Загляни в любой миф, в любое писание — там все объяснено… Как трудно было тогда сказать: “Я знаю только то, что ничего не знаю”. Но с этого началось познание. Не знаю, как устроен мир, не знаю, что такое звезда, не знаю, есть ли у человека душа, не знаю, не знаю, не знаю! Но жажду узнать, проверить и убедиться, что это правда. Если то, что двигало Сократом и Галилеем, — это рационализм, значит, он страсть, могучий зов и порыв. А не таблица логарифмов, не безотказная память искинта! Безумству храбрых, да…
Он перевёл дыхание. Его освещённое сполохами костра лицо казалось мятущимся. Мальчик смотрел на него во все глаза.
— Да, безумство… Выяснилось же, что окончательного ответа о мире нет и быть не может, что каждый шаг ранит исследователя признанием ошибок, которые только что мнились с таким трудом добытой истиной… Охладило ли это? Скорей, наоборот. Вот странно-то! Ни одно животное по доброй воле не двинется в бесконечность искать неизвестно что… Мы же поступили именно так. И это занятие в конечном счёте оказалось куда как практичным! Настолько практичным, победным и плодотворным, что фраза “наука утверждает…” для многих стала тем же самым, что “бог сказал…”. Ну нет! Заповедник тайны противоречит логике науки, которая призвана сокрушать все и всяческие тайны? Тем лучше! Вопрос — какой логике… Ведь если бесконечно познание, то бесконечна и логика, каким бы парадоксом это ни оборачивалось. Все и началось с парадокса. Уже к концу двадцатого века стало ясно, что без науки нельзя обойтись ни в одном сложном случае жизни. И что поэтому научное мышление должно стать достоянием всех. Всех! А наука меж тем от людей отдалялась. Когда-то любой, при некотором досуге и скромных средствах, мог погрузиться в мир звёзд, как Гершель; бактерий, как Левенгук; веществ, как Шееле. А теперь и образование есть, и досуг, и средства, но что ты можешь без современных инструментов? К науке, положим, приобщены миллионы, но за порогом лаборатории — миллиарды. И как же быть со столь необходимым обществу научным мышлением миллиардов? Вот в чем загвоздка! Нельзя научиться плавать, стоя на берегу, водить машину, читая о езде в книгах… Нельзя. И с мышлением то же самое. Заповедник тайны — просто одна из мер, одна из мер приобщения. В нем, было бы желание, каждый любознательный может стать первопроходцем. Право на исследование должно быть обеспечено каждому, верно?
Мальчик ничего не ответил. Облокотившись о рюкзак, он смотрел уже не на старика, а вдаль, где за толщей мрака и камнем хребта скрывалось то место, куда научные экспедиции не имели доступа, куда, как встарь, можно было только дойти, осилив кручи, и, как в былые времена, искать неведомое, кто знает, существующее ли.
— Хитрые вы какие! — вдруг вырвалось у мальчика.
— Хитрые? — Старику показалось, что он ослышался. — Хитрые?…
— Ну да. Тайна интересна настоящая. А когда её для чего-то придумали…
— Но её же никто не придумывал! — Старик подался вперёд, словно то, о чем говорил мальчик, имело особенное значение. — Она же есть! Может быть, мнимая, но есть! Там, среди горячих источников, льда и диких зарослей, кое-кто слышал внезапную, ниоткуда музыку — как это понимать? Будто бы светящиеся в ночи “орлиные камни” — только ли обман чувств? Почему здесь, нигде больше? Что тут фантазия, тень легенды о стране вечно юных, а что явь? Тайна, последняя тайна Земли!
— Которую вы запросто могли разгадать…
— Да. Но передний край нужен всем. Тайна, доступная каждому, необходима!
— И многие идут?
Старик опустил голову. Да, они об этом думали. Боялись нашествия миллионов. Успокаивали себя тем, что какая-нибудь загадка шаровой молнии так и не далась человечеству, пока не вмешалась наука, но и она свыше века была бессильна; так что ничего не затопчут, не сотрут тайну в порошок за два-три сезона.
Не затоптали, не стёрли… Но что случилось с мальчишкой, с мальчишками всего мира, которых, бывало, хлебом не корми, а подай им НЛО, подай им Несси? И чем таинственней тайна, тем пуще разгораются их глаза…
— Понимаю… — задумчиво проговорил он. — Научная самодеятельность. Что-то вроде домашнего вязания по соседству с заводом-автоматом, да? Но и рукоделие существует, значит, необходимо! А в заповеднике все без дураков. И трудности подлинные, и разгадка, добудь её кто, войдёт, что называется, в анналы.
Мальчик пробормотал что-то.
— Что? — переспросил старик.
— Так, припомнилось, — ответил тот нехотя. — Бабушка говорила: на тебе, боже, что нам негоже.
Старик крякнул и, чтобы скрыть замешательство, потянулся поправить костёр. В лицо ему пахнуло дымом, он закашлялся, с досадой протёр заслезившиеся глаза.
