ста, я все равно согласился бы!
— И вообще, — продолжал я. — Не будь Эй, знаешь, как выглядел бы твой выбор? Дружеской протекцией.
Алексей удивлённо уставился на меня.
— Протекцией?
— Конечно. Предпочтением одного перед другими.
— Вот об этом я не подумал. Такой риск — и протекция? Нет, ты сошёл с ума. — Он наконец улыбнулся. — Все, больше ни слова. Иди к себе и отдыхай.
— До какого часа?
— Разбудят. Скажут. Сделают. Иди же!
Он подтолкнул меня к двери.
Я шёл, не чуя под собой ног. Страха не было, я знал, что он, конечно, придёт, но не мог в это поверить. Уже рассвело, повсюду сновали люди, я не замечал никого, счастье эгоистично.
Должно быть, у меня был диковатый вид, потому что вдруг послышался озабоченный голос:
— Что с вами? Помочь?
Я обернулся с улыбкой идиота.
— Наоборот. — Мне захотелось обнять говорившего. — Это я должен кое-кому помочь!
— Но…
— Никаких “но”! Можем мы немного пожить без этих противных отрицаний и противоречий? Слушайте новости, готовьтесь услышать прекрасные новости, а обо мне не беспокойтесь. Я глуп и счастлив, только и всего.
Я весело помахал ему рукой.
Должно быть, он проводил меня недоуменным взглядом. Я не запомнил его лица, это мог быть любой. Какая разница! Никто ещё ничего не знал, конечно, я выглядел ненормальным. Во мне все спешило и пело, я ускорил шаг, не без удивления обнаружив, что нога уже не болит. Верно замечено, что хорошие новости лучше всяких лекарств.
И все-таки… В прорези окон, клубясь туманом, валил промозглый рассвет. Опять это “но”! Оно незаметно подкралось ко мне. Я замедлил шаг. Все хорошо. Скоро все узнают, что хроноклазмы пойдут на убыль. Что наше будущее спасено и сверх этого даже есть шанс многих вызволить из прошлого. Но, помимо удачи моей разведки, это возможно лишь в том случае, если события не опередят нас. Какой горький и беспощадный парадокс: долгожданный конец катастроф означает гибель наших близких там, в прошлом! А продолжение бед, наоборот, сулит им спасение. Зато умножает число тех, кого катастрофа может вырвать из нашего времени. Так чего же желать? Будь выбор, что бы мы предпочли? Что бы я решил?
Нашёл о чем думать, осадил я себя. Нет выбора, и не надо. Все и так решено, ну и прекрасно. Мне своих забот хватит. Во-первых, надо подружиться с Эей и хорошенько её расспросить. Во-вторых, не мешает отдохнуть. В-третьих…
В-третьих, я уже подходил к своей комнате, откуда почему-то доносился неясный шум. Ничего не понимая, я рванул дверь, да так и застыл на пороге. По полу, сметая стулья, катался клубок сплетённых тел, это было так дико и неожиданно, что я не сразу сообразил, чьи это красные искажённые лица, заломленные руки, хрипящие рты, кто с кем дерётся, что все это означает и почему. А когда я наконец разглядел дерущихся, то это был шок посильнее прежнего.
— Вы что! — заорал я и кинулся их разнимать.
Это было непросто, потому что обе вцепились друг другу в горло, обе были сильны, обе исступлённо ломали сопротивление противника, но я пришёл в такую ярость, что мигом, точно котят, отшвырнул к одной стене Эю, а к другой — Жанну. Да, во второй воительнице я, к своему изумлению, признал Жанну…
— Вы что, с ума посходили?!
— Это ты сошёл с ума!… Откуда здесь эта драная кошка?!
Одежда Жанны была разодрана в клочья, располосованное лицо пылало обидой и гневом. Эе тоже досталось, и в её глазах была ярость, только холодная, напряжённая, как у человека, который знает, за что и почему он дерётся. Едва оправившись от толчка, который её отбросил, она со звериным упрямством в бешено холодных глазах опять ринулась к Жанне, но подвела недолеченная нога, Эя оступилась в прыжке. Я тут же схватил её за руки, в них была неженская сила, вдобавок Эя не замедлила пустить в ход зубы, но я тоже был в бешенстве и, чем попало скрутив эту тигрицу, кинул её на кровать.
