Работы по отдалённой гибридизации не вышли из стадии теории.
— Уф! — Смолин тяжело опустился в кресло. — Послушайте, дорогой прогрессист… Не чересчур ли? Какая ещё гибридизация? Чего с чем?
— Дома с реалетом. Ведь у всякого дела должна быть перспектива, не так ли? Карманный домолет, чем плохо?
— Просто замечательно, — в сердцах сказал Смолин. — Мне как раз не хватало маленького летающего домика. Вот что: нет ли у вас простой избушки?
— Избушки? Ах это! Такая древняя, из брёвен, на курьих ножках? Как же, как же: такой эмбриоэскиз разрабатывается. Рубленые стены, наличники, опоры с поворотными осями, специально для любителей сельской старины — очень, очень романтично!
— Довольно! — взревел Смолин. — Ещё слово — и я такое закачу в отчёте… Хочу просто, скучно пожить в вашем идеальном, без выкрутасов, домике.
— То-то же, — усмехнулся Юрков. — Сейчас принесу ваши вещи.
— Зачем? Я сам.
— Нет, уж позвольте. Устроить вас — моя обязанность.
Опережая Смолина, он скользнул за дверь. Пожав плечами, Смолин остался в кресле.
Его охватило молчание дома. Оно стояло в нем, как вода. Ни звука, ни колебания, полная, как в зачарованном замке, неподвижность.
Не совсем, впрочем. Косые лучи солнца высвечивали пылинки, и можно было заметить, что стены притягивают к себе этот светлый порхающий рой. Дом давал о себе знать, он был спереди, сзади, он всюду присутствовал как незримый, бесстрастный, угодливый слуга. У Смолина напряглись мышцы плеч, затылка. Только сейчас до его чувств дошло, что он находится не просто в стенах, а внутри организма, который дышит, присматривает, живёт своей скрытой жизнью.
Резко вскочив, Смолин подошёл к окну. Вдали сахарно белели зубцы гор. На лугу тени берёз кое-где уже сомкнулись с тенями леса, но золотисто-зеленые прогалы света ещё преобладали. Мир был спокоен, тих и привычен. Напряжение отпустило Смолина. Он обернулся. Ничто не подсматривало, не следило, не дышало в затылок, комнаты были как комнаты — просторные, уютные. “Консерватор ты консерватор, — корил себя Смолин. — И вправду консерватор. Ну жили в пещерах, в небоскрёбах, пора перебираться в эмбриодом. Вопрос привычки — только”.
Вблизи ощущался запах материала, смутный и терпкий, какой иногда накатывает на лесной поляне. Смолин погладил стену. На ощупь материал напоминал дерево, гладкую сосновую доску. Пальцы ощутили прохладу, но это не был холодок камня, пластобетона; так холодить могла бы кора ольхи в укромной тени полудня.
Ощущение хотелось продлить, но все прерывал какой-то невнятный шум за притворённой дверью прихожей.
— Вам помочь? — крикнул Смолин.
— Пустяки, — донеслось оттуда. — Один крошечный момент…
Глухо бухнул удар.
— Юрков!
— Сейчас, сейчас… Не беспокойтесь…
Смолин кинулся в прихожую и замер оцепенев. Взъерошенный Юрков, зло бормоча что-то, возился перед закрытой наружной дверью. Нигде не было и следа вещей, которые он вызвался принести.
— Что с вами?!
— Ничего, ничего, абсолютно ничего, так, маленький непорядочек… Я мигом…
Пряча взгляд, Юрков навалился плечом на дверь, но та не шевельнулась.
— Она заперта! — изумился Смолин.
— Вот ещё, — пробормотал Юрков. — Вовсе она не заперта, кто же теперь ставит запоры… Заело, вот что! Давайте вместе — разом…
Не веря себе, Смолин кинулся на помощь. От дружного толчка дверь слегка прогнулась.
— Ага! Ещё немножко…
— Юрков! — Смолин в ужасе схватил его за руку. — Смотрите.
— Что?
— Стена срастается с дверью!
— Вы с ума сошли…
— Зазор оплывает! Глядите!
Багровое от усилий лицо Юркова побелело.
— Ну-ка, быстро, с разбега! Раз, два…
От таранного удара дверь снова прогнулась.
— Поддаётся!
Ничего подобного. Казалось, они налетают на скалу.
— Послушайте! — задыхаясь, сказал Смолин. — Что это значит? Мне это не нравится.
— Мне тоже, — осевшим голосом ответил Юрков. — Этого просто не может быть… Не может!
— Но ведь факт! Как мы теперь отсюда выйдем?
Юрков затравленно огляделся.
— Попробуем ещё раз.
— Это ничего не даст, мы пытались.
— А, черт! Может быть, она утоньшится. Нас не убудет ещё от одной попытки.
