– наверняка заметил шеренгу напротив – шестерых полицейских, штормовой десант – и поспешил скрыться с глаз подальше.
Дверь, однако, осталась открытой, пусть всего на щелочку, но Мицопулас уже не смог ничего рассмотреть.
– Смотрите, куда бы вам укрыться, – распорядился Мицопулас. – Но пока что стойте на месте.
Краем глаза он заметил, что Вайнберг кивком дал понять, что приказ понят, а О'Доннел, стоявший с другой стороны, передал приказ по цепочке дальше Саймонсу.
– Орландо, – крикнул он. – Передай мне рупор.
Орландо выполнил распоряжение, передав рупор Вайнбергу, который, в свою очередь, вручил его Мицопуласу.
Мицопулас взял его в руки, включил и направил вверх.
Одновременно он заметил, что на обоих тротуарах уже начала собираться толпа.
– Мабучи, – крикнул он через плечо. – Поддержи этих остолопов, – а затем крикнул в рупор: – Эй, вы, в здании, те, которые называют себя “Службой Внутренней Безопасности”! С вами разговаривает полиция! Нам необходимо поговорить – вышлите кого-нибудь наружу, без оружия!
Мицопулас опустил рупор и принялся ждать.
Ребята из его команды тоже застыли в ожидании.
Минуту спустя окно на втором этаже приоткрылось, и усиленный громкоговорителем голос выкрикнул:
– Кто вы, говорите, такие?
– Черт побери, – пробормотал Мицопулас и поднял рупор: – С вами говорит лейтенант Грегори Мицопулас из Полицейского Управления Нью-Йорка. А кто вы?
Несколько мгновений стояло молчание, а затем раздался усиленный рупором голос:
– Мы держим вас на прицеле. Бросайте оружие, и тогда мы поговорим.
В окне второго этажа угрожающе показался черный ружейный ствол.
– Проклятье, – буркнул Мицопулас. – Всем в укрытие.
Его команда бросилась кто-куда, укрывшись за припаркованными машинами и киоском “Дейли Ньюс”. Сам Мицопулас бросился к фургону и сжался в комок у колен Орландо позади открытой двери.
– Это полиция, говорю вам! – проревел он в рупор. – Пока еще, к счастью, никто не ранен, и мне хотелось, чтобы так и осталось. Нам надо только поговорить. Никакого оружия. Вышлите когонибудь!
– Послушайте, – отозвался из здания все тот же голос. – Мне неизвестно, кто вы такие на самом деле, но если, по-вашему, вы полиция, то кто, скажите на милость, тогда мы?
Мицопулас заморгал и снова прочитал табличку: “Служба Внутренней Безопасности”.
Что ж, возможно, где-нибудь это и означает полицию, но только не в Нью-Йорке. К тому же, было прекрасно известно, что за легавые сидят в этом здании. К тому же прошлой ночью опять произошла буря, и поэтому не было никаких сомнений, что это здание появилось здесь из какого-то другого Нью-Йорка. Интересно, а понимают ли его обитатели, что, собственно, произошло?
Вполне возможно, что не догадываются.
Что ж, тогда должен же кто-то им объяснить.
Господи, как все просто.
Как, впрочем, и то, кому придется взять на себя этот труд.
– С вами говорит лейтенант Мицопулас, – выкрикнул он. – Я сейчас оставлю здесь свое оружие и войду внутрь, чтобы поговорить с вами.
После минутной паузы голос ответил:
– Валяй. Держи руки повыше, чтобы мы их видели.
Мицопулас что-то буркнул себе под нос и передал Орландо рупор и револьвер.
– Ну, ребята, смотрите, не зевайте, – с этими словами он выпрямился, поднял руки до уровня плеч ладонями наружу, пересек Сорок Третью улицу и поднялся по ступенькам.
Тяжелая входная дверь все еще оставалась приоткрытой. Мицопулас поддел ее носком ботинка, распахнул и заглянул внутрь.
– Эй, – крикнул он. – кто тут внутри?
С противоположного конца небольшого обшарпанного коридора показались двое в форменных комбинезонах, которые, решил Мицопулас, вовсе не подходили на обмундирование полицейских – они, скорее, напоминали спортивные костюмы, хотя ни один велосипедист или конькобежец не натянул бы на себя кобуру.
Мицопулас пошевелил пальцами.
– Я чист – крикнул он. – Видите?
Один из охранников подтолкнул его вперед, другой прикрывал сзади.
Никто не проронил ни слова. Они порылись в его бумажнике, повертели в руках полицейский жетон, затем и то и другое взяли себе, прихватив заодно наручники и кое-что из его личных мелочей.
Убедившись, что Мицоопулас безоружен, они провели его в небольшую комнату с голыми стенами, в которой стояли три стула, а с потолка свисала лампочка – помещение явно предназначалось для допросов.