— Послушай, ты, ученик искинта… — сказал он чуть охрипшим голосом. — Если ты думаешь, что это правда…
— Дед, я не хотел…
— Помолчи! Ты сказал правду. Но всю ли? Вот я на старости лет приплёлся к своему, так сказать, детищу. Зачем? Не знаю. То есть… Стоп! Заповедник надо было создать, мы его создали, и нам было ясно, ради чего. А вышло что-то иное, и сами мы, похоже, руководствовались чем-то иным. Чем? Теперь и вовсе глупый вопрос, а покоя нет. Все до конца познать невозможно, а хочется, чтобы все стало ясным сразу и до конца, так уж мы с тобой, человеки, нелепо устроены. Сами себя загоняем в ловушку!
— Слушай! — Глаза мальчика заблестели. — А что, если…
— Ну, ну?
— Может быть, вы просто пошу…
Он недоговорил, замер с открытым ртом. Над ними точно вздохнуло небо, тишину прорезал дальний нечеловеческий вопль. Оба вздрогнули. Звук раскатился тревожным эхом, мертвенно отразился от скал. Так мог бы вскричать терзаемый муками камень. Вопль и донёсся откуда-то с вершин. И не успело замереть эхо, как над одним из горных зубцов свечой восстало дрожащее белесо-фиолетовое во тьме сияние.
Мальчик привскочил. Даже в алом отблеске притухшего костра его лицо выделилось бледным пятном.
— Орлиные… Это “орлиные камни”?!
— Ну и ну! — Старик шумно перевёл дыхание и, словно смахивая что-то, быстро провёл по лицу ладонью. — Вот глупость-то, аж пот прошиб… Все уже погасло. — Он проворно подкинул в костёр пару-другую сучьев. — Нет, это не “орлиные камни”, это кричал и светился обычный лёд. Разрядка каких-то там внутренних напряжений, электризация, искинт все знает лучше меня… Однако нам повезло; такое наблюдается редко.
— Черт-те что и сбоку бантик… — Мальчик смотрел туда, где только что колыхалось фиолетовое зарево, и дрожь голоса перечеркнула иронию.
— Что, повеяло таинственным? — усмехнулся старик.
Мальчик перевёл взгляд на костёр. Некоторое время оба молча смотрели, как огонь лижет сучья, как в вышину, буравя мрак, устремляются искры, спешат, обгоняя друг друга, к единому для всех чёрному финишу. Ритм их бега завораживал взгляд. Костёр разгорелся, от него веяло успокоительным теплом.
— Ты что-то хотел сказать, — напомнил старик.
— Я? Ах, да… — Не отводя немигающего взгляда, мальчик улыбнулся каким-то своим мыслям. — Тайна — она вроде зверя…
— Зверя?
— Ага! Тигров и львов только и делали, что убивали, а как остались немногие, так им заповедник. И с тайнами вроде этого. Вы пожалели последнюю, ну и правильно.
Сказав это, мальчик не взглянул на старика, может быть впервые не ища его одобрения. Тот молчал, ссутулившись.
Пожалели… Почему бы и нет? Никто об этом тогда не сказал ни слова, ничего такого вроде и в мыслях не было. И все-таки было. Не в мыслях — глубже. Тайны Земли — они же спутники детства науки, всего человечества.
— Да, — сказал он наконец. — Отчасти ты прав. Все мы вышли из страны детства, а вот обратно войти… Пора и соснуть, однако.
Мальчик согласно кивнул. Его томила усталость дня, такая переполненность мыслей и чувств, что на самого себя, вчерашнего, он смотрел будто свысока, как на маленького и уже далёкого. Но сейчас это чувство взрослости мешало думать и говорить, клонило в сон.
Они дождались, пока прогорел костёр. Угли рдели долго и жарко. Мальчик заснул, как канул. Старик же бессонно глядел в далёкое небо, пока земля привычно и мягко не поплыла под ним куда-то в звёздную вышину.
Да, сказал он себе, вот этого, верно, больше не будет. Земля укачивает меня, должно быть, в последний раз, а я так и не понял, в чем притягательность звёздной бездны, отчего при долгом взгляде туда тело становится невесомым и плывёт, плывёт под баюкающее колыхание планеты…
И первый человек, возможно, испытывал то же самое, а я так и не узнаю почему. Все древние, кроме этой, тайны уже раскрыты. Все позади: циклопы, атланты, песьеголовцы, моря мёртвых зыбей, неведомые полюса, Атлантиды и Несси, мифические небыли и загадочные были планеты. Ничто на Земле уже не манит воображение даже мальчишек — и в детях кончилось детство.
Что-то другое начинается. Что?
Мальчик не слышит, спит. Да он и не знает ответа. Звёздной дорогой над ним светит Млечный Путь…
Уж не в этом ли последняя тайна Земли? Не та, простенькая, что мы сохранили, совсем другая… Может быть, при долгом взгляде на звезды Земля оттого начинает баюкать человека, что она воистину колыбель? И это её забота — укачать того, кто слишком настойчиво и рано потянулся к дальним огням… Но когда в этой колыбели детям уже не грезятся сны о дивных землях и загадочных существах — значит, пора!

1 2