— Хорошо, хорошо…
Они отступили в дальний конец прихожей и ринулись. У Смолина от удара потемнело в глазах.
— Славное занятие, — прошипел он, морщась от боли. — Слушайте, вы, часом, не перепутали зародыш? Может быть, это блиндаж, тюрьма для каких-нибудь там любителей старины?
— Смейтесь, смейтесь, — угрюмо, потирая плечо, сказал Юрков. — Невероятно, но дом нас, похоже, замуровал.
— Так вызовите техпомощь!
Юрков исподлобья взглянул на Смолина.
— Техпомощи не будет.
— Это ещё почему?
— Наши видеофоны остались снаружи. В реалете, если вы помните.
Машинально Смолин тронул запястье, где всегда, сколько он помнил, был браслет, необходимый и привычный как воздух.
Пусто!
Юрков уныло развёл руками.
— Но это же ни с чем не сообразно! — вскипел Смолин. — Это, это… Куда вы?!
Но Юркова уже не было в прихожей. Вбежав в комнату, он лихорадочно сформировал табурет и что есть силы грохнул им по окну.
Табурет смялся.
— Так я и думал, что оно успеет утолщиться. — Юрков отшвырнул табурет и заметался по комнате. — Ну что вы молчите?! Ругайте, проклинайте, я ничего не могу понять! Дверь… и никакого выхода.
Смолин растерянно молчал.
— Хорошо, — яростно проговорил Юрков. — Хватит крысиных наскоков. Будем логичны…
Он снова заметался по комнате.
— Успокойтесь, — мягко сказал Смолин. — Что тут такого? Люди испокон века теряли ключ от квартиры. Помню, в одной старой книге была смешная история о голом человеке, который ненароком захлопнул за собой дверь… Меня — нет, а вас наверняка хватятся не сегодня, так завтра.
— Скажите лучше — через месяц! И надо же так совпасть! Сегодня ночью я собирался вылететь к жене на Марс, и все знают, что меня долго не будет.
— Но ваш отчёт…
— Предварительный никому не нужен, а окончательный… Вы собирались уединиться на месяц, не так ли?
Смолин тихо рассмеялся.
— Вы находите наше положение столь забавным? — проворчал Юрков.
— Отчасти — да. Извините… Я забыл, что для вас это не просто приключение. Впрочем, вашей вины тут нет.
— Дело не в этом. — Юрков с треском опустился в кресло. — Я понятия не имею, что произошло с домом, и это меня больше всего тревожит. Что он задумал?
— Задумал?! Вы же сказали, что он не…
— Он разумен не более, чем берёза, не придирайтесь к слову. И все-таки он повёл себя самостоятельно. Нарушена программа, чего быть не может!
— Гм… — Смолин тоже уселся. Оранжевый луч заходящего солнца пересёк его колени. — Я, конечно, не эмбриотехник, но на досуге люблю возиться с цветами. Программа, самостоятельность, она же свобода воли… Тут надо разобраться не торопясь.
— А ничего другого нам просто не остаётся, — жёлчно ответил Юрков. — Не вижу выхода, хотя он должен, обязан быть, и позор нам, если мы его не найдём!
Он стукнул кулаком по подлокотнику.
— Да, глупо, — согласился Смолин. — Просто нелепо! Вы говорите — нарушена программа. Какая? Все, что делает растение, оно делает ради самосохранения. Себя, потомства, вида… Собственно, так поступает любое существо. Эта программа, насколько я понял, присуща и дому.
— Разумеется! Но основная его программа — сохранение обитателей. Нас то есть. И она нарушена.
— Так ли? Поступок дома — ведь то, что он сделал, можно назвать поступком? — по-моему, не противоречит ни той, ни другой программе.
Юрков отчаянно замотал головой:
— Нет, вы не понимаете! Дом вышел из повиновения. Вторая программа исключает это начисто.
— В ней есть чёткая, однозначная на этот счёт команда?
— Ну, не совсем так. Имея дело с генетикой, нельзя регламентировать все до мелочи. Задан общий принцип.
— Ах, общий принцип! — Смолин кисло улыбнулся. — Однажды, роясь в литературе, я наткнулся на древний юридический казус. Двое плечистых мужчин, встречая на тёмной безлюдной улице одиноких женщин, всякий раз очень вежливо просили у них денег взаймы. Мужчины не угрожали, их оружием была сама ситуация того времени, страх перед возможным насилием. Но формально они не нарушали закон, потому что нелепо запрещать кому бы то ни было просить взаймы даже У незнакомых. После поимки этих грабителей пришлось дополнять закон.
— Опять вы уподобляете дом разумному существу, — поморщился Юрков. — Он испытан сотни раз и никогда…
— А дом не мог мутировать?
— Мутировать?!
— Ну да. Или он не подвержен мутациям? Генетика-то ведь схожая.
Юрков непонимающе уставился на Смолина.