Мицопулас вздохнул и, решив немного им подыграть, опустился на стул для допрашиваемого.
Один из охранников остался при нем, второй вышел вон.
Спустя мгновение в камеру вошел еще один, более пожилой мужчина – практически в таком же черном костюме, с той разницей, что рукава его украшали золотистые шевроны. Он тоже опустился на стул.
Мицопулас подождал, не протянут ли ему руки для приветствия. Увы, этого не последовало.
– Итак, – произнес старший. – Кто ты?
– Я лейтенант Грегори Мицопулас, из полицейского управления Нью-Йорка. Полагаю, что вы прочли мое удостоверение.
Пожилой кивнул.
– Как мне кажется, вы мне не верите по какой-то причине, – произнес Мицопулас.
Пожилой улыбнулся какой-то натянутой недоброй улыбкой.
– Вы не против, если я поинтересуюсь, кто вы такой? – улыбнувшись в ответ, спросил Мицопулас.
– Аарон Фитцуотер, Комендант Бюро, Служба Внутренней Безопасности города Нью-Йорка, – ответил пожилой.
Мицопулас кивнул.
– Я предполагал что-то в этом роде, и в вашем Нью-Йорке вы, ребята, единственные имеющиеся там полицейские, я прав? Поэтому, когда вы увидели, что мы выстроились у вас под окнами, то сразу подумали, что наверняка это какая-нибудь заварушка, не так ли?
Фитцуотер несколько мгновений рассматривал его в упор, а затем спросил.
– В вашем Нью-Йорке? А что, разве их несколько?
– Выходит, что так. Подозреваю, что там у вас не случались бури, искажающие реальность. По крайней мере, до тех пор, пока вас не занесло сюда?
– Мистер Мицопулас, – произнес Фитцуотер. – Вы несете какую-то ерунду.
Мицопулас вздохнул.
– Значит, у вас не бывает бурь. О'кей, выслушайте меня пару минут, идет? Наверно, это прозвучит довольно глупо, но позвольте мне рассказать вам. Договорились?
Фитцуотер кивнул.
– Выкладывай.
– О'кей, – произнес Мицопулас, собрался с духом и заговорил: – Пару лет назад у нас начались бури, мы их зовем “возмущения реальности”, когда я говорю “мы”, то имею в виду не просто себя, и даже не Нью-Йорк, а весь чертов мир. Ведь где угодно, иногда за полсекунды, а иногда за пару часов, в каком-нибудь уголке планеты реальность словно сходит с ума – возникают или пропадают какие-то предметы, иногда они на глазах меняют форму, меняется воздух, свет, цвета, все, что угодно. Иногда изменениям подвергаются даже силы притяжения, ход времени. Масштабы бурь колеблются от… – по правде сказать, нижний предел нам неизвестен, но по имеющимся данным самое мелкое возмущение было размером с хлебницу и длилось оно всего полторы минуты. Крупнейшее же было зарегистрировано над центральной Атлантикой, слава богу, и по расчетам достигало пяти миль в длину и два в ширину. Нам неизвестна причина этих бурь – никому неизвестна, по крайней мере, пока. Существует куча всяких теорий – например, что, мол, грядет Судный День, реальность трещит по швам, что, мол, бури – не более чем иллюзия или же проявление массовой истерии. Лично мне больше всего импонирует теория, будто кто-то напортачил с пространством и временем, и теперь мы расхлебываем последствия, хотя, конечно, это всего лишь предположение, – Мицопулас развел руками. – И поэтому я спрашиваю вас, слышали ли вы о чем-нибудь подобном.
– Нет, – спокойно ответил Фитцуотер.
Мицопулас покачал головой.
– А жаль, – произнес он. – Тогда вы наверняка подумаете, что я немного “того”. Хотя со мной все в порядке, но так как эти странные бури происходят постоянно, и из-за них весь мир летит вверх тормашками – все становится с ног на голову, вы то ощущаете себя невесомым, как перышко, то словно чугунной гирей, свет и звук начинают играть с вами злые шутки, люди видят в небе загадочные вещи. Какую-то чертовщину.
– Продолжай, – заметил Фитцуотер.
– Ладно, – дружелюбно произнес Мицопулас. – Коль вы меня не прерываете, и на этом спасибо. Для начала сойдет. Итак, я уже сказал, после особенно сильных бурь некоторые участки реальности меняются до неузнаваемости и такими же и остаются, в результате чего мы имеем уму не постижимые вещи – осколки каких-то других миров. А это значит, что какие-то куски нашего мира исчезают навсегда и мы понятия не имеем, куда они провалились. Ни один из них не вернулся назад. Они исчезают, и все тут, а вместо них у нас появляется какая-то бредятина, которая не лезет ни в какие ворота. Ну, например, летающий кит грохнулся в кукурузное поле в Канзасе – дохлый, у него лопнули газовые мешки. Наши ученые мужи уже совсем свихнулись. Мне о вас ничего не известно, но в моем мире никто в глаза не видывал летающих китов или любое другое животное, которое было бы легче воздуха. – Мицопулас покачал головой. – Рехнуться можно.