— Что здесь происходит? — рявкнул я, переводя дыхание.
О небо, давно ли я пытался постичь теорию иной Вселенной и мысленно побеждал само время?!
— Это ты меня спрашиваешь?…
Взгляд Жанны полыхал презрением. Я очутился меж фуриями, только Эя смотрела не на меня, а на Жанну, и её руки, к счастью, были укрощены путами, в которых я не без удивления признал оторванные рукава своей запасной рубашки.
— Это ты меня спрашиваешь?! Привёл к себе какую-то бешеную, очень мило с твоей стороны, так-то ты помнишь Снежку и переживаешь…
— Жанна!
— Что — Жанна? Прекрасно, привёл и привёл, твоё, в конце концов, дело. — Из её глаз брызнули слезы. — Но я — то при чем?! Захожу навестить больного, а вижу эту девку, которая спросонья, в чем мать родила, ни с того ни с сего кидается на меня… Подло, подло, подло!
— Жанна, ты можешь замолчать? Выслушать? Кстати, о наготе… Держи куртку.
Моя уловка подействовала лучше всех убеждений и просьб. Жанна в недоумении оглядела себя, схватила куртку, поспешно провела рукой по лицу, по растрёпанным волосам и — сработал женский инстинкт — кинулась приводить себя в порядок. Эя что-то прорычала ей вслед, я машинально погрозил кулаком кровати и через захлопнувшуюся дверь душевой стал торопливо объяснять, откуда у меня эта девушка и кто она.
Неистовый шум воды стих. Ни слова в ответ, но меня все-таки слушали. Наконец дверь открылась. Смерть Феликса точно обуглила лицо Жанны, и, если бы не свежие царапины, оно казалось сошедшим с древней потемневшей фрески, так сухи были его удлинённые черты, бескровны поджатые губы, страстны горящие чёрным светом глаза.
— Значит, вот как ты её любишь… — прошептала она, будто в раздумье.
— Кого? — Я не понял.
— Никого. — Она глядела все так же тяжело, неподвижно, только грудь вскидывалась от судорожного дыхания. — Забудь. Как легко ты, однако, нарушил запрет!
— О чем ты, Жанна? Феликс, даже ничего не зная о Снежке, сразу сказал, что я прав.
— Не трогай Феликса! — Она уцепилась за косяк. — Он мёртв, мёртв, вы, живые, можете это понять?!
— Неправда! — воскликнул я. — То, что он думал и делал, — живо.
Казалось, моя вспышка её успокоила.
— Возможно, — сказала она нехотя. — Память вместо человека — тебе… Давай о живых. Думаешь, перед боем он мог сказать тебе что-то другое? Ладно, оставим это. Вернёмся к Живым.
— Нет, объясни…
— Ничего я не хочу объяснять.
Злые глаза Жанны стали ещё темнее и ярче, в них выступили слезы.
Только этого не хватало! Нет, легче понять вселенную, чем отдельного человека. Чего ей от меня было надо? Кто же виноват, что я жив, а Феликс погиб? Что я, быть может, обрету Снежку, а Жанна Феликса никогда? И при чем тут Эя? На кровати лежала связанная, с тигриной яростью в глазах, девушка иного века, другая девушка плакала, окаменев, а меж ними был я, и мне хотелось завыть, так все это было нелепо, так некстати, зло разбирало на все эти переживания, такие ничтожные по сравнению с делом, которое надо было делать.
— Жанна, — сказал я с раздражением в голосе. — Хватит загадок, терзаний и недомолвок. Ты хотела видеть, как я переживаю гибель Феликса? За этим пришла?
— Нет!
— По-моему, да.
— Это не имеет значения…
— Верно. У нас нет времени.
— Не собираюсь тебе мешать. — Сухими глазами, будто и не плакала, она взглянула на меня, затем на Эю. — Бедная девочка… Будет ли у тебя время подумать о ней? Извини, — добавила она быстро. — Я тут наговорила лишнего, не обращай внимания. Ты удачлив, но лучше бы тебе не ходить в прошлое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24