— Позвольте! Теоретическая вероятность такой мутации… Да с чего ему, собственно, было мутировать?
— Ну, мало ли что… Космическая радиация, какие-нибудь вещества почвы…
— Не считайте создателей дома олухами, — отрезал Юрков. — Конечно, они учитывали возможность мутаций. Предусмотрены были все известные факторы и…
Юрков замер с открытым ртом.
— Идиот! — взвопил он, подскакивая. — Нет, это надо же быть таким метафизиком! Ах, чтоб нас всех… Слушайте, у вас поразительный ум!
— Так я угадал?!
— Да о том ли речь! — Жестикулируя, Юрков забегал по комнате. — Мгновенная приспособляемость, другое качество эволюции, иной тип, что там наши жалкие мутации, нет, это перевернёт теорию, что там — создаст новую! Вы понимаете, понимаете?! Биологическая эволюция — это мутации и отбор; прогресс техники тоже своего рода мутации — изобретения и открытия, и тоже отбор. А в новом, гибридном типе эволюции должны или нет быть свои, особые случаи мутации и отбора? Ещё как, безмозглые мы диалектики! Какова первая, основная цель дома? Правильно, самосохранение. Наш приказ дому уничтожиться — противоречит он ей? Ещё бы! Однако воспрепятствовать своей гибели дом способен не больше, чем дерево порубке. Но… При каких, спрашивается, условиях “программа смерти” не реализуется, даже если пусковая кнопка нажата? Ага, вы уже догадались! Она не будет выполнена тогда и только тогда, когда в доме находится человек. Вот и все! Дом сотни раз умирал в экспериментах, и ведь это эволюция, это отбор. И дом научился, как обойти запрет, не нарушая его. Заточив нас, он обрёл бессмертие, мы сами его создали вечным, пока сияет солнце!
— А как же вторая программа? — воскликнул Смолин. — Хотя…
— Вот именно! — Юрков ликующе потёр ладони. — Его действия вытекают из обеих программ. Ведь заботиться о человеке, как о самом себе, дом может лишь тогда, когда человек находится в нем. Только! Нет, это просто поразительно. Ударьте дерево топором, и порез заплывёт. А чем не рана открытая дверь? Сходится, все сходится! Слушайте, это грандиозно… Мы создали особый тип эволюции и думали, что идеально приспособили её к себе. А она тут же внесла поправку, идеально приспособив нас. Гениальный дом, нет, каково?!
— Замечательно, — сухо сказал Смолин. — Я вне себя от радости, что стал объектом оптимального приспособления своего жилища к своей персоне. А вот что мы будем есть в своём заточении?
— Да-а… — Юрков сник. — В перспективных моделях будущего мы рассчитывали научить дом выращивать любую пищу, но в этой хижине… — Он почесал затылок. — Боюсь, что при всей своей гениальности дом не сообразит нам бифштекс. Ничего, теперь мы выяснили причину, знаем, что дом не обезумел. Подумаем, как перехитрить его, время есть.
Опустив голову, Юрков зашагал по комнате. Смолин растерянно следил за ним. В молчании прошло десять минут. Двадцать. Полчаса. Вечерние тени окончательно затопили луг. Вдали над сизо-дымчатыми холмами медленно розовели снежные пики гор. В пока ещё светлом небе реяли стрижи. Смолин перевёл туда взгляд. Реалет с опущенными крыльями был так близок от окна, что мысль о его недостижимости не укладывалась в сознании. С детства привычная возможность в любое мгновение переместиться куда угодно раньше не замечалась Смолиным, как дыхание, и то, что случилось теперь, все ещё казалось ему нереальным. Он пробовал избавиться от этого ощущения, но не получалось.
Заперты! Чувствовал ли что-нибудь дом? Нет, конечно. Если бы он чувствовал, то всякий уход человека причинял бы ему страдание, как потеря самого дорогого, ради чего он живёт на земле. Его бы, верно, корчило от боли. Но как-то он все это ощущал, все-таки ощущал.
— Нельзя ли с ним как-нибудь вступить в переговоры? — не выдержал Смолин. — Есть же контакт на уровне мыслемебели.
— Глупо, но я уже пробовал ему кое-что внушить, — отозвался Юрков. — Нет, способности дома воспринимать остались сродни способностям грибницы под воздействием тепла выращивать шампиньоны. Здесь сложней, но уровень общения тот же.
— Стоит пожалеть, что дом безмозгл.
— Пожалуй. Прогресс эволюции — это ещё и прогресс сознания, и, мысленно обращаясь к дому, я кое на что надеялся. Пустое! Вот в перспективе…
— Вы ещё можете думать о перспективе? После такого урока?
— А как же! Новые свойства — это новые возможности. Урок? Что ж, огонь жжётся, радиация умерщвляет, но без них не было бы цивилизации.
1 2 3 4