– Продолжай, – повторил Фитцуотер.
– Ладно, во всяком случае, у нас в Нью-Йорке их пруд пруди – может, это как-то связано с плотностью населения, а может, с тем, что все вокруг напичкано электроникой. Как бы там ни было, в Нью-Йорке их больше, чем везде, и поэтому в городе создана специальная команда, которая следит за осколками других миров, оставшихся после бури. Мы называем ее “Взвод Пространственно-Временного Контроля”. Собственно говоря, это я и мои люди.
Фитцуотер медленно кивнул.
– Лейтенант, – произнес он. – Пару минут назад я тебе солгал. У нас также имели место описанные тобою явления – не в таком масштабе, конечно, как ты описал, если, конечно, ты рассказал мне правду, однако были. Мы называем их иначе – не “возмущения реальности”, не “бури”, а “зоны иллюзий”. Согласно официальной доктрине все в них – не более чем обман зрения. У нас тоже есть специальная команда для борьбы с ними – мы называем ее “Заградительной Полицией”. В народе их зовут “Полицией глюков”.
Мицопулас поморщился.
– Нас называют “штормовой десант”.
Фитцуотер снова улыбнулся сквозь зубы.
– Поэтому я вовсе не считаю, что ты свихнулся.
Мицопулас улыбнулся в ответ.
– И на том спасибо.
– По крайней мере, не в привычном смысле слова. Я тебя вообще не считаю реальным.
Мицопулас вздрогнул. Улыбки как не бывало.
– Что?..
– По крайней мере, ты не реален для нашего мира. Ты и твои ребята попали в зону возмущения реальности, как вы это там называете, и теперь оказались в нашем мире.
– Это вовсе не так, – возразил Мицопулас. – Это вас, ребята, занесло к нам. Вы угодили в наш мир.
Теперь исчезла улыбка на лице Фитцуотера.
– Чушь, лейтенант, – возразил он. – Оглянитесь вокруг себя. Это мой мир. Мое бюро.
– Верно, это ваше бюро, – произнес Мицопулас. – Потому что ваше здание попало сюда сегодня в пять утра со всеми потрохами.
Говоря это, Мицопулас ощутил внутри подозрительное неприятное чувство.
Если здание целиком перенеслось сюда в пять утра, то почему в нем тогда оказался весь дежурный состав? И почему никто из них не заметил перемещения? А еще, что, интересно, означал тот небольшой всплеск, когда они стояли у светофора на Третьей Авеню?
Нет, теперь Фитцуотеру стало явно не до улыбок, его черты приобрели твердость гранита.
– Боюсь, что ты ошибаешься, – произнес он. – Это тебя с твоей командой занесло к нам, вы не просто чужаки, вы самозванцы. Так что ты окажешь нам неоценимую услугу, если прикажешь всем остальным явиться сюда. Я уверен, что мы сможем договориться.
– Договориться, – повторил Мицопулас, и внутри у него все похолодело. – О чем, хотел бы я знать?
Служба Внутренней Безопасности – звучит почти как Комитет Госбезопасности, КГБ. Пли же Румынская Секурите. Так что это не просто полиция, как он и его товарищи, Мицопулас ничуть в этом не сомневался. Это была секретная служба, охранка, стук в дверь в глухую полночь.
Полиция глюков, призрачные зоны – интересно, а что они делают с теми, кому не посчастливилось вернуться назад? С людьми из плоти и крови? В том Нью-Йорке, где жил Мицопулас, в Квинсе обнаружились одиннадцати человек, называвших себя чародеями. Так их не только взялись учить английскому, но и предложили пройти курсы профессиональной ориентации.
В больницах города до сих пор выздоравливали триста человек, которым удалось остаться в живых после концлагеря в Бронксе. А еще был один тип, ну точная копия брокера с Уолл-Стрит, который решил попробовать силы на новом поприще. В Бронксе, в зоопарке, обитало с полдюжины непонятных тварей, а один из складов в Бруклине был наполовину забит всякими немыслимыми штуковинами.
И никому бы и в голову не пришло называть все это наваждением. Безумием – да, но никак не иллюзией. И как вообще язык повернется назвать иллюзией вполне ощутимые вещи?
Для того, чтобы утверждать такое, надо, в первую очередь, избавиться от всех материальных свидетельств.
1 2 3